Неправда, ее это тоже волнует, но в данную секунду не это для нее главная проблема.

— Ты узнала, что мы… что я… встречалась с Франческо, вот что.

— А что плохого в том, что вы встречались?

И тут ее словно прорвало:

— То, что Флавио пока что этого не знает. Мы с Франческо решили ничего не говорить ему. В то время Флавио был в курсе, что Франческо встречается с какой-то девицей и что у них все довольно серьезно, но он не знал, что это была я. Их миры не соприкасались. Флавио интересовало только, чтобы Франческо не наделал слишком много глупостей и чтобы больше отдавался учебе. А у того голова была забита лишь музыкой. Он писал прекрасные песни. И постоянно звонил мне, иногда даже глубокой ночью, заставляя меня слушать по телефону то, что он сейчас написал, и я, полусонная, слушала. Он говорил мне: ты понимаешь, что это за вещь, мне не терпится дать это послушать Федерико завтра утром, но ты должна была услышать это первой… Это было непередаваемо… Я имею в виду, такое приятно любой женщине, когда тебя ставят впереди всех, впереди друзей, для которых все это делается. Не знаю, понимаешь ли ты, что я хочу сказать…

Я киваю.

— Франческо с друзьями организовал группу «Руди Бойз». Все ребята намного старше его, за исключением Федерико, нашего товарища по классу, который потом стал его лучшим другом. Я часами слушала, как они играют. В сыром и полном табачного дыма подвале. Почти в темноте. И это в августе, подумай! Я выходила лишь купить бутерброды и пиво или вино для всех и кока-колу для себя. Чего только я не делала для него… Вообрази, однажды мы несемся на его «веспе» по мокрой от дождя дороге, поворачиваем и падаем. Поднимаемся, а на нас ни царапины. И он говорит:

«Мы не должны были здесь упасть. Дело не в крутизне поворота и не в том, что дорога сырая или скорость высокая… Скорее всего, это вопрос внимания. Сейчас мы все повторим сначала. Я хочу посмотреть, упадем мы второй раз или нет».

Я не хочу садиться на мотороллер, его идея кажется мне идиотской, а он говорит, что если я не поеду, то это будет уже иная ситуация, изменятся вес, угол наклона и траектория, но если я не хочу, то не надо.

«Ладно, — соглашаюсь я. — Если ты так хочешь».

Он заводит мотор, мы снова делаем круг по кварталу летим к тому же повороту на той же скорости, он сконцентрирован, и мы падаем точно в том же месте, но сейчас я чувствую небольшую боль в колене. Он поднимается и говорит:

«Падаем. Здесь нельзя не упасть. Я думал, это проблема внимания, но, видимо, это из-за того, что асфальт здесь, когда мокрый, не держит».

Тут он замечает, что я, сидя на асфальте, морщусь от боли в колене, опускается рядом, дует на мою царапину, вытирает кровь и говорит:

«Все нормально, ничего серьезного, но в следующий раз, когда будешь падать, делай, как я, во время полета контролируй положение своего тела, концентрируйся перед ударом о землю — и увидишь, что с тобой ничего не случится, это только вопрос внимания…»

Ты можешь себе представить такое? И тем не менее мы были вместе три года. Три самых насыщенных года моей жизни. Почему? Может, потому что я была совсем девчонка, не знаю…

Она замолкает. Тяжело вздыхает. В ее глазах блестят непроливающиеся слезы. Я понимаю, что она в эту минуту не притворяется и не фальшивит, что на нее нахлынуло, я вижу, как она взволнована.

— А что дальше? Ты сказала «пока что».

— «Пока что» что? — спрашивает она, то ли правда понимая меня, то ли не желая понять.

— Ты сказала: «Пока что Флавио ничего не знает…» Что плохого в том, если ты ему расскажешь?

— Ничего. Но ему будет неприятно узнать, что именно Франческо был моей первой любовью. Настоящей. Большой.

— Первой в каком смысле? — спрашиваю я с некоторой долей наглости.

— Во всех смыслах.

— И ты до сих пор любишь его, — не щажу я ее.

— Нет, — отрезает она. Чересчур сухо и категорично.

Я не настаиваю. Мне не кажется это уместным.

