-Спи спокойно, Ибрагим, ты был хорошим визирем и умным врагом. Да и любовником неплохим. Мне тебя даже будет не хватать, — чистосердечно сказала я, спрыгнув в яму и закрывая тело покойного простыней. С трудом удалось вылезти обратно, и то пришлось вставать на живот бывшего Визиря. Чувствовала я себя отвратительно.



С трудом я все-таки забросала яму землей и слегка ее разровняла. На большее моих сил просто не было. Подумав, что с выездом в Стамбул стоит подождать до утра, а пока поспать в повозке, я зевнула в горсть и, забросив на плечо верно послужившую мне лопату, отправилась к ней.


Два десятка небритых заросших мужиков, в этот момент отвязывающих лошадь, моему появлению не обрадовались.



-Благородный паша что-то потерял? — подбоченившись, поинтересовался у меня главарь этой шайки оборванцев. — Паша, верно, забыл дорогу до дома?


-Паша сейчас тебе башку снесет, -огрызнулась я, воинственно вскидывая на плечо лопату. — А ну, пшел вон от моей лошади, чмо небритое!


Мужики слегка опешили от такой «доброты», но быстро разбегаться с воплями ужаса и пристыженными лицами почему-то отказались.



-Паша слишком глуп, раз считает, что справится один против 25 бывших янычар, — недобро ухмыльнулся главарь. Этого мне еще не хватало!


-Перебежчиков, — уточнила я. — «Бывших» янычар не бывает.


Слова о перебежчиках моему собеседнику не понравились. Его подельники заворчали. Кто первым бросился в драку — я не запомнила, очутившись практически сразу на земле с завернутыми за спину руками. Волосы вырвались из-под чалмы и рассыпались по плечам.



-Да это женщина! —послышался удивленный возглас кого-то из бандитов. — Хатун, что ты делаешь одна в лесу, да еще в мужской одежде?! Где твой муж, или ты одна?


Мне бы язык прикусить, да помолчать, но я неожиданно разоткровенничалась:



-Меня похитили, но я сумела сбежать, и возвращалась домой. Я могу отдать вам те деньги, что у меня есть, и вернуться в Стамбул. Если же вы меня проводите — я обещаю вам большую награду и хорошие должности.



-Кто ты, хатун? — неожиданно послышался молодой голос. Более-менее вменяемый. — Как ты можешь обещать нам такие вещи? И почему мы должны тебе верить?


-Я Хасеки султана Сулеймана! — гордо задрала я подбородок. В следующую секунду передо мной разверзлась Тьма, и я потеряла сознание — в который раз за последние дни.


ГЛАВА 59, в которой спасение приходит, откуда не ждали

Очнулась я связанная, как докторская колбаса, в какой-то вонючей телеге, лицом в сено. В довершение картины на меня накинули сверху грязную тряпку, видимо, чтобы не привлекала излишнего внимания в процессе перевозки. Еще и кляп в рот заботливо засунули, явно использовав на него кусок чьей-то грязной чалмы!



Бешенство вскипело во мне в ту же секунду, как я поняла, во что вляпалась. И все — из-за того, что я представилась?! Назвала себя Хасеки?! Меня похитили, и теперь везут неведомо куда против моей воли?!



ДА КТО ОНИ ТАКИЕ!???



Сулейман их на сотни тысяч кусочков порвет за меня и моего еще не рожденного ребенка! Вот только где он со своей хваленой помощью, когда так нужен?! Почему мой Султан, Падишах, мать его, сердца и всего мира, не рвется спасать свою злостно похищенную уже второй шайкой придурков женщину?!



Перед моими глазами встала приторная рожа конопатой Фирузе. Может, поэтому и не рвется?! Ему эта маленькое чучело сумело меня заменить?!! Я живу с педофилом?!!!



Яростный рык, вырвавшийся из моей груди, услышали. Телега (или на чем меня там перевозили) остановилась. Через пару секунд тряпку сдернули с моей головы и я уставилась прямо в изумленные глаза какого-то чернявого парнишки. Он что, не знает, что он везет?!



-ММММЫЫЫЫЫЭЭЭЭЭУЙ!!! — злобно высказал я все, что думаю об этой растреклятой Османской империи и ее вонючих подданых.


-Вы…. Кто вы, хатун?! — глаза мальчишки были размером с акче. Злобно рыкнув во второй раз, я попыталась выплюнуть кляп. Грязная ручонка мигом метнулась к моему рту, и через секунду мерзкая тряпка была извлечена. — Что вы делаете…в телеге?



-Не знал, что везешь? — из меня просто сочился яд. — Откуда же ты такой наивный взялся?! Похитили меня!


-Ой…


-Что «ой»?! — разъярилась я. — руки мне развяжи, не стой столбом!


-Секунду, добрая госпожа! — видимо, госпожу во мне признали по крайне хамскому тону, отработанному на гаремных рабынях.



