— Что?

— Землю — крестьянам, мир — народам, заводы — рабочим. А главное, поверили этой ахинее.

— Самое грустное, что дальше было еще больше ахинеи, а верили еще больше.

Кирилл перепрыгивал с одной темы на другую, через десятилетия и столетия. Он демонстрировал знания и выводы, сделанные из этих знаний. Опять критиковал, опять объяснял свою точку зрения, делая это с азартом и удовольствием. Казалось, что главным желанием было: загнать Наташу в тупик, не понимая простой вещи: его точка зрения была так далека от обсуждаемых событий. Это точка зрения человека 21 века. Человека, прожившего немного в 20 веке, но много о нем знающем. То есть, того, кто уже знал, что случилось потом, после 19 века. Как ударили его ошибки и во что вылились его удачи.

Кирилл еще не знал, что смотреть сверху вниз так приятно, так удобно и почти всегда правильно. Ему нравилось говорить резкие, часто не совпадающие с общими представлениями, мнения, которые, что греха таить, изредка попахивали циничностью. Как нравилась эта игра то ли в интеллект, то ли в критиканство, то ли в раздумья, то ли в безнадежность.

— Мне кажется, что все революции организовали не известные нам вожди, а какие-то тихие организации, которые поняли, что существование того порядка вещей, тех отношений, того уклада уже исчерпало себя, — продолжал Кирилл.

— Но в общем-то, уже известно, что русская революция, в первую очередь, была хорошей финансовой сделкой, а уж потом великой, справедливой идеей.

— Ты имеешь в виду господина Парвуса?

— Не только. Такие финансовые аферы решаются на уровне государства.

— Какого?

— Германии.

— Это я понимаю. Интересно Парвус был знаком с Лениным?

— Не знаю. Знаю только, что связь их держалась на Якове Ганецком.

— Вот тебе и великие идеи, и великие потрясения, — не унимался Кирилл, — а поднять народ на «правое» дело проще всего. Он всегда недоволен. Известно ведь, что недовольство прекрасный инструмент для манипуляций.

— Мне хочется представить себе 1917 год в жизни обыкновенного, среднего человека. Он, как и мы сейчас, знает цену царю и его окружению. Правда, не знает цену тем, кто горланит и обещает. Представляешь, Кирюша, пошли митинги, забастовки, перестрелки. Куда спрятаться от всего этого? Где найти спасенье? Где, просто, заработать на хлеб? Не представляю, как люди выживали в этой сумятице.

Наташа замолчала. Ей вспомнилась история бабушки ее первого мужа, Витиного отца. Ее родители были евреями-революционерами. Их организация называлась «бундовской». Кстати, именно бундовцы организовали 1 съезд РСДРП в Минске в 1898 году в маленьком, незаметном домике, и обратили внимание на Ленина.

Отец и брат бабушки Зины участвовали в покушении на одесского губернатора. Их судили и повесили. В покушении участвовал и русский студент, сын купца первой гильдии. Его тоже приговорили. Отец просил о помиловании самого царя. Но безуспешно. Ее мама и сестры получили тюремное заключение, где, практически, все погибли. А ей во время суда не было 16 лет. То есть, не хватало трех недель до 16. Поэтому поехала наша бабушка, пятнадцатилетняя белокурая, голубоглазая красавица, в Сибирь, на поселение. Там встретилась с теми, кто был причастен к восстанию лейтенанта Шмидта, кто устроил восстание в Варшаве. Она вернулась с мужем-революционером и дочкой — Наташиной свекровью в конце 20 года. К счастью, он умер в 1929 году. К счастью, потому, что не дожил до 37. Но, зато, до этого страшного года дожил ее второй русский муж, крупный обкомовский деятель. А дальше все, как у всех. Расстрел. Но не она, гражданская жена, а официальная, с которой он давно расстался, поехала с дочерью по этапу в Казахстан.

Бабушка Зина очень любила Наташу и не раз рассказывала всю свою жизнь в подробностях. Но никогда не осуждала большевизм, революцию и Сталина. Скорее всего, она так и прожила жизнь с великой идеей коммунистической справедливости в душе.

— Подумай, как можно было поделить людей одной страны ни на бедных и богатых, ни на умных и глупых, ни на образованных и безграмотных, а на белых и красных? — спросила Наташа, как бы сама у себя.

— Да пока они дрались, серое уже стояло в ожидании победы.

— Понимаешь, Кирилл, у нас почему-то существует мнение, что государством должен руководить особо одаренный человек. А может, просто, грамотный и ответственный?

— Господи, откуда у нас столько жестокости?

— От Сосо Джугашвили.

— Ну, почему он так страшен, Наташа? Только потому, что жил в обозримое время? Ведь, история в его лице повторяется не первый раз?

— С ним связана не только жестокость.

— А что еще?

— Понимаешь, жестокость обязательно ведет к предательству.

— Это же не просто жестокость, — продолжал Кирилл, — это жестокость, облаченная сказочной идеей.

— Да, у нас идея была, как красивая обертка, в которую завернута подлость, жестокость и безверие.