— И чем все кончилось? Если действительно кончилось…

— Кончилось, могу поклясться. Как только он отпраздновал совершеннолетие, он сразу же заявил мне, что должен уехать, чтобы найти дом, куда мы могли бы с ним перебраться и жить вдвоем. Но собирался заняться этим он один, без меня. Он отсутствовал больше года, уехал в июле и вернулся в начале октября следующего года, к осенней сессии в университете. Я записала его на философский факультет, он просил меня об этом в одном из писем. Потом он практически на одни «отлично» защитил диплом. Знаешь, как он назывался? «Анализ психологии Бога и его креативные мотивации». Тема, которую его оппонент охарактеризовал как «гениальную и очень трудную». «Гениальность» обернулась тем, — что его попросили остаться работать в университете. Но академическая карьера абсолютно не входила в его планы. В начале своего годичного путешествия он писал мне почти каждую неделю. Эти письма были моей жизнью. Моя жизнь без него была не ахти какой интересной. Моя семья была небогата. Почти сразу же после защиты диплома я устроилась на работу продавщицей в крупный торговый центр. Там год спустя после того, как с Франческо все было кончено, я познакомилась с Флавио, через три месяца забеременела, и мы поженились. Письма Франческо я храню до сих пор. Все до единого. Я читала и перечитывала их десятки сотни раз. Мне казалось, что я рядом с ним, он рассказывал мне о местах, где бывал, о людях, о себе, и в конце писал одно и то же: завтра я уезжаю, наш дом не здесь! Я не могло ни написать ему в ответ, ни позвонить: он все время переезжал. Им владела неодолимая страсть поиска нужного место он писал, что, если бы набрел на него, сразу бы понял, что это оно, что само место должно найти его, а не наоборот, и поэтому он должен просто бродить по свету, чтобы однажды очутиться там. Он пересек Латинскую Америку, от Гайяны до Мексики. Я помню, как получила от него письмо из Гайаны, в конверте не было ничего, кроме трех крупинок перца. Я еще подумала: какой рассеянный! Из Мехико он перелетел в Майами, оттуда на Ямайку, остров нашей мечты в те времена. Ямайка вроде бы пришлась ему по сердцу, но он уехал и оттуда. Он написал, что вынужден уехать, потому что местным жителям очень понравились его башмаки. Ну не бред? И он сменил континент, перебрался в Африку. Он побывал на Мадагаскаре, в Танзании, в Сомали. По крайней мере, из этих стран он прислал мне по письму. В Африке тоже история. Он сел на самолет, который доставил его в Калькутту, ему втемяшилось в голову познакомиться с матерью Терезой, чтобы, как он написал, узнать, что это за человек. Он пересек Индию, через Бирму и Малайзию добрался до Индонезии. Попав в Африку, он стал писать мне все реже и реже. Последнее письмо я получила в начале июля, если не ошибаюсь, из Рангуна. После Индонезии он вообще перестал писать. Ты можешь представить, в какой кошмар превратились для меня дни, когда письма от него перестали приходить. Я сходила с ума без вестей о нем, спрашивало всех подряд, но никто ничего не знал. Я раз десять звонила его матери, она тоже не знала ничего, кроме того, что он в Индонезии. Он позвонил ей всего один раз:

«Все в порядке, ма, я в Индонезии».

А она, бедняжка:

«Когда ты вернешься?»

«Я не вернусь».

«То есть как не вернусь?»

«Да нет, я пошутил. Вернусь-вернусь, не беспокойся. Конечно, вернусь».

«Когда?»

«Не знаю… Скоро. Чао! Я должен прощаться… я звоню из Индонезии, понятно?»

Он вернулся. В начале октября. И не позвонил мне. Я узнала о том, что он вернулся, от своей бывшей одноклассницы, мерзкой завистницы, безответно в него влюбленной. Мы случайно встретились, и она тотчас ошарашила меня:

«Черт побери, как изменился Франческо, сам на себя не похож! Подстригся наголо…»

Я почувствовала себя полной дурой. Хотела изобразить равнодушие, чтобы не доставлять ей удовольствия. Но у меня не получилось.

«Когда ты его видела и где?» — спросила я, едва найдя в себе силы.

Она с наслаждением врезала мне:

«В Милане, где ж еще! Три дня назад. Ты что, ничего не знаешь? Как же так?»

Я почувствовала, что сейчас умру.

«Все-таки он полный ублюдок, — сказала эта сука с нескрываемым удовлетворением. — Вернуться с индонезийкой и даже не сказать тебе об этом!»

«С индонезийкой?» — переспросила я.

Она только этого и ждала:

«Если бы ты видела, какая она красивая! У нее отец американец или европеец, не знаю, — в общем, белый. И он белая. Почти белая. Точнее, янтарного цвета. Высокая и с миндалевидными глазами. Огромными. Она на пять лет старше его. Ему пришлось познакомить нас, потому иначе от меня было не отвязаться…»

Я бежала, не разбирая дороги. Позвонила ему: его не было. Позвонила Федерико, спросила, виделись ли они, нет ли его рядом, не знает ли, где он. Разумеется, они виделись но этот засранец завилял, когда я спросила его про индонезийку. Какая индонезийка, изобразил он удивление. Я послала его в задницу, бросила трубку и помчалась к дому Франческо. Спряталась так, чтобы меня не увидел никто из его родственников, и ждала. Ждала несколько часов. В полночь я увидела, как он подъезжает на своей старой «веспе», один. Он очень похудел, действительно подстригся под ноль, выглядел уставшим. Ты понимаешь, в каком состоянии я была. Мне столько всего хотелось сказать ему… мне хотелось целовать его, бить его, броситься ему на шею, говорить с ним, кричать… Я встала перед ним и, глядя прямо ему в глаза, срывающимся от волнения голосом еле слышно спросила: «Франческо, но почему?..» Он сначала что-то прошептал, он не ожидал увидеть меня, потом посмотрел на меня так… так… Не могу передать тебе, как он на меня посмотрел, но меня и сегодня колотит, когда я вспоминаю этот его взгляд. Прошло несколько бесконечных секунд, а он все стоял неподвижно, глядя на меня. Потом ответил: