— Это было просто отпадно, — сказала жена Дейва, оттесняя своего огромного мужа. — Я купила эти, как их, туфли «Лабутен», правда, Дейв? Отпад!..

— Ага, — кивнул Дейв. — «Лабутен».

Я изобразила вымученную улыбку и попыталась не заплакать. Сколько-сколько длится полет? Дженни бы уже била эту девицу по щекам, и уровень моей толерантности впечатлил даже меня.

— А теперь вот едем в Париж на медовый месяц. Здорово, правда? Он такой романтик, мой Дейв. Я всегда говорила, что выйду за романтика. А ты замужем, солнышко?

— Нет, — улыбнулась я, качая головой. — Не замужем.

— Помолвлена?

— Не-а.

— Встречаешься с парнем?

— Ну да.

— Ага, попалась, — сказала она, хлопая меня по коленке. — Значит, есть надежда.

Я мило улыбнулась и поспешила вставить беруши, пока она не пристала ко мне еще с чем-нибудь. Но тут явилась бортпроводница и сказала, что на взлете это делать нельзя. Дура. К счастью, жена Дейва, видимо, не жаловала перелеты и с самого взлета уткнулась в его надежную грудь, решившись оторваться от нее минут через пятнадцать, что дало мне неплохую возможность наконец воспользоваться берушами и притвориться спящей. А это было нелегко, потому что мужчина слева от меня а) безбожно потел и б) шепотом читал Библию, но так громко, что я даже подумала, а не маньяк ли он. Просто фантастика.

Я приоткрыла один глаз, чтобы взглянуть на экран своего айпода, стараясь не открывать веки так, чтобы это было заметно, и пролистала список плейлистов. Алекс обещал загрузить туда не только Джастина Тимберлейка и саундтреки из «Сплетницы», чтобы настроить меня на Париж. Обнаружив список под названием «Приключения Энджел: миссия в Париже», я улыбнулась и постаралась не казаться слишком довольной, что у меня есть такой замечательный парень, который сделал из меня всеядное в плане музыки существо — воплощенный символ истинной любви. Я откинулась на спинку сиденья, чтобы проникнуться musique en frangais[15], но тут же распахнула глаза, не ожидая услышать голос Алекса.

«Привет, Энджел, вот я тут подсобрал тебе песенок, чтобы скрасить перелет. Хотя, по-моему, это меня надо успокаивать, да? Жаль, что мы не вместе летим, но я уверен, ты прекрасно доберешься. А, вот еще: я тут новую песню для тебя написал…»

Его тихий вкрадчивый голос затих, он покашлял, и зазвучала гитара. Я быстро закрыла глаза, не желая, чтобы Миссис Дейв Номер Два испортила этот момент. Хотя ей бы не удалось. Я почувствовала, как горят щеки, внутри все завязывается в узел, а сердце колотится. У меня было такое ощущение, что я падаю в никуда (в хорошем смысле). То же чувство возникает, когда я утром открываю глаза и вижу лицо Алекса. И когда выхожу в метро из вагона и замечаю, что он уже ждет меня. И когда я знаю, что он в радиусе трех шагов от меня. В самом деле — зачем я делаю из мухи слона? Он славный парень. Мой бывший вот не стал бы звать меня с собой в Париж. Хотя свою любовницу пригласил бы — но это ничего не меняет.

Пора все-таки перебираться к Алексу.

Я почувствовала себя так, словно только сейчас кому-то наверху пришло в голову наконец огреть меня обухом. Конечно же, я должна житье ним, я ведь люблю его. Все во мне кипело от восторга — ура, мы будем жить вместе! А сообщить ему это можно прямо в его день рождения. Такая новость спасет ситуацию, если ему не понравятся часы, которые я купила ему в подарок.

Оставшаяся часть пути прошла спокойно: я боролась со сном, парочка лапала друг друга и только изредка гладила меня по бедру (надеюсь, случайно), а мой религиозный друг прочел целых две книги Ветхого Завета, и вот наконец принесли завтрак. Зевая и потягиваясь, насколько позволяло сиденье, я поерзала в кресле и соскребла свои кудрявые волосы с лица назад. После длинного перелета я выглядела не лучшим образом. Поверх голов в иллюминаторе мне была видна земля. Я умяла ужасно сухое печенье, которое могло бы носить гордый титул «Самое жесткое на свете», и откинулась на спинку сиденья. Мне вдруг ужасно захотелось почувствовать под ногами твердую почву.

— О, наконец-то проснулась, соня!

Боже…

— А уже думала, придется оставить тебя в самолете, — сказала миссис Дейв, весело, но больно ткнув меня в плечо. — Значит, встречаешься со своим парнем в Париже?

— М-м, э-э, ну да, — сказала я, пытаясь накрасить глаза тушью и не попасть в глаз.

— А, ну здорово, — сказала она, пристегивая ремень и пристраивая голову на плече Дейва. — Кто знает, может, он сделает предложение.

То, что произошло дальше, было сделано ненамеренно. Я правда не хотела, красясь, заехать в лицо своему соседу библиофилу и тем самым спровоцировать его пролить себе на брюки раскаленный кофе.

— Святая Мария Матерь Божия!

Ой. А ведь удалось почти до конца долететь без приключений. Я видела достаточно эпизодов «Друзей», чтобы знать, что вытирание его промежности салфетками ничего не даст, поэтому пробормотала извинения, откинулась на спину и закрыла глаза. Если это самое худшее, что произойдет на моем пути в Париж, буду очень рада.


— Что значит — мой багаж пришлось «уничтожить»?

Я стояла в зале выдачи багажа аэропорта имени Шарля де Голля, слушая офицера с донельзя постным лицом, который в четвертый раз повторял одно и то же.

— Мадам Кларк, я уже сказал, — он вздохнул, — что ваш багаж не прошел наш контроль безопасности и был уничтожен. Вам должны были сообщить об этом в JFK. В принципе вы вообще не должны были никуда лететь в таком случае.

— Что значит «уничтожен»? — Я потерла виски и несколько раз моргнула, стараясь окончательно проснуться. — И, знаете ли, я мадемуазель.

— Пардон, мадемуазель. Уничтожен. Его нет.

Я стала отчаянно рыться в своей сумке, чтобы посмотреть, что у меня осталось. Солнечные очки, бальзам для губ, две помады, телефон, фотоаппарат, бумажник, паспорт, ноутбук, «Ю-Эс уикли»[16]. По крайней мере не придется читать всякий учебный материал. Слава Богу.

— Но почему? — У меня ломался голос. Видимо, я начала осознавать реальность происходящего. — Почему, Господи, почему его вообще надо было уничтожать?

— Есть много причин, мадам, сейчас очень повышены требования безопасности. Может быть, в вашем чемодане было что-нибудь запрещенное? Что-нибудь опасное?

— Самое опасное, что гам могло быть, это пара туфель, в которых можно было бы заподозрить орудие для причинения тяжкого вреда телу. — Я сжала губы, едва сдерживая слезы. Произошла какая-то ошибка. — С кем я могу поговорить об этом?

— Боюсь, что со мной. — Офицер вздохнул. Опять. — Может быть, там было что-то, что работает на батарейках? Что-нибудь вибрирующее? — осторожно намекнул он.

— Вибрирующее? Вибратор? — взвизгнула я. Ого, а я умею пронзительно кричать, когда надо. Судя по всеобщему вниманию, это было международное слово. Чудесно.

— А как это — уничтожен?

— Его безопасно детонировали.

— Безопасно…

— Да.

— Взорвали?

— Oui[17].

— И… как это? — Я что-то вдруг почувствовала, как земля уходит из-под ног.

— Мне жаль, мисс Кларк. Я могу проводить вас до выхода из аэропорта, поскольку на ваш счет нет никаких предписаний о задержании, но ваш багаж был уничтожен. Это все, что я могу вам сказать. Может быть, проводить вас до такси?

