— Если честно, было не совсем так… Потом у нас появились планерки и тренинги. До тебя их вообще не было.

— Ты серьезно?

— Почему ты все время подозреваешь меня в несерьезности? — он сделал вид, что собирается обидеться.

— Но зачем тебе все это было надо?

— Нужно же было мне произвести на тебя впечатление. А как его произведешь, если ты сидишь в одном кабинете, а я в другом? Ну вот, пришлось стать ближе к народу. Я изо всех сил демонстрировал обаяние и чувство юмора.

— То есть все эти жуткие тренинги…

— Все было ради тебя.

Я смотрела на него с недоверием, пытаясь понять, какова доля шутки в этой шутке. Но он выглядел абсолютно серьезным.

— Послушай, но это все как-то… А почему нельзя было сразу…

— … вызвать тебя в кабинет, и сказать: Лисова, вы мне нравитесь, давайте уже обойдемся без всех этих глупостей и сразу застрянем в лифте?

Я попыталась себе это представить такое начало карьеры. Да уж, наверное, лучше тренинги. Но нельзя же так просто признать его правоту:

— Вначале, может быть, и да, а потом?

— Через какое-то время мне начало казаться, что я преуспел. Ты так на меня смотрела, что я решил: пора действовать! Серьезно, я даже купил билеты в театр. Вот ты любишь театр?

— Если честно, не особенно, — призналась я.

— Я тоже терпеть не могу. Видишь — у нас много общего!

— И где мои билеты?

— Ну понимаешь ли, тут такая штука… — он смешно поморщился, — менеджер по уборке частенько рассказывала мне про свою племянницу. В основном про ее проблемы на работе. У нее, знаешь ли, такой жуткий шеф, не могу тебе передать. Я слушал ее рассказы и думал, как можно быть таким… — он не стал говорить слово, но я его угадала. — И вот как раз тут у этой милой женщины дома прорвало трубу. Дальше рассказывать?

Я вздохнула.

— Наверное, нет.

Я вспомнила растерянное лицо шефа в день нашей встречи в кухне, мысленно добавила к этой картине билеты в театр… Да, нехорошо получилось…

А вот что было бы, если бы тогда…

Додумать он мне не дал. Сжал в объятиях, целовал — до головокружения, и снова утащил в тот омут, где нет ни меня, ни его, где есть только мы и нам чертовски здорово.

* * *

— И в Павла Александровича ты не поверил? — дыхание восстановлено. Можно продолжать допрос.

Он ответил не сразу.

— Ну разве что самую малость и поначалу… Я ведь знаю Пашу. Он думает, что ужасно хитрый. Хотя на самом деле он прямой как рельса. Он ведь по-прежнему работает с моим отцом.

Неужели? Я вспомнила, как мой лучший друг упоминал какого-то загадочного инвестора. А ведь могла бы и сама догадаться. Кажется, кое-что проясняется.

— Вот представь. Ни с того ни с сего компания, которая фактически принадлежит моему отцу, начинает покупать у меня принтеры в промышленных масштабах. А потом тот же агент, что работает с ними, вереницей тащит других покупателей, и все они по странному стечению обстоятельств тоже партнеры моего отца. В этом месте я начинаю догадываться, что дело тут не в том, что у моего агента шуры-муры с Павлом Александровичем, а в том, что отец хочет мириться.

Сейчас, наверное, следовало спросить, почему они поссорились. Но, во-первых, я об этом знала, а во-вторых, я хотела спросить кое-что совсем другое.

— А как Ольга?

— Какая Ольга? — не понял он или сделал вид, что не понял.

— Та самая. Акула. «Антураж».

Никита поморщился.

— Не хочу о ней… — похоже, воспоминания об акуле были не самыми приятными. — С «Антуражем» мы работать не будем.

— Точно? — спросила я.

— Точно! — он рассмеялся и чмокнул меня в макушку. — Даже если небо упадет на землю.

— Обещаешь?

— Обещаю! — торжественно заявил Никита.

Ну что ж, раз у нас все хорошо, можно уже спать. Засыпая, я чувствовала, как его пальцы легонько гладят меня по волосам.

Кажется, у нас и правда все хорошо.

31

Как утверждает народная мудрость, утро добрым не бывает. Ну и ладно.

Зато оно бывает таким — томным и переполненным ленивой нежностью, прерывистым шепотом, поцелуями, глупыми признаниями и заговорщическими смешками. И снова поцелуями…

И все-таки суровая реальность не может не ворваться даже в такое утро. За окном послышалось урчание мотора, хлопок двери и голос, очень знакомый голос:

— Доброе утро, Никита Владимирович!

Черт возьми, а об этом я как-то не подумала. Менеджер по уборке Раиса Пална прибыла к месту службы. И вот как теперь выбираться? Последнее, чего бы мне хотелось, это чтобы она узнала, что нынешнюю ночь я провела в «очень коттедже».

Я вскочила с кровати и заметалась по комнате, судорожно соображая, что делать. Отличная идея пришла сразу — да она и была на поверхности! Если за дверью неприятель, надо… Правильно! Я отодвинула штору и выглянула в окно. М-да… Кажется, второй этаж. Точно! Мы вчера однозначно поднимались по лестнице, подолгу задерживаясь на некоторых ступеньках.