Через минуту я устало потирала затекшие руки и ноги, пытаясь понять, что за бред вокруг меня творится. Ехали мы куда-то по дороге в Эдирне. Мальчишку звали Теодорис. Он был сыном недавно преставившегося греческого переселенца. Мама сидела дома одна с четырьмя голодными ртами. Сено мальчишка спер вместе с телегой на базаре, пока мои похитители обмывали удачно стыренную меня в ближайшей харчевне.



Подавив желание истерически заржать, я предложила мальчику отвезти меня в Стамбул, где он будет щедро вознагражден за услуги. На этот раз вякать о своей принадлежности к гарему Повелителя я не стала.



-Госпожа, но мама с сестрами и братиком совсем умрут с голоду, если я сегодня ничего им не привезу… — у парня в глазах стояли искренние слезы. Я вздохнула, и согласилась на денек отложить поездку в Стамбул, при условии, что он не станет продавать вместе с сеном на базаре лошадь. Тео пообещал. Хороший мальчик.



Искренний и щедрый. Разделил со мной последнюю краюху хлеба, все так же уворованную у грабителей. Я посмотрела на него и мужественно отказалась от подарка, хотя желудок предательски посвистывал. Пусть хоть поест немного, и так сквозь него уже все просвечивает. Бедные дети…



На секунду мне стало стыдно перед этим ребенком и его матерью, которые жили в ужасающей нищете, пока такие, как я, от пуза обжирались гаремными лакомствами. Но жалость быстро прошла. Людей надо не жалеть и кормить «подачками», а давать им возможность построить свою жизнь. Не могу представить себе, что явлюсь наряженной в шелка и бриллианты к этим бедным людям и «щедрой рукой» налью им тарелку супчика, за который меня должны будут восхвалять перед Аллахом до скончания моих дней!



Все эти мысли вертелись в моей голове, пока мальчик понукал лошадь, чтобы она ехала быстрее. На сене в этот раз я развалилась с комфортом, и могла спокойно предаваться размышлениям и сочинять прочувствованные матерные опусы в адрес Сулеймана. Так он обо мне заботится, предатель?! Собака турецкая!! Стоило какой-то мокрощелке (пардон!) конопатой перед ним хвостом потрясти, как законную жену мигом из головы вымело! Ну ничего, поплавает у меня эта ст…ерлядь! В Босфоре!! С мешком на голове и камнем на ногах!!



Мысли были столь прекрасны и упоительны, особенно та часть, в которой Фирузе захлебывалась рыданиями и умоляла меня ее не топить, что я аж задремала. Открыла глаза, только когда мы подъехали к дому Тео.



-Госпожа, мы прибыли, — доложился пацан. Да я это и так уже поняла! Кто еще может жить в таком доме, как не греческая семья?! Изумлению моему не было предела. Во дворе стояли статуи. Закиданные тухлыми яйцами, обляпанные помидорами — статуи Афины, Деметры и иных богинь.



-Откуда это у вас? — слабым голосом спросила я, не в силах спокойно смотреть на такое святотатство. Статуи!! Яйцами… Что за народ!


-Отец сам ваял…


-Да он был талантливым человеком, — присвистнула я. — А тебя научил?


-Научил…



Если мальчик хотя бы вполовину так талантлив, как его отец, то я забираю его во дворец. Будет дворцовым скульптором, как вырастет. В помощники к архитектору его определить, пока не подрастет. А матери и его братьям-сестрам, в принципе, в городе тоже домик подобрать можно и работу какую-то придумать, чтобы не голодали. Додумались тоже, на десятилетнего ребенка заботу о пропитании повесить!



Из дома доносилось тихое пение на греческом. Я прислонилась к косяку и прислушалась:



- Ósa ástra eínai ston ouranó, margaritarénia mou, kai lámpoun éna éna, kai lámpoun éna éna, tóses forés ta mátia mou, margaritarénia mou, dakrýsane gia séna, dakrýsane gia séna. Áinte, kalé mána, agápa me ki eména, koúnei, kalé mána, to paidí gia ména…



На глаза неожиданно навернулись слезы. Слов я не понимала, но чем-то таким душевным, домашним и своим веяло от этих слов и этого мягкого голоса, что я на миг снова ощутила себя маленькой девочкой, спящей на коленях у баюкающей ее матери.



-О чем она поет? — смахнув предательские слезинки, чуть хрипловато поинтересовалась я у Тео.


-О том, что глаза матери не раз плачут о своем ребенке, и слезы матери — это жемчуг…



Я промолчала, проследовав за мальчиком внутрь дома. Пение моментально смолкло. Видимо, в этом доме не ждали гостей.


-Тео?! — молодая еще женщина с уставшим лицом изумленно воззрилась на меня. — Кого ты привел, сынок?