– И у мамы новая наклейка на машине. Знаешь, что на ней напи-и-исано?

– «Болтливые дети в машине»? – ехидно спросила я.

– Не-ет, – сказал Иоанн-Павел. – Там написано: «С нами едет Иисус».

Ага. Прекрасно подходит к другой наклейке Хиллы, на которой написано: «Позволь Иисусу управлять твоей жизнью». Хилла обожает такие наклейки. На ее почтовом ящике вместо «Пожалуйста, никакой рекламы» написано: «Брак – это дар Божий». До сих пор я не отважилась спросить, почему там висит эта наклейка, но я уверена, что она предназначалась почтальону, чтобы ему в голову не пришла грешная мысль развестись. Сначала из-за обилия наклеек я решила, что Хилла – член секты «Свидетели Иеговы». На самом деле она была простой католичкой, хотя, может, и выражала свои религиозные чувства чересчур восторженно.

Иоанн-Павел был сыном моего кузена Фолькера, женатого на Хилле. Наверное, Иоанн-Павел также был моим кузеном, или племянником, или внучатым племянником. Ну, в общем, он был мне каким-то боком родней, как и половина людей в Кельне, живущих на правом берегу Рейна. Я снимала квартиру у своих тети Эвелин и дяди Корбмахера (имя у дяди тоже было, но с течением времени все его как-то позабыли), в квартале от того места, где жили мои родители. Дома здесь стояли в основном на одну семью, но имелись и рассчитанные на несколько семей, а еще здесь было очень много садов. Статистики на этот счет нет, но я уверена, что нигде не мыли машины о чаще, чем в этом районе. Кроме одной восьмидесятипятилетней дамы, проживавшей наискосок – от меня, я была, вероятно, единственным одиноким человеком во всей округе.

На самом деле я уже не первый год подумывала о том, чтобы перебраться на другой берег Рейна, туда, где было меньше родственников, меньше гаражей, зато больше кинотеатров, магазинов и ресторанов. Но арендная плата там была просто заоблачной, а здесь я жила бесплатно. Мне, конечно, приходилось раз в неделю по три часа натирать мраморные полы в доме тети Эвелин и пылесосить ее персидские ковры. А еще иногда тетя заставляла меня скоблить зубной щеткой краны и смеситель в ванне, но чего не сделаешь, |чтобы сэкономить на квартплате.

– Наверное, у тебя склонность к мазохизму, – нередко иронизировала Чарли.

– Ты мне просто завидуешь, – отвечала я.

А главное, здесь спокойно. Это просто неоценимое качество квартиры и района, если вы работаете дома. Не считая случающихся время от времени аудиоатак Ксавьера Найду, тут царила почти мертвая тишина. На первом этаже жили тетя Эвелин и дядя Корбмахер, на втором – мой кузен Фолькер с Хиллой и их четырьмя детьми – Петрусом, Терезой, Иоанном-Павлом и Бернадеттой, которые вели себя пугающе тихо для детей их возраста. Если они предпринимали хоть малейшую попытку поссориться, Хилла грозно сообщала им, что этим они очень огорчают Христа. А так как дети совсем не хотели расстраивать Христа, они тут же прекращали ссориться.

На самом верхнем этаже было две квартиры – маленькая и большая. В первой жила я, а вторую Фолькер во время ремонта присоединил к своей. Сделано это было, конечно же, из-за четырех детей. Общая лестничная клетка пала жертвой строительных работ, дверь в мою квартиру наглухо заделали, и с тех пор я попадала туда кружным путем, по дребезжащей стальной винтовой лестнице, вмонтированной в наружную стену дома. Зимой, в мороз, лестница становилась очень скользкой. В прошлом году в январе я с размаху шлепнулась на ней, итогом чего стал крайне неприятный ушиб копчика. Зато летом винтовая лестница заменяла балкон:

можно было сидеть там, греться на солнышке и наблюдать, как соседи с любовью моют свои автомобили.

В общем и целом ситуация с квартирой у меня была очень даже приемлемая.

Чарли мое мнение по этому поводу не разделяла. Тетю и дядю она считала ханжами и мещанами, моего кузена – странным, а Хиллу и детей – просто чокнутыми. Ну, то, что они слегка с приветом, не вызывает сомнений. В прошлый раз, когда Чарли заходила в гости, дети в песочнице играли в мореплавателей- проповедников.

– Что у тебя там в су-у-умке? – спросил меня Иоанн-Павел.

– Ронина. Леди-вампир, – ответила я и быстро скользнула на пожарную лестницу сквозь появившуюся наконец щель.

– Что такое – ле-еди-и-ивам-пир? – донеслось мне вдогонку.

– Почитаешь об этом в детской Библии. – Обычно я не так гадко веду себя с детьми, просто сегодняшний допрос меня взбесил. Я вскарабкалась по шатающимся ступеням, открыла дверь, зашвырнула пакет с книгами и свою сумочку в угол и щелкнула замком. Имей я табличку «Не беспокоить», обязательно повесила бы ее на ручку. Чтобы меня, наконец, все оставили в покое. Мне хотелось только одного – пару дней провести в тишине и одиночестве в поисках подходящего способа свести счеты с жизнью. Неужели я требовала слишком многого?

