— Как это — стерла? — допытывался Голубой, но у меня от усталости закрывались глаза, и, наверное, я переусердствовала с содержимым бутылки… — Нельзя все стереть!

К сожалению, можно. Если у тебя способный племянник, тогда все можно.

— Я напишу тебе завтра из редакции, — шепнула я в трубку.

— Целую тебя. — Мой любимый чмокнул меня перед сном.

— Я скучаю по тебе, — сказала я и повалилась на кровать, прямо возле Сейчаса, который примостился около подушки.

Почему именно в Америке другое время, не такое, как в Польше? Если разобраться, нет никаких оснований для такой разницы. Было бы гораздо лучше, если бы мы жили, как и прежде, на Земле, имеющей форму плоской тарелки, которую держат слоны, стоящие на панцирях черепах. Конечно, было бы лучше. Так нет, Копернику понадобилось открыть, что Земля круглая, и именно поэтому у меня ночь, когда у единственного в моей жизни любимого — день. Проснувшись утром, я не могла сообразить, почему телефонная трубка лежит на кровати в клубках шерсти Бориса, мне казалось, что звонил Адась, и до чего же было досадно, что я ничего из этого сна не помнила.

ТРОГАТЕЛЬНАЯ ЛОЖЬ

У меня нет времени, нет времени, нет времени. Утром — подъем, забрасываю малолетку в школу, второпях что-нибудь покупаю, потом редакция, теперь мне приходится бывать там ежедневно, племянник самостоятельно возвращается на поезде из школы и сам компостирует билеты. Тося появляется дома вечером. Она либо учится, либо ездит с подругами по магазинам, они выбирают платье на школьный бал — в среднем два раза в неделю, а выходные проводит у отца, мне она заявила, что никоим образом не может пропускать учебу.

Иначе говоря, прощай, Америка, — не оставлю же я дочь на праздники одну.

Не знаю, как успевают другие женщины, хотя бы те, у которых двое, трое, а то и четверо детей. Не знаю, как я справлялась с маленькой Тосей. Не помню. Наверное, я уже стара для таких детей. Но ведь Агнешка старше меня и справляется. А Гжесик намного старше Агнешки. Но они отгуляли свое, прежде чем обзавелись детьми. Весьма разумно.

Я написала Голубому, что мы не прилетим, наврала, что якобы на Рождество мы собираемся к моему брату, потому что он сломал ногу и не сможет приехать к нам. Чтобы не огорчать Адасика, что это из-за Тоси. Пусть уж Адась обижается на судьбу, столь неблагосклонную к костям моего брата. Мне было не очень приятно из-за этой маленькой лжи, но ведь я поступаю так не часто. Собственно говоря, редко, почти никогда. И как правило, из лучших побуждений — думаю, мне это зачтется.

Когда я сказала моей маме, что мы остаемся, она облегченно вздохнула, зато мой отец заявил, что будь он на моем месте, то поехал бы, потому что кто его знает, сколько еще просуществует Америка.

Тося просидела вчера со мной до часа ночи. Ее потянуло на разговоры, и статья о сектах, которую я пыталась написать, изнывала от тоски в одиночестве. Тосю всегда тянет на серьезные разговоры около полуночи. И мы болтали с ней о жизни, о разлуках, о прощении и зрелости. Когда я призналась, что решила тоже не ехать в Америку, она от радости бросилась мне на шею.

— Знаешь что, мамуль? С тех пор как появился Адам, я все время была на втором месте. Теперь я вижу, что ты меня любишь.

Честно говоря, мне стало неприятно. Где-то в самых дальних уголках моей души живет тоска по взрослой дочери, которая не ставит себя в один ряд с мужчиной. Тосю я люблю больше всех на свете, но как дочь. Адасика — как мужчину. Как можно сравнивать два эти чувства? На что я рассчитывала? Что она скажет: «Дорогая мамочка, поезжай, я с радостью останусь»?

Мне некогда встретиться с Улей, она забегала раза три, по-видимому, хочет о чем-то поговорить, но как же выкроить на это время? Я возвращаюсь из редакции, когда уже темно, на скорую руку готовлю что-нибудь на завтра, чтобы Тося могла лишь разогреть себе и малолетке. Вечером успеваю только погладить кошек и Бориса, выслушать отчет племянника о том, что ему совершенно несправедливо поставили единицу по биологии, потому что он забыл сделать домашнее задание, двойку по польскому, потому что не помнил, что в среду польский, и что он абсолютно не понимает математику. У меня сплошное дежа-вю. Я тоже ничего с лету не понимаю, а потому мне надо сначала разобраться самой, чтобы потом объяснить ему. Затем, уже усталая, я сажусь за компьютер. Мне бы радоваться, что у меня такая замечательная работа и что я наконец неплохо зарабатываю, но черт подери! Разве это жизнь?

Не далее как вчера починили мой компьютер. Но почта все равно вернулась. «Некорректно отправленное сообщение», — прочитала я на мониторе. Что за идиотское изобретение! Ночью я звонила Адасику, его телефон не отвечал. Еще одна ночь без сна. Когда-нибудь, когда я буду на пенсии, то просплю целые сутки напролет.

К счастью, с малолеткой нет проблем, собственно говоря, тот инцидент с компьютером всем пошел на пользу. Племянник — золото, а не ребенок. Он даже не просит, чтобы я разрешала ему смотреть фильмы. Уже четвертый день чертовски вежлив. Я даже подумала, что с мальчиком забот не больше, чем с девочкой.

К сожалению, подумала я это в недобрый час.

БУДУ ОТЦОМ…

Сегодня в самый полдень, когда мы с Камой урезали рубрику писем, потому что надо было вставить интервью с новой звездой, раздался телефонный звонок. Звонила Тося, чтобы сообщить, что она забрала из школы Петрека, с ней Якуб и через минуту они будут дома, что все в порядке, но классная руководительница хочет со мной поговорить.

У меня подкосились ноги.

— Что-нибудь случилось с Петрусем?

— Нет! — во весь голос кричала Тося, но слышно было все равно плохо. — Ты должна зайти в школу! То есть должны прийти его родители! То есть вместо них ты! У его классной сегодня кружок, и она будет в школе до шести вечера!

У нее кружок, а у меня крестик, вернее, крест Божий. Я сорвалась с работы раньше обычного и покатила в школу. Долго искала пани Велчес, которая уже второй год вела класс Петруся. Наконец нашла ее.

— Здравствуйте, я по поводу Петруся.

— Кем вы ему будете и кто вас уполномочил? Вы родитель или правомочный опекун? — спросила пани Велчес.

Я не стала удивляться, что она не помнит, как выглядит его «родитель». Правда, слово «родитель» предполагает особь мужского пола, но я не против, могу побыть и отцом, хотя знаю точно, что не являюсь им. Но нервничать мне ни к чему.

— Я его тетя, — смиренно сообщила я, поскольку известно, что со школой лучше не вступать в полемику, позже это отразится на ребенке.

— А-а, тогда ничего странного! — Пани Велчес все стало ясно.

Я и сама не видела ничего странного в том, что я — тетя, и в этом я была целиком согласна с классной дамой, но мне не понравился ее тон.

— Хочу обратить ваше внимание, — пани Велчес поднесла руку к глазам и начала тереть ею лоб, — что школа не занимается воспитанием, она лишь призвана помочь родителям и рассчитывает на широкое сотрудничество с ними или правомочными опекунами учеников.

— Ага, — приняла я к сведению, но по-прежнему не понимала, зачем меня срочно вызвали с работы. Неужели по столь незначительному поводу, как рассуждения о роли школы в повседневной жизни ученика?

— Итак, как я уже отметила: школа только помогает. — Пани Велчес подчеркнула слово «помогает» и вонзила в меня пристальный взгляд: дошло ли до меня? — Помогает в трудном деле воспитания. Но на школу не перекладывается обязанность воспитывать детей лишь потому, что родители этим не занимаются! А результат налицо — полная деморализация молодежи! Смолоду прореха, к старости — дыра! Сначала маленькая ложь, потом разные там шуточки, а кончается кражей, бандитизмом, убийством! Да-да, дорогая, именно так!

— Это как-то связано с Петрусем? — немного испугавшись, спросила я.

Пани Велчес враждебно посмотрела на меня:

— Вы — его мать?

— Нет, тетя, — растерянно сказала я. — Ведь я уже вам говорила.

— А где мать ребенка?

— В Лондоне, — ответила я, не желая объяснять этой даме, что она должна знать родителей своих учеников. В конце концов, Агнешка бегает на каждое родительское собрание.

— Все ясно! Ничего удивительного, что ребенок так себя ведет!

— Как? — Я всегда ненавидела родительские собрания.

— Так вы не знаете, что он сегодня сделал?

— А откуда мне знать? Мы же разговариваем всего каких-то полчаса! — вырвалось у меня, но, к счастью, пани Велчес не обратила внимания.

— Так вот, ваш сын пришел сегодня в школу… Ах, не хочется даже вспоминать, но я обязана поставить вас в известность, в футболке с надписью…

У меня даже мурашки побежали по спине. Что же там было написано? «Fuck me»? «Свободная любовь»? «Онанизм вреден…» и крошечными буковками снизу «для глаз»?

— «Хочу быть священником, как мой отец»! — возмущенно сказала пани Велчес.

Я вздохнула с облегчением.

— Это неправда. — Я тут же попыталась прояснить недоразумение. — Отец Петруся — экономист, также как мой муж… бывший, — добавила я без надобности.

— Ну, знаете! — возмутилась пани Велчес. — Это недопустимо! Ничего удивительного, что ребенок, который воспитывается в такой семье, так себя ведет! Еще одна подобная выходка, и Петрек будет отчислен из нашей школы!

Этого мне только недоставало! Я ехала домой и размышляла, как бы мне поговорить с племянником. Не мог он, что ли, надеть эту футболку, когда приедут родители? Противный ребенок.

На сегодня с меня хватит. Петрек затаился в своей комнате, я влетела к нему без стука.

— Завтра же извинишься перед пани Велчес, перед священником и перед директором школы! Я это за тебя делать не стану! — крикнула я с порога.

Петрек сидел на тахте как пришибленный.

— Тетя, я правда не виноват, — пробормотал он.

— Меня не интересует, кто виноват! — отрезала я. — Если не уладишь это дело, не пойдешь на миколайки [22].