– Способ первый. Работой. – Ничуть не смущаясь, Алла принялась выписывать рецепты. – Работой до полного изнеможения, пока и во сне все мужчины на одно лицо не покажутся. Способ второй. Диетой. Правда, от голода агрессия появляется, на всех бросаться начинаешь, не только на мужчин… – посомневалась она.

– А нет такого пластыря, как от курения, чтобы на руку прилепил, и не хочешь больше замуж? – спросила я, широко улыбаясь.

– Есть, только не на руку, а тебе на рот, чтобы ко мне больше не приставала! – теперь уже рассердилась Алла и повела свою машину на обгон, прибавив газку. – Хочешь мое мнение? Слушай. Тебе уже тридцать три года. У тебя сын. Очень независимый характер. На такую добычу охотников мало будет. Тебе действительно надо подумать, как исключить мужской фактор из составляющих твоего счастья. Попробуй пожить без мужчин.

– Тормози! – крикнула я, увидев монастырские ворота, мелькнувшие слева от шоссе.

– От мужчин не обязательно так далеко прятаться. Я, кажется, нашла выход из твоей ситуации, которая легче, чем моя. Я хочу добыть мужчину, чтобы разделить с ним свою жизнь, мне одной слишком много будет. Это трудно, ты сама знаешь. А тебе надо избавиться от зависимости. Отдохнуть от мужчин, хотя бы на время. Тоже непросто, но легче! Сделаем так… Не волнуйся, не потребуется даже хирургического вмешательства.

Не будем никого вырезать, ничего отрубать… Просто чтобы тебе не мешали жить реальные мужчины, переключим тебя на виртуального. Опля!

– Как это? – не поняла я.

– Очень просто. Заведи себе друга.

– Пушистого, с хвостиком, как у тебя?.. – спросила я, искоса наблюдая за своим врагом на заднем сиденье. Он свернулся калачиком и делал вид, что спит.

– Нет, собака жалеть будет, кошка нежностей не любит. Будем искать человека. Какого? А ты сама и закажешь, какой тебе нужен, – пояснила Алла.

– Где-то открыта распродажа на мужчин, а мы до сих пор не стоим в очереди?

– Распродажи на себя только женщины устраивают – и то от безысходности. Я о другом. Сегодня вечером, как уйдут гости, я тебе открою этот огромный мир… – Алла блаженно закатила глаза и чуть не проехала нужный поворот.

Мы въезжали в деревню. Через три покосившихся дома времен кипрского колониального прошлого начиналась Аллочкина собственная крутая дорога в горку меж колючих кустиков через железные ворота с вензелями, туда, где уютно оседлал макушку пустынного холма белоснежный домик гигантских размеров.

– Вот мы и приехали! – С чувством глубокого удовлетворения оглядев свое королевство, Алла похлопала в ладоши. Из окна высунулась домработница, из гаража выглянул садовник. Алла вздернула носик, тряхнула рыжеватой шевелюрой и отправилась царствовать, то есть проверять, как они выполнили ее утренние распоряжения. Никандр потащился за хозяйкой, и красный бантик на облезлой макушке мило раскачивался в такт его неровной старческой походке.

Оставалось еще время до прихода гостей. Я вышла из машины, постояла, вдыхая терпкий чистый деревенский воздух.

Тихо. Спокойно. Хорошо. «Димка, я иду к тебе…» – сказала я и пошла по тропинке в обход дома.

– Эй, подожди!

Меня догоняла Алла. Неужели догадалась, куда я? И что, пойдет со мной?

Это было совсем не похоже на нее, госпожа Савинова не любила проявлять свои эмоции на людях и даже на похоронах мужа не проронила ни слезинки.

– Наташик… – сказала она, глядя куда-то в сторону. – Я понимаю, ты хотела… Но… у тебя день рождения… Гости… Уже Петя пришел, и Гарик со своими… Если ты хочешь, я тоже с тобой, но…

Иногда нам достаточно заметить чьи-то переживания, чтобы душа успокоилась, мы готовы оценить чьи-то намерения, не дожидаясь их выражения в делах и поступках. И Алла, и Никандр, приковылявший назад за хозяйкой следом, были готовы пойти со мной, хотя им этого и не хотелось. Им не хотелось идти самим и не хотелось, чтобы я делала то, что задумала сейчас, в этот день, в этот час. Но они не останавливали меня, и я готова была расцеловать их за поддержку, расцеловать даже под угрозой испорченного Аллочкиного макияжа или собачьей мести в виде царапин или укуса.

– Нет, русалочка, не надо со мной, иди к гостям… Я сама. Я все же схожу, ладно? – Я хотела подбодрить свою приятельницу, успокоить, дернулась, замешкалась и все-таки чуть дотронулась губами до ее щеки; глядя себе под ноги, быстро зашагала вдоль бортика голубого бассейна в глубь сада, туда, где за специально высаженным кипарисовым заборчиком пряталось от посторонних глаз Аллочкино сокровенное прошлое… Я шла и чувствовала спиной, что не только Алла, но и Никандр смотрит мне вслед. Может, старый пес и не укусил бы меня, если бы я решилась когда-нибудь его погладить?

