— Желание видеть вас, несло меня, словно на крыльях, — отозвался Бахметьев в своей обычной манере записного повесы, привыкшего говорить дамам то, что они желали бы услышать.

Олеся зарделась от удовольствия.

— Без вас было невыносимо скучно. Из-за смерти дядюшки мы почти не выезжаем, — вздохнула она.

Татьяна Михайловна тихо кашлянула, призывая дочь вспомнить о хороших манерах и не сетовать на то, что из-за траура, она не может веселиться, как ей того бы хотелось.

— Печально, — согласился Бахметьев. — Представляю, сколь несладко нынче приходится Ольге Михайловна, — уколол он девушку, напомнив той о безутешной вдове Уварова.

Олеся сконфузилась. Её маменька и Натали частенько бывали с визитами на Литейном у тётушки Ольги, а вот она всегда находила предлог, дабы не ехать.

— Георгий Алексеевич, — указала глазами на нишу в глубине гостиной девушка, — мы могли бы поговорить о нас с вами?

— Как пожелаете, — предложил ей руку Бахметьев.

Проводив свою невесту до уединённого местечка, Георгий Алексеевич усадил её в кресло, а сам остался стоять, проигнорировав взгляд mademoiselle Епифановой, указывающий на соседнее кресло.

— Маменька полагает, что венчание надобно отложить до Красной горки, — печально вздохнула девушка.

— Я полностью согласен с вашей маменькой, Олеся Андревна, — отозвался Бахметьев.

Олеся нахмурилась:

— Я была уверена, что вы не пожелаете откладывать нашу свадьбу.

— Дело не в моем желании, — всё же присел подле неё Георгий Алексеевич. — Ещё два месяца продлится траур по князю Уварову, а после начнётся Великий пост. Получается, что Господь всё решил за нас с вами.

— Вы никогда не говорили мне о своих чувствах, — отчаянно краснея, чуть слышно произнесла девушка.

Георгий Алексеевич откинулся на спинку кресла. Пальцы принялись выбивать дробь по резному подлокотнику. Он, конечно же, полагал, что когда-нибудь Олеся заговорит о том, и даже собирался честно признаться ей, что отнюдь не страсть подтолкнула его к тому, чтобы просить её руки. Он вовсе не собирался говорить о том, что рассчитывал на протекцию её отца в продвижении по службе, или о том, что использовал интерес к ней, как предлог, дабы порвать с Ольгой. Ведь есть другие причины, не столь значимые, но куда более благозвучные для ушей девицы. Он мог бы сказать ей, что она очаровательна, что именно такой он желал бы видеть свою жену, а любовь не самое главное. Может быть, им повезёт и со временем чувства его к ней переменятся. Не зря же говорят: стерпится — слюбится. Но вслух произнёс другое:

— Разве для брака это столь необходимо, Олеся Андревна? — не скрывая иронии, спросил Бахметьев.

— Просто ответьте. Что вы чувствуете ко мне? — не удовлетворилась его ответом Олеся.

— Желаете услышать правду, или то, что придётся вам по сердцу? — тихо осведомился граф.

— Вам доставляет удовольствие издеваться надо мной!? — вспылила девушка.

Однако настойчивое желание Олеси, во что бы то ни стало услышать правду из его уст, возымело действие. Желает быть графиней Бахметьевой? Извольте. Придётся смириться с истинной:

— Что вы! Нисколько. Я не люблю вас, — глядя ей в глаза, отозвался Георгий Алексеевич.

Глава 27

Олеся отвернулась. Сначала Бахметьеву показалось, что она расплачется, но она лишь несколько раз судорожно вздохнула, комкая в руках концы шали, наброшенной на плечи. Справившись с нахлынувшей обидой, mademoiselle Епифанова подняла голову и смерила графа ненавидящим взглядом:

— Ценю вашу откровенность. Но будьте добры, ответьте мне: к чему тогда весь этот фарс с ухаживаниями и помолвкой?

Георгий Алексеевич по достоинству оценил хладнокровие своей невесты. Она не впала в истерику, не закричала о том, сколь сильно ненавидит его, но вместо того спокойно поинтересовалась причинами, подвигнувшими его сделать предложение. Олеся ждала ответа, пристально глядя ему в глаза.

— Олеся Андревна, — вздохнул Бахметьев, — вы очаровательная барышня, имеете множество достоинств и мне пришло в голову, что именно такая как вы достойна стать графиней Бахметьевой.

— Жаль, что вы не признались мне в своих чувствах до того, как было сделано оглашение, — холодно произнесла она. — Мы с вами могли бы избежать чудовищной ошибки. Я люблю вас, Георгий Алексеевич, но боюсь, одной моей любви будет недостаточно, дабы союз наш стал по-настоящему счастливым и прочным.

— Ещё не поздно все исправить, — тихо обмолвился Бахметьев, глядя поверх её плеча, не желая встречаться взглядом.

— Поздно! — слово упало между ними будто камень тяжело и веско, заставляя вздрогнуть обоих. — Коли вы желаете, чтобы я разорвала помолвку, то уверяю вас, ваши ожидания напрасны. Я не желаю становиться притчей во языцех для светских сплетниц. Ежели вам так в тягость наносить мне визиты, то до Красной горки мы можем и вовсе не видеться с вами, — поднялась она с кресла.

