– Да ты сама медвежонок!

– Чего это я медвежонок? Разве бывают такие длинные медвежонки?

– А ты такой… голенастый медвежонок! – Марк поцеловал Вику чуть более жадно и нетерпеливо, и она вдруг замерла, словно в обмороке. А потом резко села, стянула ночнушку и улеглась на Марка сверху – длинненькая, легкая, теплая. Заглянула ему в лицо – в полумраке ее глаза казались совершенно черными и бездонными. Она больше не дрожала и так решительно принялась за дело, что Марк, которому она невольно причинила боль, вздрогнул:

– Не спеши!

– Ладно…

И тут же укусила его. Да что ж это такое?! Марк был слегка ошеломлен ее напором – впервые в жизни инициатива была не на его стороне, и ему оставалось только принимать этот шквал чувственных эмоций. Вика почти мгновенно заснула, а Марк еще долго маялся без сна. У него было очень странное ощущение от этой близости, но в чем именно заключалась странность, он не в силах был понять.

Утром Марка разбудил аромат кофе. Он пришел на кухню и некоторое время подсматривал за Викой. Не замечая его, она с задумчивым видом накрывала на стол – ставила чашки, поправляла, опять передвигала. Ей так шел темно-красный цвет этой смешной рубашки с медвежонком – он подчеркивал невероятную белизну кожи, и Марк решил: надо ее написать! Не в этой майке, конечно, а подобрать драпировку такого же цвета. Черное, белое, вишневое…

Вика увидела, как он смотрит, и, конечно, покраснела. Она опять выглядела взволнованной и залепетала что-то о прошлой ночи. Но Марк не стал слушать, а просто снял с нее рубашку – боже, какая белая кожа! Он взял ее тут же, посадив на стол. Посыпались на пол так заботливо расставленные Викой чашки, а когда под ногой Марка хрустнул тонкий фарфор, он только успел подумать: ракушка. Это ракушка разбилась…

Весь следующий день Марк думал о том, что с ними происходит. Время от времени он выходил из своей комнаты посмотреть на Вику – она робко поднимала на него глаза и краснела. Он никак не мог определить чувство, которое испытывал с того самого момента, когда Вика поцеловала его ладонь. Нежность, сострадание, жалость? Но это чувство разъедало его изнутри, как ржавчина железо.

Проведя с Викой всего одну ночь, он понял – оправдались худшие опасения: она очень непростая, с какими-то своими заморочками и страхами, с явно надломленной психикой. И в постели у них все было очень далеко от идеала – несмотря на его опыт и ее старания. Но ему вдруг так понравилось, что Вика у него в доме… Он не сразу сообразил, в чем дело. Наконец, осознал: он же забрал щенка домой! Принес, замерзшего, за пазухой, отогрел, накормил, приласкал. Вот оно что! Вика была его собственная! Она принадлежала ему целиком, от макушки до пяток – со всеми страхами и комплексами. И ее нервная улыбка, и внезапный румянец, и вишневые поцелуи, и длинные ноги с узкими ступнями, и вихры жестких черных волос, и удивительные глаза – все это принадлежало ему, и только ему.

Впервые в жизни у Марка была женщина, о которой он мог сказать – моя. Всегда он был при ком-то, всегда на обочине. Всадник на берегу моря. А теперь вдруг почувствовал себя… хозяином жизни! Их общей с Викою жизни. Это было приятно, черт побери. Сама мысль, что Вика принадлежит ему, возбуждала. Как будто к ней был прицеплен ярлычок – «собственность Марка Шохина». «Моя женщина». Он посмаковал эти слова и улыбнулся: «Моя!»

В пятницу утром Марк опять зашел к Тамаре, и опять она не открыла. Шохин посидел во дворе под деревянным грибом, покурил, внимательно рассмотрел окна – точно так же, как и вчера, у Тамары были задвинуты темные занавески. Человек из квартиры этажом ниже, который давно наблюдал за Шохиным, достал мобильник, набрал номер и сказал:

– Он возвращается. Действуй. Да поаккуратнее!

Тем временем Вика пребывала в крайнем раздражении: Марка все не было, зато опять приперся Владик, сидел в мастерской как приклеенный и надоел просто ужасно – нес какую-то ахинею и не хотел выметаться.

– Послушай, шел бы ты отсюда! Ну что тебе надо?

– Да ладно! Подумаешь, уж и зайти нельзя старому приятелю.

– Какой ты мне приятель, опомнись!

– А то ты забыла.

– И помнить нечего. Давай, вали отсюда!

Владик стоял у окна, поглядывая то во двор, то на Вику, которая упорно на него не смотрела, занимаясь работой. Господи, что с ним стало! Руки трясутся, зеленый какой-то, глаза мутные, а ведь был когда-то… Додумать мысль Вика не успела, потому что Владик вдруг обнял ее своими трясущимися руками, подойдя сзади.

– Ты что?! Совсем обалдел? – Вика вскочила, оттолкнув Владика. Тот полез было опять, но тут внезапно появившийся Марк схватил его за воротник и сильно толкнул в угол. Владик упал, однако сразу поднялся и загородился стулом.

– Что тут у вас происходит, черт побери?!

– Он вдруг пристал ко мне!

– Вдруг! Прям вдруг! То сама лезет, а то – вдруг!

– Я лезу?! Да ты что, с ума сошел, что ли?

– Да ладно! По старой памяти…

– Это что значит – по старой памяти, а?

– Марк! Не слушай его!

