— Марусь, я закончил. Поехали поужинаем. Я голоден как стая волков.

Фыркаю и тут же оказываюсь в кольце сильных рук. Откидываю ему на грудь, не сводя глаз с Димы и тети Алисы. Он поит ее чаем, усаживает в машину. Они уезжают.

— Димка Марка нашел, представляешь? — тихий шепот заставляет меня подпрыгнуть на месте и резко развернуться в руках Игоря.

— В смысле, нащел?

Дядя Марк пропал пять лет назад. Все считали и считают его погибшим, кроме его жены и, пожалуй, папы. А мама совсем недавно поставила памятник. Она уверена, что тетя Алиса должна отпустить его. А Игорь говорит, что его брат нашел его? Живого или…?

— Представляешь, он все это время жил у лесника рядом с поселком, где живет моя сестра с дедом. Помнишь, я тебе рассказывал?

Снова кивок. Чувствую себя китайским болванчиком, только и делаю, что головой мотаю.

— Ну вот. А сестра за ним ухаживала, выхаживала и ни словом не обмолвилась за все это время. Говорит, боялась, потому что вдруг поняла, что влюбилась в него. Удержать хотела. А потом о Марке узнал Димыч.

Выдыхаю. Вот это история. Ничего себе!

— И твой брат приехал за Алисой, чтобы отвезти ее к мужу, — догадываюсь об очевидном.

— Мой брат приехал ко мне и все рассказал. Только он не знал, что у Марка другая жена. Я был в курсе, хоть лично и не знаком ни с ним, ни с Алисой. Вот…сегодня познакомились.

— Офигеть…

— Да уж, — смеется Игорь, притягивая меня к себе. Целует. У него твердые, немного шершавые губы. Обветрились, мысленно отмечаю я, приоткрыв губы, позволяя ему похозяйничать в моем рту, вызвав немыслимую бурю эмоций.

С трудом оторвавшись от его губ, замечаю, как потяжелел его взгляд, а дыхание стало рваным от накатившего желания. Да у меня самой внутри бушует ураган.

— А может, дома поужинаем? — робко предлагаю.

Игорь не возражает и, сграбастав меня в охапку, увозит на съемную квартиру.

В небольшой курортный городок Игорь привез меня два дня назад. Свой выбор он объяснил банально: именно здесь назревал фестиваль воздухоплавания, где он должен будет выступить под эмблемой одной крупной компании, занимающейся аэроперевозками. А отпускать меня от себя в ближайшее время он не намерен – так и заявил. Впрочем, похоже, он вообще не собирался меня отпускать. И, кажется, совсем забыл, что очень скоро я выйду замуж.

Фил звонил редко, отделывался парой ничего не значащих фраз и пропадал на день-два. Я нервничала, но успокаивала себя тем, что Фил – взрослый мальчик и в состоянии справиться с возникшими проблемами. Отец тоже звонил, но гораздо чаще. Выспрашивал, как я, как мне отдыхается. Я не лукавила, отвечая, что все хорошо. Пожалуй, я была счастлива. Но каким-то странным, отдающим горечью, счастьем. Как будто оно должно скоро закончиться. И предчувствие крепло с каждым днем. Острой занозой кололо сердце, медленно кровоточащее. Не спасали морские прогулки или полеты на воздушном шаре, где я все время жалась к Игорю, боясь заглянуть страху в глаза. Хотя еще недавно я была уверена, что больше не боюсь высоты. Нет, страх больше не был всеобъемлющим, парализующим, но подружиться с высотой я так и не смогла. А Игорь, кажется, только и рад был обнимать меня, прижимать к себе, зарываясь лицом в мои волосы или целуя в висок. Не спасали жгучие поцелуи и нетерпеливые прикосновения, и наполненные нежностью и сумасшедшей страстью ночи.

И в итоге случилось то, что случилось. Говорят, мысли материальны. И мое предчувствие обрело реальность.

Приняв душ, наспех натягиваю джинсы и водолазку, счастливо улыбаясь. Привык Игорь, что я последние дни такая засоня, просыпаюсь не раньше полудня. К этому времени он успевает переделать кучу дел, приготовить вкуснейший завтрак, перетекающий в обед и выглядеть, как супер мачо с обложки глянца. Всегда поражалась этому его умению выглядеть отдохнувшим даже после бессонной ночи. Ничего, сегодня моя очередь устраивать сюрпризы. Раньше одиннадцати он не вернется с летного поля, а на часах только десять, да и гроза скоро разыграется. Хочется поглазеть на нее с балкона. Сидеть, закутавшись в плед, пить чай, наслаждаясь световым шоу и теплом любимого мужчины.

— Не говори глупости, — я застываю посреди коридора, наткнувшись на голос Игоря. Он уже дома? Да, на кухне разговаривает с кем-то по телефону. И вроде бы ничего страшного, но в его голосе столько нежности. Ею пропитано каждое слово, каждый его вздох. — Солнышко, не грусти, слышишь? — солнышко? Это ж к кому он с такими нежностями? Неужто к жене - не жене? Еще бы. К кому же еще?! Боль прорывает мягкую ткань сердца. Ненавязчиво, но ощутимо. — Ну конечно, я приеду, — теперь в его голосе непоколебимая уверенность. О да, он приедет. Сейчас он не врет, я знаю. — Я разве когда-нибудь тебя обманывал? — горечь растекается по горлу, комком перекрывает дыхание. Он ее не обманывал. А кого тогда? Меня? — Вот. И не хнычь. Отфестивалю и прилечу. И я тебя люблю, сокровище ты мое.

Нокаут. Точным ударом в самое сердце, осколками просыпавшееся в черную дыру вместо души.