Наташа помолчала и добавила.

— И от этой красивой оберточной бумаги ни существо, ни последствия не поменялись.

— Слушай, а может, большевики специально забрали Бога, чтобы творить и не бояться?

— Во-первых, в нашей стране психика народа травмирована бедностью.

— А во-вторых?

— А во-вторых, и божий дух, и истинная вера, и служители Бога — оказались бессильны перед жестокостью 20х годов. Они не смогли помочь даже себе.

— Но посмотри, как живуча идея равенства и справедливости. Ведь, почти весь 20 век угрохали на нее.

— Да уж, постарались, как могли.

Кирилл, было видно, что-то обдумывал. А потом, перепрыгнув почти через столетие, сказал: «Но ведь, смог же Горбачев поставить точку?»

— Ты считаешь, что он был самым умным и самым понятливым?

— Нет. Мне кажется, что он, просто, оказался последним.

— Понимаешь, Кирюш, у нас не благодарный народ. В стране бесконечно долгого рабства слова «оттепель, гласность, перестройка» превратили в посмешище и презрение, а в их авторах выкопали все худшее, что только было. Просто страшно подумать, что было бы, если бы не было того, что стоит за этими заплеванными словами.


22


Наташе казалось, что очень, очень рано. Можно поспать еще хоть пару часов. Но телефонный звонок напомнил: пора. Пора начинать новый день

— Может, это Витюху?

— Мам, тебя тетя Лида. С утра пораньше.

— Скажи, что я через 10 минут перезвоню. Кстати, который час?

— Восемь нуль-нуль.

— Ничего себе.

— Чего ничего?

— Я думала, что часов шесть.

— Мам, ты последнее время спишь, как младенец.

— А как спят младенцы? Я что, причмокиваю?

— Нет. Отключаешься в одну минуту.

— Да, что ты? Я смотрю телевизор.

— Что ты видела вчера вечером?

— Не помню.

— Я уже несколько дней захожу к тебе, чтобы выключить телевизор и бра.

— Спасибо.

— Большое пожалуйста.

— А что нужно Лиде?

— Не знаю. Что, в самом деле, ей нужно так рано?

— Мне кажется. Ей не терпится начать разговор о квартире.

— Мам, а что ты думаешь по этому поводу?

— Понимаешь, если бы у тебя были деньги, можно взять у нее половину стоимости, добавить и купить тебе однокомнатную. Или мне.

— А может, ей отдать за половину квартиры?

— Вить, да ты что? Где их, сермяжных, столько набраться?

— Ты имеешь в виду деньги?

— Конечно?

— Это мой вопрос.

— Ну, ты даешь.

— Мама, я взрослый мальчик, самостоятельный. Только не в твоих глазах.

— Почему?

— Не знаю.

На каком-то этапе перед Наташей стал вопрос, который относится ко всем, у кого вырос ребенок. Особенно сын. То, чему была посвящена жизнь, закончилось. Что оставила себе? Что еще было важно, интересно, нужно? Работа? Да. А дальше? Есть вечера, есть выходные дни, есть праздники. Уже не нужно ходить в цирк, театр кукол, планетарий. Уже не нужно заботиться, следить и предупреждать ошибки. То есть не «не нужно», а категорически запрещено. У сына наступил возраст, когда есть непреодолимое желание делать в жизни все самому и ошибки в том числе. Когда нет желания советоваться и, тем более, слушать советы, которые не просил.

Витя, сам того не понимая, оставил маму наедине с одиночеством.

Сначала она бросалась к подругам, друзьям, знакомым с вопросами, душевной растерянностью, надеясь услышать хоть что-нибудь из того, что облегчает душу. Но в ответ слышала: то ничего не значащие разглагольствования о проблемах взрослых детей, то резкую критику в адрес сына. К сожалению, она была небезосновательной. Но мама есть мама. Тут же в душе находились оправдания, объяснения и вспоминались непривлекательные поступки чужих детей.

Конечно, если бы был муж или хотя бы рядом мужчина, которому она нужна, все было бы иначе. Но, увы…

В такие минуты Кирилл, вообще, не вспоминался. Наташа из тех, кому необходимо чувство заботы о другом. Это ее главное времяпрепровождение и смысл жизни. Теперь этого не стало. Вите не нужно. А больше некому.

Этот внутренний, невидимый разрыв, который, конечно же, был естественным продолжением жизни, привел к такому душевному отчаянию, из которого она не видела никакого выхода. То, что было важно, нужно, необходимо, составляло главную цель, гордость в жизни оборвалось так просто и естественно: сын вырос.

Ее молодость прошла в туристических походах, в театрах, концертах. Это было здорово и интересно. Много людей, много мнений, много впечатлений. Но годы брали свое. Обыкновенная усталость от нужной и ненужной информации, от чужой энергетики, особенно, в большом количестве. Желание уединения все чаще посещало Наташу. Конечно, не совсем уединения, а так, чтобы в комнате рядом был сын. В общем-то, он и был в этой комнате рядом. Но только комната рядом была, а его уже рядом не было.