– Да ты ничего про нее не знаешь! Ты думаешь, она что, святая невинность, да?

– Замолчи! Марк, он все врет!

– Да она со всем училищем перетрахалась! Давала всем направо и налево!

Вика закрыла лицо руками, Марк выкинул Владика за дверь, отвел ее руки и взглянул: в глазах ужас. Вика вырвалась и бросилась прочь, Марк ринулся за ней, но она была быстрее – Марк оступился на лестнице, – и, когда он, хромая, вывалился во двор, Вика уже перебегала улицу к троллейбусу, чуть не попав под колеса автомобиля.

– Вика! Вернись!

Но она вскочила в троллейбус, и тот резво покатил в сторону центра. А, черт! Марк кинулся к мотоциклу и, стремительно развернувшись, полетел вдогонку. Нога болела и мешала, мотоцикл шел как-то странно, но Марк не обращал внимания. Догнал троллейбус на повороте, но не вписался и передним колесом задел синий бок троллейбуса. Мотоцикл повело и опрокинуло набок. Инерция движения протащила Марка вперед сквозь арку ворот, и со всего маху он влетел в большую кучу щебенки во дворе. «Зря не надел шлем», – подумал он и услышал страшный крик Вики, бежавшей от троллейбуса, потом потерял сознание. Вика бросилась к Марку, но ее не пускали. Она все кричала, потом приехала «Скорая» и его увезли…


В том, что с Марком будет все в порядке, Лида нисколько не сомневалась, хотя и не знала, откуда вдруг взялась эта уверенность. Она сидела рядом с Александрой, а по больничному коридору нервно ходила высокая черноволосая девушка – Вика. Что это еще за Вика?!

Уже подъезжая к Трубежу, Лида внезапно отключилась на какое-то время – только что молилась, сжимая руки: «Марк, я люблю тебя, будь жив!» – и вдруг не то задремала, не то опять потеряла сознание и очнулась, когда дама с соседнего кресла – та, что пичкала лекарством, – потрясла ее за плечо:

– Мы приехали! Миленькая, уже Трубеж!

Лида так странно себя чувствовала, что, выйдя из вагона, некоторое время постояла, соображая, как ей быстрей добраться до больницы. Вся сумятица последних дней и часов улеглась, и она чувствовала себя удивительно спокойно. Никогда еще она не ощущала себя такой сильной и уверенной, никогда не была в такой гармонии с собой и миром. Все сомнения и метания спали с нее, как спадает высохшая оболочка с куколки – бабочка вылупилась и расправила крылья. Крылья любви. Увидев в больнице Вику, она сначала ничего не поняла – при чем тут эта девочка, совершенно безумная на вид?!

– Это Вика. Она работает с Шохиным второй год. – Александра мрачно посмотрела на Лиду. Они обе покосились на Вику, когда та присела на секунду, а потом опять вскочила…

Лида внимательно ее рассмотрела: высоченная, конечно, но красивая, ничего не скажешь. И так убивается! Когда же Шохин успел?! Может, они давно вместе, просто он не рассказывал? Да и с какой стати он стал бы ей рассказывать…

– И что? У них роман, что ли?

– А ты не знаешь?

– Нет. А ты?

И Александра не знала. Она понятия не имела, что Марка и Вику что-то связывает, и догадалась об этом, только когда увидела Вику, бьющуюся в истерике возле Марка, лежащего на щебенке, – на место события тут же сбежался весь музей.

У Александры с Лидой были сложные отношения: обе соблюдали холодный нейтралитет, испытывая по отношению друг к другу хорошо замаскированную под светскую любезность ревность. При редких встречах с Сашей Лида всегда испытывала сильное чувство женского торжества и даже почти жалела ее. «Пусть он тебя любит, спит-то – со мной. И ты даже не знаешь, что теряешь», – думала она.

А Саша так завидовала той необременительной, как ей казалось, легкости отношений Шохина с Лидой – и это несмотря на общего ребенка! – что иногда просто ненавидела Лиду, не признаваясь самой себе, что именно ребенок и является причиной зависти. Сейчас у Саши было очень тяжело на душе: все это время она жила с ощущением потери, и вот теперь это ощущение вполне могло оправдаться. Нет, нет, невозможно! Он обязательно выкарабкается! Шохин… Он был всегда, и Саша не могла представить, что…

Именно Марк давал Александре то, чего не хватало в ее жизни с мужем: понимание, нежность, сочувствие. Его любовь – как масло на черством хлебе их с Толиком брака. Шохин всегда был на ее стороне, всегда поддерживал. Он всегда у нее был. Несмотря на Лиду, Илью, несмотря на каких-то девиц на стороне, Шохин принадлежал ей, и это наполняло жизнь Саши смыслом. Особенно в последнее время, когда его отношения с Лидой разладились. Марк ничего не рассказывал Александре, но она сама многое видела и слышала. И теперь, без того теплого света любви, который она все время ощущала, ей стало очень холодно жить. Только потеряв его привязанность, Александра поняла, чего лишилась, и не хотела потерять его самого. А тут еще и Вика…

А Лида внимательно смотрела на Вику и думала: «Что же теперь делать? Все не так, как ты воображала. Опять – все не так. Если даже Александра ничего не знает о Вике, значит, это только что началось. Значит, Шохин ухватился за эту девочку от отчаяния и тоски, от одиночества. Значит, ты опоздала. Но, может быть, стоит побороться? Может быть, еще не все потеряно? А девочка обойдется».