— Ты не понимаешь, Колтон. Не понимаешь и не поймешь. — Она икала, слова вырывались частями: — Он сделал мне предложение в машине. Я вышла, разозлившись, что он не желает меня понимать. Кайл последовал за мной. Мы остановились у дома и спорили. Несколько минут простояли — я на крыльце, он на дорожке. Надо было войти в дом, а мы торчали на улице. Дождь перестал, но ветер окончательно разошелся. Я слышала, как сломалась сосна — будто пушка выстрелила.

— Ты его не убивала, Нелл. Не убивала. То, что ты сказала «нет», не значит…

— Заткнись! Вот просто заткнись сейчас! Я сказала «нет». Он решил, что я его не люблю, и мы массу времени потратили на выяснение отношений. Если бы я сказала «да» и пошла в дом, дерево упало бы на пустое место, не причинив вреда ни мне, ни Кайлу. Он был бы жив. Но я колебалась, и он умер. Если бы я не застыла как дура… Могла бы отпрыгнуть влево или вправо. Могла! Но я замерла. И он меня спас, а сам… погиб. Он погиб по моей вине.

— Чепуха.

— Заткнись! — закричала она мне в грудь. — Я убила его. Он из-за меня погиб. Я хочу, чтобы он вернулся! — послышался дрожащий шепот, и я почувствовал наконец, как на груди у меня стало горячо и мокро от слез.

Сперва она молча плакала. Я думал, может, она ждет моего приговора за свою слабость. Я, естественно, молчал, продолжая ее обнимать. Я не уверял, что все нормально.

— Злись, — говорил я. — Чувствуй боль. Плачь. Рыдай.

Нелл едва заметно покачала головой в последнем тщетном отрицании, хотя уже плакала. Сперва из горла вырвался тоненький высокий стон, как причитание по покойнику.

Я однажды видел в переулке котенка, сидевшего рядом со своей мамашей. Кошка сдохла — от старости или еще почему, не знаю. Котенок топтался лапками по плечу мертвой кошки и мяукал. Этот непрекращающийся звук рвал сердце, его невозможно было вынести. Он как бы спрашивал: «Что мне делать? Как мне быть? Как мне жить дальше?»

Так сейчас скулила и Нелл, только бесконечно жалобнее. Это рвало на части душу, я с трудом дышал от боли. Потому что ни черта не мог сделать, кроме как обнимать ее.

Она принялась раскачиваться взад-вперед, вцепившись мне в голые плечи так, будто хотела прорвать кожу, но я не возражал — она хотя бы не калечила себя. Начались долгие прерывистые рыдания, сотрясавшие тело — из Нелл лились слезы, копившиеся два года. Это сурово.

Не знаю, как долго она плакала. Время остановилось, а она плакала, плакала, плакала. Вцепилась в меня и выла тем тоненьким звуком, рвущим душу, выкрикивая горе, которому так долго не давали выхода.

Перебродившее, зрелое горе куда сильнее.

Грудь у меня стала скользкой от ее слез, плечи покрылись синяками, мышцы начали болеть от долгого неподвижного сидения. Силы были на исходе. Все это не имело значения. Я прижимал ее к себе, пока она не выплакалась.

Наконец рыдания стихли, и Нелл лишь молча плакала. Вот теперь можно утешать.

Я знал только один способ. Я запел.

— Утишь свой плач, потерянное дитя.

Пусть мольба об утешении не срывается с твоих губ.

С тобой все хорошо,

С тобой все хорошо.

Больше не плачь, вытри глазки.

Рассей свою боль и рассыпь по земле — пусть птички склюют.

Не терзайся больше, потерянное дитя.

Встань и выбери дорогу, иди дальше, а боль оставь за много миль.

Все плохо, и все не так.

Знаю, знаю.

Ночь длинна, непроглядна и жестока.

Знаю, знаю.

Ты не одинока. Ты не одинока.

Тебя любят, тебя обнимают.

Утишь свой плач, потерянное дитя.

Теперь с тобой все хорошо.

Все хорошо.

Продержись еще один день,

Продержись еще один час,

И кто-нибудь придет за тобой,

Кто-нибудь прижмет тебя к сердцу.

Знаю, знаю.

Все плохо, и все не так,

Но если ты продержишься

Еще один день, еще один час,

Все наладится, все наладится.

Нелл молчала, глядя на меня прозрачными серо-зелеными, как поросший мхом камень, глазами. Она слышала каждое слово, слышала плач потерявшегося мальчика.

— Это ты сочинил? — спросила она. Я кивнул, царапнув подбородком по волосам у нее на макушке. — Для кого?

— Для себя.

— Господи, Колтон. — Ее голос был хриплым от плача. Грубоватым. Сексуальным. — В этой песне такая боль…

— Так я себя чувствовал когда-то, — пожал я плечами. — Меня утешать было некому, вот я и сочинил песню, чтобы самому справиться.

— Помогло?

Я фыркнул от нелепости вопроса.

— Если спеть ее много раз, то клонит в сон, так что можно сказать — да, помогло.

Я опустил голову и поглядел на Нелл. Зря я это сделал. Она сидела с широко раскрытыми глазами, напряженными, полными горя, печали и сочувствия. Не жалости. Я бы взбеленился, увидев жалость в ее взгляде, как и она, если бы я принялся ее жалеть.