— Решили в наказание лишить меня своего общества, — поймал конец её шали Бахметьев, принуждая девушку остаться подле него. — Коли вам так тягостно моё общество, я готов подчиниться вашим желаниям, но подумайте, сколь благодатная почва для слухов наша с вами размолвка.

— Я не желаю лишь навязываться вам, — упорно не глядя на своего жениха, ответствовала Олеся.

— Ваше общество мне отнюдь не в тягость. Более того, оно мне приятно, но вы желали знать истину и лгать вам я не стал.

— Довольно, Георгий Алексеевич. Позвольте нынче оставить вас. Мне надобно свыкнуться с мыслью, что вы ко мне равнодушны, — не сдержав гнева, Олеся таки выдернула конец шали из его руки и спешно удалилась.

Побеседовав ещё какое-то время с Татьяной Михайловной, Бахметьев покинул дом Епифановых. Домой возвращаться не хотелось, и впервые за долгое время он отправился в клуб, членом которого являлся уже довольно давно.

Олеся же закрылась в своих покоях, где и прорыдала дотемна, упиваясь собственным горем. Но в то же время помимо обиды проснулись в ней и другие чувства. Она ощутила себя вдруг существом возвышенным и в высшей степени одухотворённым, потому как любовь безответная — есть страдание и только через страдание человек способен вырасти духовно.

Раздумывая над тем, она даже нашла много положительного во всём. Её любовь, отвергнутая и неразделённая, возносила её на пьедестал мученицы. Вскочив с кровати, девушка принялась рассматривать себя перед зеркалом. Страдание во взгляде, горделивая посадка головы, казалось, что печаль осветила её изнутри каким-то неземным светом. О, определённо все то добавляло ей загадочности, сама себе она казалась ныне недосягаемой. Оставалось только приложить все усилия к тому, чтобы увлечь Бахметьева, а после равнодушно отвергнуть его чувства. Что может быть слаще возмездия. «А было бы ещё лучше вызвать его ревность», — пришло ей в голову. Несомненно, интерес другого мужчины может способствовать тому, чтобы граф Бахметьев взглянул на неё совершенно иначе, узрел то, что ранее не замечал. Вдохновлённая и окрылённая этими мыслями, Олеся кокетливо поправила медово-рыжие локоны и улыбнулась своему отражению.

Именно за любование собственным отражением её застала Натали.

— Гляжу, огорчение твоё уж прошло, — насмешливо заметила старшая mademoiselle Епифанова.

Олеся пожала плечиком, не оборачиваясь к сестре:

— Ехидничать пришла, али по делу? — осведомилась она.

— Маменька просила тебя к ужину звать, — отозвалась Наталья, — а Ульянка как рыдания твои услыхала за дверью, так и побоялась барышню обеспокоить.

Натали с завистью рассматривала отражение сестры в зеркале. Олеся красавицей уродилась, вся в маменьку пошла. Тоненькая что тростинка, волосы яркие, глаза сверкают, а вот Натали столь яркой красоты не досталось, потому как унаследовала она внешность батюшки. Старшая mademoiselle Епифанова была росточка невысокого, и стройностью стана не отличалась, волосы её были темными и прямыми, тогда как у Олеси в кудри завивались. К тому же в этом году ей уж двадцать пять лет минуло, по всем меркам старая дева, а женихов так и не сыскалось, несмотря на щедрое приданое, что папенька давал за ней.

— О чем горевала-то? — заглядывая в зеркало через плечо сестры, поинтересовалась Натали. — Его сиятельство явились не запылились, а ты слезы льёшь.

Улыбка исчезла с лица Олеси, уголки губ скорбно опустились.

— Не любит он меня, — вздохнула девушка, обернувшись к старшей сестре.

— Полно, Олеся, — удивлено обронила Наталья. — Что ты напраслину возводишь. Занят был поди. Маменька вон сказала, что в Пятигорск уезжал.

— Он мне сам признался, — горестно вздохнула Олеся.

Глаза её вновь наполнились слезами и, спрятав лицо на плече сестры, она вновь зашлась в рыданиях.

— Стало быть, всё же гувернантка, — чуть слышно промолвила Натали, поглаживая сестру по спине.

— Что гувернантка? — отняла заплаканное лицо от плеча сестры Олеся.

— Да так слухи ходили, будто он её в Петербурге содержит.

Тонкие пальчики mademoiselle Епифановой сжались в кулачки, отвернувшись от сестры, Олеся стукнула по зеркалу:

— Ненавижу! Гадина она!

— Да гувернантка-то причём, — вздохнула Наталья. — Коли так, то её пожалеть только остаётся. Вот выйдешь замуж за Бахметьева, и где она окажется?

— Не желаю больше говорить о ней, — сжала губы в ниточку Олеся. — Идём ужинать. После решу, что делать с этим.

* * *

Минуло две седмицы в пути. Поутру выехали из Ростова. До Пятигорска оставалось около пятисот вёрст. Лёгкая позёмка, что мела с утра после полудня превратилась в самую настоящую метель. Лошади замедлили свой бег, несмотря на окрики и кнут в руках возницы. Возок остановился.