— Но подождите, как это… — снова попыталась я, однако офицер молча взял меня за руку и повел к большим раздвижным дверям на выходе из аэропорта.


К тому времени как добралась до города, я практически дошла до третьей степени отчаяния. Когда офицер затолкал меня на заднее сиденье такси, я испытала легкое разочарование, а на полпути впала в неистовый гнев. Когда я закончила изрыгать проклятия на первенцев всех работников аэропортов JFK и Шарля де Голля, то погрузилась в депрессию. Мои туфельки «Лабутен». Моя прекрасная сумочка от Марка Джейкобса. Вся моя одежда. Вся. О Боже, вся одежда, которую Дженни прислала мне. Все взорвано в прах каким-нибудь потным человеком в рубашке с короткими рукавами. С усами. У них у всех рубашки с короткими рукавами и усы.

Что-то внутри меня говорило мне о бутиках, обувных магазинах и магазинах нижнего белья, которые я посещу за время своего путешествия, но всякий раз, как я закрывала глаза, я так и видела, как мой колокольчиково-желтый «Филип Лим» взлетает в воздух и разлетается на миллион кусочков, а несколько французских офицеров охраны в беретах стоят и гогочут. В бронированных беретах. И «Ланвин». Боже мой, «Ланвин»! Мое воспаленное воображение предпочитало считать, чтобы мой багаж взорвали во Франции.

В последнем сообщении, которое я получила от Алекса, он писал, что ему надо быть в кафе «Карбон» к семи, и приглашал меня встретиться с ним там. Но уже было слишком поздно, чтобы останавливаться в отеле, да и к тому же — что мне надеть? Это же не проект «Подиум», чтобы я соорудила себе вечерний парижский наряд из обрывков «Ю-Эс уикли» и ланкомовского блеска для губ «Джуси тьюбе».

Я попыталась объяснить водителю, куда хочу доехать, но в конце концов просто показала ему сообщение Алекса. Он заворчал и свернул куда-то на мощеную дорогу, обрамленную крошечными столиками и еще более крошечными девушками, все сплошь с умопомрачительными длинными волосами и несчастными пухлогубыми лицами. Vive la France[18].

Наконец такси остановилось, водитель обернулся и с улыбкой уставился на меня. Я, хоть и осознавала свою нынешнюю непривлекательность, уставилась в ответ на него. Он что, давно не видел ничего блестящего, милого и привлекательного? Да нет. Видел. Так грубо, как только умела, я достала пригоршню евро и вручила их ему, как мне показалось, с довольно равнодушным видом. Хотя, наверное, когда я поблагодарила его и сказала оставить сдачу себе, это разрушило первоначальный эффект.

Пытаясь собраться перед встречей с Алексом, я остановилась возле милого кафе со стеклянным фасадом и стала дышать ровно и медленно. Десятки людей стояли здесь, курили и смеялись, и все они были прекрасны. Честно говоря, в расшитом блестками платье Дженни «Балмейн» я бы выглядела расфуфыренной, но в своей дорожной одежде производила не менее нелепое впечатление. В своей единственной одежде, кстати говоря. Все девушки были одеты в такие облегающие синие джинсы, что темноволосые кареглазые мальчики, которые пожирали их глазами, при всем желании не смогли бы стащить с них эти джинсы. Это просто нереально сделать без специального оборудования. Я заметила, что все эти создания вопреки моим ожиданиям имели растрепанные прически, словно только что встали с постели; при этом ни у одной из них не было видно следов размазавшейся туши или темных кругов, наспех замазанных корректором; наоборот, буквально каждая девица выглядела так, словно презирала косметику и представляла собой воплощение природной красоты. Стервы. И им наплевать, что мне нельзя пить ни одного стакана красного вина, потому что я обязательно пролью его на себя. Или на того, кто окажется в зоне моей доступности. В общем, меня никак нельзя было принять за француженку. С большой натяжкой я бы могла сойти за бездомного шестнадцатилетнего французского паренька, но с этими утонченными секс-бомбами у меня не было ничего общего. И точка.