Будучи человеком основательным, я, конечно, прочитала на сайте, посвященном депрессии, всё, в частности – что есть и другой выход, помимо самоубийства. Например, медикаменты. Но меня мучили сомнения, что существует лекарство, способное помочь мне увидеть в розовом свете мою собственную жизнь – такую, какой она на данный момент была. К тому же препараты, о которых шла речь, казалось, обладали всеми существующими побочными эффектами, от них даже волосы выпадали. Не знаю, сколько нужно заглотить таблеток, чтобы смириться не только с неудавшейся жизнью, но еще и с поредевшими волосами.

Другой выход из сложившейся ситуации – подвергнуться гипнозу, ну знаете, такому, когда человек считает себя курицей, крутит головой, кудахчет и пытается снести яйцо. Но гипнотизеров, которые действительно способны мне помочь, очень мало. Большинство из них требуют кучу денег за то, что тридцать раз повторяют вам: «Тебя будет тошнить от одного вида сигареты». К такому шарлатану Чарли как-то ходила, и курит она до сих пор.

Что касается психотерапии – пока доктор узнает столько же, сколько и я, пройдут годы и годы. А так долго я точно не протяну.

Чаша моего терпения переполнилась. Из нее даже полилось через край. Все. Хватит. Финита ля комедия. Больше не могу.

Все равно скучать по мне ни одна душа не будет. А если кто и будет, то ему стоило побеспокоиться об этом раньше.

«Вам пришли сообщения»,– уведомил компьютер.

– Мне плевать, – ответила я на его призыв. Но потом все-таки посмотрела на монитор. Наверное, теперь сообщения на тему «вы выиграли» стали приходить по электронной почте. Но этобыли всего лишь Бритта Эмке, ныне Фрайфрау фон Фалькенхайн, и мой кузен Гарри.

«Дорогие бывшие одноклассники и одноклассницы, – писала Бритта. Нужно будет потолковать с Чарли, ведь это она выдала мой электронный адрес Бритте. Наверное, последняя теперь при первой же возможности пришлет мне фотографию своего аристократичного ребенка-наследника в шапке Санта-Клауса. Хотя это совсем не важно, потому, что на Рождество меня уже не будет в живых. – Дата нашей встречи назначена – мы собираемся третьего июня этого года. Пока у нас всего шесть согласившихся посетить эту встречу и четырнадцать отказавшихся. Один/на одноклассник/ца, к сожалению, умерла. Из всего нашего выпуска мы ожидаем еще девяносто восемь подтверждений. Пожалуйста, поторопитесь с ответом, чтобы мы с Клаусом Колером могли организовать аренду соответствующего помещения».

«Один/на одноклассник/ца, к сожалению, умер/ла»? Интересно, кто? И отчего «он/она умер/ла»?Почему Бритта не сообщает нам имя? И почему она сделала тайну даже из пола? Может, это всего лишь дешевый трюк, чтобы заманить нас на встречу класса?

Что бы написала Бритта, если бы узнала о моем самоубийстве? «К сожалению, за это время умер/ла еще один/на одноклассник/ца. Если вы хотите узнать, кто это, приходите третьего июня».

Может быть, мне следует все рассчитать так, чтобы встреча класса и мои похороны произошли в один день?

Я посмотрела на календарь. Нет, так долго я ждать не буду. Сейчас конец апреля, а я хотела как можно скорее с этим разобраться. Чтобы основательно подготовиться, мне понадобится неделя-две, не больше. И время терять никак нельзя: без работы деньги у меня закончатся уже к середине июня.

Подстегивало мое решение и то, что празднование серебряной свадьбы тети Алексы было назначено на третьи выходные мая, а мне совершенно не хотелось на нем присутствовать. Каждый член семьи должен был прочитать четверостишие собственного сочинения. Даже не прочитать – спеть на мелодию известной песни «Слушай, кто-то там идет» под фортепианный аккомпанемент моего кузена Гарри. До сих пор в голову мне не пришло ничего лучше, чем: «Дядя Фред, тупой дурак, холла хи, холла хо, носит чертов белый фрак, холла хи-ха-хо!».Но дядя Фред на самом деле был очень милым человеком, тупой была тетя Алекса, но она не носила фрака.

Семейные праздники, что проводила моя мать, всегда были скучнейшим мероприятием. На них постоянно присутствовала куча седовласых тетушек, которые были похожи друг на друга, как две монеты, и всегда спрашивали одно и то же: «Ты что, немного поправилась, да?»Принадлежащий этой же компании дядя любезно добавлял: «Но тебе идет»– и шлепал меня по попе так, словно это была местная традиция. Кузины и кузены, успевшие обзавестись потомством, спешили радостно сообщить мне, что чувствуют тиканье моих биологических часов, а мама, оказавшись в пределах слышимости, все время шипела: «Держи спину прямо».

И даже деликатесная еда и хорошее обслуживание не могли компенсировать этот психологический террор. От свадьбы тети Алексы, произошедшей двадцать пять лет назад, у меня остались самые что ни на есть неприятные воспоминания.

Тетя Алекса была младшей из четырех маминых сестер. На ее свадьбе присутствовало двести гостей. Само торжество проходило в отеле, расположенном в замке, и здесь было всё: роскошно декорированные залы, струнный оркестр, собранный по этому случаю со всей Германии лучший мейсенский фарфор и семейное столовое серебро. Моим белокурым кузинам сшили розовые платья, прически украсили розами, а в руки всучили обитые атласом корзиночки с розовыми бутонами.