Волнуясь, я заглянула внутрь отгороженного от всего мира пространства Димкиного последнего пристанища и застыла у входа, словно попала в святая святых Аллочкиного сердца. Чисто. Тихо. Спокойно. Хорошо. Пахнет свежей зеленью, цветами… И еще чем-то вечным. Тем, что было, есть и будет всегда: не разрушится и не исчезнет, не прогнется под нас и не поглотит до поры до времени, тем, что лишь незримо существует везде, во всем, незыблемо, неистребимо, всеобъемлюще. Как сама жизнь. Или даже смерть?

Так вот ты какая, госпожа Алла Савинова, железная леди, не признающая эмоции, не верящая в чувства…

Я отворила невысокую калиточку из черных железных прутьев с вензелями, как на воротах у въезда, и окинула взглядом добрых пятнадцать квадратных метров пространства, притаившегося за живой изгородью. Эта – от природы сухая и каменистая – земля была любовно возделана, ухожена и обустроена чьими-то заботливыми руками.

– Ах ты, железная безутешная вдова! – Я впервые произнесла слово «вдова» по отношению к Алле и тут же поймала себя на этом.

Бедная, ранимая девочка-русалочка, старательно скрывавшая свою любовь к мужу, как постыдную слабость. Вот ты какая трогательная, мягкая внутри, оказывается… Сколько цветов посажено! Чего стоит один этот густой травяной газончик с вкраплениями белых маргариток… А эта ровно подстриженная кипарисовая изгородь… А эта маленькая книжица с единственным словом на обложке – «Библия», которую ты оставила на аккуратно выкрашенной деревянной скамеечке… Что же не позволяла ты себе любить Димку так же нежно при жизни? Почему так хотелось тебе обязательно быть сильной?

Разве романтика, сантименты, смех, слезы – это то, чего надо стыдиться, а умение любить открыто, во всеуслышание – недостаток?

Я присела на край скамьи, положив Библию себе на колени, и она раскрылась на какой-то странице, чтобы я прочитала: «…И увидел Господь, что велико развращение человеков на земле и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем».

Мы, люди, говорим, что наша сила – это твердость нашего духа… Задумайтесь только, как близка опасная грань, за которой твердость духа превращается в твердость души, ее закостенелость, непробиваемость, прямолинейность, отсутствие сомнений, терзаний. А мир, в котором обитают эти души, – во вселенскую сушь. Да, в каждом из нас должен быть стержень, основа, фундамент, но даже Господь позволяет себе восскорбеть в сердце Своем…

Так нужна ли нам абсолютная власть разума над душой и сердцем? И зачем нам такая сила, если она отрицает чувства, эмоции, а значит, не может творить добро, любовь?

И все-таки нет на свете абсолютно бессердечных или бездушных существ, а есть лишь панцири, под которыми мы прячем свои раненые души и сердца в шрамах. У кого сколько степеней защиты, у кого какие по твердости панцири, но под ними что-то обязательно бьется, трепещет, волнуется…

Трудно, Аллочка, быть сильным, а еще труднее казаться, что силен…

Весь мир еще можно убедить, что ты крепче каменной скалы, но наедине с самим собой, перед лицом собственной жизни или чьей-то смерти, пронзившей твое сердце всполохом молний, своих слабостей никак не утаить… Вот она, твоя любовь, цветет в бесчисленных вазочках, расставленных повсюду… Вот она горит в зажженной лампадке под фотографией мужа за чисто протертым стеклышком… И отражается в чисто вымытой гранитной плите на его могилке, недавно расчищенной от падающих с деревьев твоего сада осенних листьев… И в воздухе, который знает, что ты бываешь около Димкиной могилки гораздо чаще, чем объявляешь об этом людям, и даже чаще, чем знаешь об этом сама.

Я запрокинула вверх голову, вдыхая воздух полной грудью.

«„Отче наш, иже еси на небеси…“ Где ты, Димка, душа-человек? Добрый, щедрый на идеи и поступки. Дебошир и гулена, трудоголик и гениальный мыслитель… Ты прожил свою короткую жизнь, уместив в нее целых десять серых обычных жизней… Сам спалил себя дотла, раньше времени истратил свои силы, лишь мелькнув звездой по небосклону… Что сказал бы ты мне сейчас, после встречи с Всевышним? Как бы ты прожил свою жизнь, если бы мог все повторить сначала? Так же безрассудно, но с любовью в сердце? Или ты стал бы жить теперь долго-долго, пусть сухо и незаметно, но осторожно, маленькими глоточками, боясь пролить священную жидкость, поглощая жизнь из выданного тебе Богом сосуда, и в этом нашел бы счастье? Или жить „долго и счастливо“ просто нельзя, потому что счастье не может быть слишком долгим?»

Словно заслышав тоскливый зов моего сердца, из пушистой глубины смешного белоснежного облачка, напоминающего огромный дедушкин башмак, выпорхнул одинокий голубок и с радостным упоением закружился в небе как раз надомной…

«Димка, неужели это ты? Неужели ты можешь слышать мои мысли?.. А может быть, тогда и правда все хорошо? И будет вечной гармония в этом мире, если мы на Земле – лишь часть общей жизни, разлитой по всем уголкам Вселенной? Пусть мы не может осознать ее, почувствовать, объять, у каждого из нас есть своя задача – нам лишь надо сохранять равновесие между добром и злом в собственных душах…

Ты, Димка, жил как мог, и все мы живем как можем. Скажи, ведь нет ничего страшного когда-то быть сильным силой разума, а когда-то признавать себя слабым и беззащитным перед глубиной своего сердца и широтой своей души, перед своими чувствами к семье, своей зависимостью от близких, своим желанием любить?..