Я не помню, как оказываюсь на крыше. Что-то перевернулось внутри. Треснуло, качнулось и совершило немыслимый кульбит. И теперь глухим эхом отзывается пустота. В огромной зияющей дыре, где еще недавно билось сердце, свистит ветер и так паскудно, что хочется утопиться. Или шагнуть с крыши. Подружиться, наконец, с высотой. Всего один шаг. И облака примут в свои объятия, заберут всю боль, что так нестерпимо жалит, медленно убивая.   А ведь я только-только стала нормально спать: без снотворного и выворачивающих наизнанку воспоминаний. Перестала ощущать на себе его руки, губы, слышать его рваное дыхание и хриплое: «Моя». Видеть перестала блеклые, наполненные безысходностью серые глаза его жены. И слышать собственный голос, рвущийся от отчаяния и боли, когда подруги уже достали своим оптимизмом: «С кем бороться?! С инвалидкой?!»

Я перестала подыхать. Там, в чужом городе, забывшись в создании ювелирных украшений, дав обещание другу. И что? Ради чего все это? Все эти пять месяцев? Зачем я собирала себя по кускам, сшивала как лоскутное одеяло? Чтобы он снова появился в моей жизни и разорвал в клочья все мои кривые и кровоточащие швы? Он и разорвал. Одним взглядом, голосом, улыбкой. Будто не было этих пяти месяцев порознь. Будто я просто вышла в магазин и вот вернулась. Будто… как много этих «будто». Только все насквозь  провоняло фальшью: его нежность и моя ненависть. Одна боль и осталась. Боль и усталость.

А еще манящая высота под ногами. Смотрю вниз, где по серой ленте шоссе ползут пестрые машинки, кажущиеся совсем игрушечными, мелькают пешеходы. Некоторые из них останавливаются, запрокинув голову, и глядят в пасмурное небо. Будет гроза, ею пропах воздух, прохладным ветром теребящий волосы. Она вибрирует под кожей, зовет за горизонт, где очень скоро вспыхнут зигзаги молний. Туда бы сейчас, подальше от давящего города. Повыше, чтобы коснуться встревоженного неба. Дотянуться кончиками пальцев или же просто сделать шаг. И не страшно уже. Не страшно?

— Ну же, Мария, не трусь, — усмехаюсь сама себе. — Нет ничего проще. Всего один шаг.

Всего. Один. Шаг. Я и делаю его. На твердую крышу. Подальше от пестрящей машинками пропасти. Запрокидываю лицо, высматривая первые всполохи.

Тяжелая рука ложится поперек живота. Я и среагировать не успеваю, как меня впечатывает в сильное мужское тело. Запах кофе, сигарет и его парфюма щекочет ноздри. А рваное дыхание – макушку. Прикрываю глаза, уже ничему не удивляясь. Он снова влез в мою жизнь. Без спроса, как обнаглевший мартовский котяра. Слепил меня из наспех склеенных осколков, сотворил новую меня, чтобы снова разбить вдребезги. Но теперь… Теперь пустить его обратно в свое сердце невозможно. Потому что нет сердца. Только мышечный орган для перекачки крови.

— Может в церковь сходить, — выдыхаю задумчиво. Рука на животе каменеет и он сам весь словно в статую превращается: затихает, а сердце ухает в груди так, что я спиной ощущаю его бешеный ритм. Так и до инфаркта недалеко. Что же ты делаешь, бестолочь? Ведь только недавно чуть на тот свет не отправился. И тут же криво усмехаюсь. Он снова втоптал меня в грязь, а я беспокоюсь о его здоровье. Дура. Какая же я неисправимая дура.

— Зачем? — спрашивает хрипло. И от его голоса, сорванного, как у загнанного зверя, смотрящего в черное дуло ружья, что-то сжимается внутри. Закусываю губу, радуясь, что он не видит моего лица, некрасивых слез, катящихся по щекам.

— Исповедаться, — на выдохе, давясь слезами. — Может, отпустит… — я не могу подобрать слов, чтобы договорить то, что не стоило говорить совсем. — Меня от тебя.

Игорь все понимает, будто давно научился читать мои мысли. А может и научился, кто ж его разберет.

— Вряд ли, — и вздох: то ли облегчения, то ли разочарования. — Ты вляпалась в меня, Марусечка, крепко и на всю жизнь. А я в тебя, — почти шепотом.

И сердце — сердце?! — срывается в галоп от таких простых и нужных как воздух слов. От слов, которые я как дура мечтала услышать от него все эти пять месяцев. Не набившее оскомину «люблю», давно потерявшее смысл. И сказанное совсем другой. А вот это…то, что ценнее любого признания. То, что и есть подлинным откровением. То, где настоящий Игорь Грозовский. Только мой. И закрыть глаза, представить, что так и есть. Что этот мужчина, рвано дышащий за моей спиной, принадлежит только мне. Весь: от пяток до кончиков души. Что мне больше не нужно его ни с кем делить. Вообразить хотя бы на мгновение, что я ничего не знаю. Что я ничего не слышала там, в квартире. Что я…

— Ты же боишься высоты, — хрипло куда-то в макушку. Горячие пальцы его гладят мой живот. И от его прикосновений простые мурашки по телу галопом, а внутри разливается огонь, грозящий сжечь дотла, если он и дальше будет так гладить…нежно и невинно.

— Больше нет, — я больше ничего не боюсь, даже потерять тебя. Потому что ты никогда не был моим. И не будешь. А все, что сейчас…наша близость, наш разговор, эти прикосновения, — все чужое, ворованное. И больно. Невыносимо. Но я молчу, закусив губу.