Сочувствие и жалость — разные вещи. Жалость смотрит на человека свысока, жалея его и ничем не помогая, а сочувствие видит человеческую боль и предлагает понимание.

Как же она чертовски красива! Я тонул в ее глазах, не в силах оторвать взгляд. Ее губы, алые, искусанные, припухлые, словно молящие о поцелуе, были слишком близко. Я вдруг почувствовал ее тело, прижимающееся ко мне, ее полные груди, ее круглое бедро, белое, как сливки. Ее ладонь с длинными, немного согнутыми пальцами покоится на моем плече, и кожа горит от этого прикосновения. Я перестал дышать. Буквально. Вздох застрял у меня в глотке, остановленный сердцем, которое переселилось жить в трахею.

Я хотел ее поцеловать. Это было мне необходимо, иначе я никогда бы не задышал снова.

Я скотина, поэтому я ее поцеловал. Нелл заслуживала всяческой нежности, поэтому мои губы коснулись ее как перышки, как легкое дуновение. Я чувствовал каждую выпуклость и впадинку на ее губах, потрескавшихся, обветренных, шершавых от плача и жажды. Я увлажнил их своими губами, целуя каждую губку отдельно. Сперва верхнюю, лаская ее, пробуя, нежно касаясь. Нелл осторожно выдохнула.

По-моему, все в порядке. По-моему, она этого хочет. Я ужасно боялся, что она вывернется из моих объятий, даст мне пощечину, начнет царапаться и вырываться. Скажет, что ее тошнит от поцелуя кровавого чудовища вроде меня. Я ее не заслуживаю, но я ведь скотина, эгоистичный негодяй, поэтому взял у нее то, что смог, и попытался дать лучшее, что у меня есть.

На поцелуй Нелл не ответила. Она подалась всем телом, согнутые пальцы на моей груди напряглись, но губы? Она ждала, позволяя мне обладать ее ртом. Я нежно взял нижнюю губку зубами. Моя ладонь, моя грубая, мозолистая лапа прошлась по ее щеке, отводя за ухо своенравный локон. Нелл не возражала. Глупая девочка, позволять негодяю вроде меня целовать ее и трогать! Я испугался, что грязь у меня под ногтями замарает ее кожу, взволновался, что кровь, которая только что впиталась в мои кости, просочится наружу сквозь поры и запачкает ее плоть цвета слоновой кости.

Она потерлась лицом о мою ладонь. Она разомкнула губы и ответила на поцелуй. О боже, в смысле черт возьми! Девчонка-то умеет целоваться. Дыхание, которое я продолжал сдерживать, вырвалось из меня от изумления, что она это позволяет и даже активно принимает участие.

Не знаю, чего это она. Я вовсе не порядочный человек. Я не из положительных. Я просто прижимал ее к себе, пока она плакала. Ничего другого я сделать не мог.

Я прервал поцелуй прежде, чем он перешел в нечто большее. Нелл смотрела на меня, чуть приоткрыв губки, влажно блестевшие, как вишни, и такие же красные. О блин, я не могу удержаться от нового поцелуя и передать через него частицу моей свирепой страсти. Нелл ответила с неменьшим чувством, передвинувшись так, чтобы оказаться сверху, и не остановилась, когда моя рука двинулась вниз по ее волосам, спине и остановилась у крутого изгиба бедер. Я не смел трогать ее там.

Это безумие. Что я делаю, черт возьми? Она только что все глаза выплакала, рыдала несколько часов. Она ищет утешения, забвения. Я не могу поиметь ее вот так.

Я высвободился и отодвинулся.

— Ты куда? — спросила Нелл.

— Я не могу дышать, когда ты меня так целуешь. Когда позволяешь себя целовать. Я… не гожусь для тебя. Я не хочу воспользоваться ситуацией. — Я покачал головой и отвернулся, избегая ее разочарованного взгляда. Я отошел, стиснув кулаки и злясь на себя. Она заслуживает кого-нибудь получше.

Я схватил гитару, сорвал с нее мягкий чехол и пошел к шаткой, скрипучей лестнице на крышу, прихватив бутылку «Джеймсон». Бросившись в заработанное тяжким трудом, видавшее виды синее раскладное кресло, которое втащил на крышу специально для этого, я отвинтил крышечку и отхлебнул виски. Забросив ноги на парапет крыши, я, глядя на серо-розовое зарево близкого рассвета, положил гитару на живот и принялся перебирать струны.

Наконец я сел и принялся наигрывать новую песню — «Эта девушка» группы «Сити энд колор». Я сразу пожалел об этом — стихи напоминали о том, чего я не заслуживаю с Нелл. Но песня заворожила меня, и я забылся настолько, что не услышал шагов на лестнице.

— Ты такой талантливый, Колтон, — сказала Нелл, когда песня кончилась.

Я вытаращил глаза:

— Ну, спасибо.

Она успела натянуть джинсы и держала в руках одну из моих запасных гитар. Перпендикулярно креслу стоял потрепанный оранжевый диванчик. Нелл уселась на него, скрестив ноги и положив гитару на колени.