Зачем делать спальню на втором этаже? Чем первый-то не хорош? Спасибо хоть не на третьем! Или все-таки на третьем?

Да какая разница! Другого выхода все равно нет.

Я покосилась на шкаф в углу, затем на кровать.

— Значит так, — сказала я деловито, — тут явно должны быть еще простыни. Нужно хотя бы… — я попыталась прикинуть точное количество, — хотя бы несколько. Мы свяжем их одну с другой, и я спущусь вниз, а там уже и до машины недалеко! И Раиса Пална меня не увидит!

По-моему, прекрасный план! Я начала вытаскивать простыню.

— Зато тебя увидят охранники! — ответил на это Никита.

— Охранники? — на секунду я замерла. — И что они сделают?

— Как что? Начнут стрелять на поражение.

— Серьезно?

— Нет! — Никита осторожно забрал простыню у меня из рук и проговорил: — Знаешь, что мы сделаем…

Я приготовилась внимательно слушать.

— Мы не будем связывать простыни. Мы свяжем тебя, чтобы ты не наделала глупостей! Если ты уж так не хочешь сталкиваться с Раисой Павловной, вовсе ни к чему заниматься тут альпинизмом. Я сейчас спущусь, отвлеку ее, попрошу приготовить мне кофе, а ты тем временем выскочишь из дому, сядешь в машину, и никто ничего не увидит.

Отличная мысль. Ну ладно, не то чтобы отличная, но точно лучше простыней. Одна загвоздка: с моим везением я обязательно заблужусь и в поисках выхода набреду именно на кухню.

Вслух я сказала:

— Я не знаю, в какую сторону выходить… Было темно.

— Ничего страшного, — похоже, он совершенно не боялся трудностей. — Сейчас я нарисую тебе карту. Вот смотри.

Откуда-то в руках у него появилась ручка и блокнот. Надо же какая приверженность делу! Он продукцию что, под подушкой держит?

На то, чтобы набросать план, ушла пара минут, на то, чтобы убедить меня, что это хороший план и я не заблужусь, еще десять. Но в результате все сложилось.

Никита Владимирович ушел отвлекать противника, а я приступила к диверсионной операции. Пока я кралась по первому этажу, из кухни послышался громоподобный голос моей родственницы.

— Ну и как там моя Линочка, справляется на новой-то должности?

— Прекрасно справляется! Очень инициативный и творческий работник.

Судя по довольному голосу шефа, он прекрасно знал, что я его слышу. И в это «инициативный и творческий» явно вкладывалось больше, чем оценка моей работы.

— На нее во всем можно положиться! — продолжал глумиться шеф.

Вот негодяй! Ну я до тебя доберусь!

— Вот видите, я же говорила, а предыдущий начальник ее совершенно не ценил.

— Да он просто идиот, — со смехом ответил Никита Владимирович, — упустить такого ценного сотрудника. Ну спасибо за кофе, а мне пора.

— Счастливого вам рабочего дня, — напутствовала его менеджер по уборке.

Что-то я заслушалась! А торчать в коридоре становилось все опаснее.

Я выскочила на улицу, сверяясь с планом, нашла вход в гараж, забежала туда и, плюхнувшись на сидение машины, перевела дух. Вряд ли Раисе Павловне придет в голову искать меня здесь.

Прошло минут пятнадцать, когда я начала понимать, что, возможно, вообще никому не придет в голову искать меня здесь. По крайней мере, до сих пор никто не нашел.

Никита открыл дверцу еще через хороших минут десять.

— Что случилось? Почему так долго?

— Потому что эта не та машина. Я уже не знал, то ли ты все-таки вылезла из окна, то ли уже идешь пешком в сторону города…

Мы выехали из поселка и уже катились по дороге, когда в голову мне пришла еще одна своевременная мысль.

— Мы же не можем приехать на работу вместе…

Я представила, как появляюсь из машины Никиты Владимировича, да еще в той же одежде, в которой я была вчера. В нашем коллективе это то же самое, что прийти на работу с плакатом: «Я сплю с шефом». Ничто не останется незамеченным.

— Почему не можем? — удивился шеф, — кто бы посмел нам запретить?

Я уже вдохнула, чтобы разразиться долгой тирадой и объяснить ему, почему именно мы не можем, когда он сказал:

— Но мы не поедем на работу. Я отвезу тебя домой, чтобы ты могла нормально собраться, а сам поеду в аэропорт. Кое-какие дела… Улетаю на пару дней. Так что твой тренинг, увы, пройдет без меня.

На пару дней… улетает.

Почему-то от этого предложения повеяло какой-то тоской, смутной и неясной. Он посмотрел на меня внимательно и сказал:

— О чем бы ты сейчас ни думала, прекрати. Вообще никогда не думай, ничего такого, от чего у тебя появляется вот это выражение лица.

Я улыбнулась.

— Так о чем ты думала? — спросил он.

— О том, что сейчас вдруг выяснится, что на самом деле ты космонавт, и ближайшие полтора года проведешь на какой-нибудь орбитальной станции, и конечно же не сможешь мне звонить.