Катажина Грохоля - Я вам покажу!

Я сидела в кухне и грустно смотрела в окно. Стоит мне сесть в кухне и начать смотреть в окно, как меня моментально одолевают всякие тревожные мысли. Что же будет с нашей Вселенной, когда все теплеет и теплеет, если верить одной газете, и холодает и холодает, если верить другой? Во второй напомнили, что через каждые десять тысяч лет наступает ледниковый период и очередное десятитысячелетие — не знаю, правильно ли подсчитали, — как раз истекает то ли в этом, то ли в следующем году. Как откроешь эти газеты, жить становится страшно. Ледниковый период! Только бы после Тосиных выпускных экзаменов!

В кухню вошел Сейчас и с вызывающим видом запрыгнул на стол. Мне-то что, ну и пусть расхаживает себе по столу, коли миру и так не сегодня-завтра придет конец. К тому же «удаленность Марса весьма угрожающе изменяется». Разве не идиотизм писать об «удаленности», если что-то приближается? Уместнее было бы говорить о приближении. Мало того, по всей видимости, на Венере есть жизнь, несмотря на то, что там пятьсот градусов по Цельсию. Интересно, как измерили, если там не были? Кстати, разве градусники не плавятся при такой температуре? Так вот, на Венере есть какие-то микроорганизмы, которые ассимилируют серу, за счет чего и живут.

Совсем как мой бывший: сера любимая среда его обитания. Если не закатит скандал — он просто больной. Тося провела у него выходные. Говорит, у отца, вероятно, андропауза, он все время бесится, точно в жизни что-то не удалось, а Йоли нет, она записалась на какие-то курсы повышения квалификации и по субботам и воскресеньям не бывает дома. Папочке приходится сидеть с малышом, и он нервничает, бог весть почему. Я ничуть не удивляюсь Йоле. Будь я умнее, тоже могла бы пойти на какие-нибудь курсы, лишь бы от него хоть немножко отдохнуть. Хотя бы денек! Если бы я, конечно, была еще с ним. Но к счастью, сие меня миновало и ни на какие курсы совершенствования записываться не нужно. Да и вообще, что это я? С ума, что ли, сошла?

— А ну марш отсюда! Быстро! — прикрикнула я на ни в чем не повинного Сейчаса.

Почему Улины кошки не влезают на стол? А собака и войти не смеет в ту часть дома, где ковровое покрытие? Как такое возможно, что Борис вмиг оказывается на моей кровати, стоит оставить открытой дверь, а кошки — те вообще повсюду? Никто со мной не считается.

Сейчас соскочил со стола и с укором посмотрел на меня. Я отложила газеты, которые должны были повысить мой IQ (коэффициент интеллектуального развития), но лишь избавили от последних крупиц разума, и открыла банку с кормом. С буфета спрыгнул Потом.

— Киски мои любимые, — умилилась я при виде двух клубочков — одного серебристого, а второго черного, склонившихся над мисочкой, — кисули мои…

— Ты не в духе? — Голубой появился в дверях кухни, а я не слышала, как он приехал. Борис даже не тявкнул, а ведь он всегда лает на домашних.

— Жизнь — сплошной кошмар! — Я подставила щеку.

— Жизнь прекрасна, мужчины обворожительны, а потери неизбежны, — улыбнулся мой любимый и поставил в холодильник четыре банки пива, а одну, прохлаждающуюся там уже какое-то время, достал.

— Так начинается алкоголизм! — Я бросила на него выразительный взгляд.

— А так начинается паранойя. — Он погладил меня по плечу. — Я устал до смерти, — сообщил мой милый, открыл пиво, сгреб под мышку газеты и удалился в комнату.

Кошки умяли всю банку и запрыгнули на подоконник. Почему они не могут ходить по-человечески, как у Ули, или сидеть под балконной дверью и послушно ждать, мяукая время от времени? Так ведь нет! Носятся как угорелые: быстрее открывай, немедленно, сию же минуту!

Я открыла окно и задела цветочный горшок, он с грохотом свалился в мойку. Ничего не разбилось, а Адасик, который когда-то давно был такой чуткий, никак не отреагировал на шум. Я могла бы сама упасть в мойку, разбиться, переломать себе все, а он бы и не шелохнулся.

Собственно говоря, какое мне дело до какого-то чертового ледникового периода, который должен наступить чуть ли не завтра? И до Марса? Коли мы пережили солнечное затмение, то, может быть, и с Марсом как-нибудь обойдется! Беспокоит меня совершенно другое. Разве нормально, что он едет в эту опасную Америку? Едет как ни в чем не бывало, а я остаюсь одна как перст с ребенком?

Не годится оставлять женщину одну с ребенком, это безнравственно. Как же я буду жить?

— Почему собака жрет кошачий корм? — Адам вернул меня к действительности.

Борис стоял над пустой кошачьей миской и делал вид, что не понимает, о ком идет речь. Просто уму непостижимо! Улин пес даже близко не подойдет к тому месту, где едят кошки. Хотя оно находится в той же самой кухне, но по диагонали, в противоположном углу. А Борис всегда улучит момент, когда киски что-нибудь оставят, и подъест. Ведь известно, что кошки маленькие и не едят сразу много. Может быть, в моей кухне отсутствует диагональ?

Впрочем, что за вопрос: почему собака ест? А почему бы и нет? Если бы я была собакой и кто-нибудь поставил что-нибудь вкусненькое, я бы тоже съела. К примеру, бифштекс по-татарски с аппетитным маринованным грибком… Или свиную рульку… Но в этом лучше не сознаваться, потому что свиная рулька — еда не для уважающих себя дам.

— Борис! — позвала я пса, спрятавшегося под стол, откуда торчал лишь черный хвост. — Адам тебя о чем-то спрашивает!

Адасик бросил на меня беспокойный взгляд, открыл холодильник и достал вторую банку пива. Борис выполз из-под стола и положил морду мне на колени, а я, конечно, ее прижала.

— Если будешь плохо себя вести, мы запретим тебе смотреть телевизор, — пригрозила я псу. — И не бери пример с папули — никогда, слышишь, никогда не пей двух банок пива подряд, не успев прийти с работы и не сказав ни слова своему любимому существу, обещай…

Борис смущенно помахал хвостом и сполз с моих коленей.

— Любимое существо, — сказал Адам, — я валюсь с ног от усталости. Можно мы начнем общаться после того, как я немного отдохну?

— Конечно, — ответила я с обаятельной улыбкой. — Так ведь я разговариваю с собакой, а не с тобой. Поешь что-нибудь?

— С удовольствием.

«Ну и готовь себе сам! — думала я, вытаскивая кастрюлю из холодильника и с грохотом швыряя ее на плиту. — Во мужик! Крутись вокруг него и хлопочи без роздыху! Прислуживай и обхаживай! Корми и заботься!»

Кастрюля перевернулась, и мясо вывалилось на плиту. Я пустила газ и зажгла все конфорки, огонь вспыхнул до потолка, пришлось схватить сотейник со вчерашним томатным супом и опрокинуть на горелки, суп зашипел, я запустила тарелкой в окно…

Я открыла глаза. Да ведь это же мой Голубой! (Напоминаю, что прозвала я его так за то, что он писал мне послания на голубой бумаге.)

— Сейчас разогрею. — Я открыла холодильник. Человек, измотанный, приходит с работы, а дома его встречает недовольная баба — нелегко, я его понимаю. Вот так-то. Я зажгла самую маленькую горелку и поставила кастрюлю на огонь. Мясо приятно зашипело, я подлила полстакана воды, чтобы не подгорело.

— Я люблю тебя, — признался Голубой и исчез в синей дали с предателем Борисом, послушно шагающим рядом.

Я чистила картошку и во время этой полезной деятельности пришла к выводу, что, собственно говоря, пора принять решение, потому что жить в неуверенности невыносимо. И если я не начну первой, то мы уже, наверное, никогда не поговорим. Он спокойно уедет и оставит меня одну, а коль скоро он так настаивает на этой свадьбе, то, может, мы успеем до его отъезда… Вместо отпуска, который Голубой мне обещал в прошлый четверг. Я поставила вариться картошку, открыла холодильник и вынула кусок сыра. Французы едят сыр как дополнительное блюдо к обеду, почему бы и мне не попробовать?

Когда я забивала свои кровеносные сосуды большой дозой холестерина, ловко запрятанного в сыре, в кухню влетела Тося и крикнула:

— Что ты делаешь?

Холестерин вместе с тарелкой, на которой он лежал, грохнулся на пол.

— Ем, — беспечно ответила я, напрочь забыв, что диаметр моих кровеносных сосудов с каждым днем уменьшается. Впрочем, нет, я еще размышляла о том, не стоит ли поторопиться со свадьбой, прежде чем холестерин полностью перекроет поступление крови в мой мозг.

Непонятно откуда появился Борис и принялся за обе щеки уплетать мой вкусненький сыр. И чавкать при этом.

Разумеется, я могла бы выйти из себя. Что-что, а психовать по каждому поводу я мастерица, но надвигаются Тосины выпускные экзамены — сдает всего лишь через каких-то дурацких девять месяцев! — и несчастный холестерин способен помочь мне перенести этот тяжелый стресс.

— Тося, почему ты кричишь?

— А почему ты ешь эту дрянь? — Дочь посмотрела на меня с отвращением. — И почему швыряешь тарелки?

— Нервы сдают, — ответила я через минуту, рассудив, что правда все-таки лучше.

— Да вроде бы все в порядке, — неуверенно заметила Тося.

— Вот именно, — философски вздохнула я.

Дочь взглянула на меня с сочувствием, а потом приоткрыла крышку.

— У тебя подгорит, — сказала она.

— Не подгорит.

Я встала, тарелку засунула в мойку и приняла твердое решение: поговорю немедленно, сейчас же, иначе просто сойду с ума.

Адам сидел в кресле, положив ноги на столик, и читал газету. Я подумала, что прежде он в моем присутствии не читал. Ну что ж, самое время внести некоторую ясность в отношении даты или чего-нибудь вроде того, коль ему так нужна эта свадьба.

— Адам!

— Хм-м?.. — Он даже не поднял глаз от газеты.

Я прогнала прочь мысль, что меня игнорируют, и решила начать разговор.