В мои покои в сопровождении верного евнуха новая «наложница» заявилась часа полтора спустя. За это время я успела от нечего делать проверить всю необходимую дипломатическую почту султана, и даже нацарапать пару ответов особо важным персонам. Потом со скуки вышла проветриться на балкон, но почти сразу засекла на соседнем Хати с Махидевран и поспешно слиняла обратно, не желая перекрикиваться с тетками и вообще делая вид, что я ужасно больна. А то донесут еще Сулейману, и оправдывайся потом, чего это я так бодро вскочила сразу после его ухода.



Девчонка была, мягко говоря, страшненькая. Волосы непонятного мышасто-коричневого цвета, выпученные глаза, словно у обладательницы была базедова болезнь в запущенной форме, и ужасающе длинный кривой нос. Странные, однако, у шаха представления о наложницах…


Когда «красавица» подошла поближе, я рассмотрела еще и кучу веснушек, окончательно расстроившись. Смотреть тут было не на что.


-Поклонись, Фирузе, перед тобой Хасеки Хюррем Султан! — слегка подтолкнул ко мне девчонку Гюль-ага. В ответ малолетнее страшилище скорчило спесивую рожу и заявило (громко, чтобы я наверняка услышала):


-Кто она такая, чтобы я кланялась перед русской рабыней?!


Евнух опешил и не нашел, что сказать. Я усмехнулась и подошла поближе к девчонке.



-А кто ты такая, девочка, присланная в качестве постельной рабыни? –мягко улыбнулась я. Гюль-ага, уже очень хорошо знавший, что обозначает эта мягкость в моем голосе, вздрогнул. — Я законная супруга Повелителя мира, ты же — рабыня, и ничем не отличаешься от той, которую купили на Бедестане. Если хочешь когда-нибудь попасть на хальвет к нашему Падишаху, я искренне советую тебе попридержать язык… А то его ненароком можно и вовсе потерять.


С этими словами я отвернулась от готовящегося зареветь чудища и взмахнула рукой. Гюль-ага понятливо утащил «неземной красоты» видение прочь, попутно шепотом объясняя ей, в чем она была неправа. Мне же было как-то удивительно муторно и грустно.



Следующий день я провела в праздном ничегонеделании, и только вечером меня ждал откровенно шокирующий сюрприз. В дверь поскреблись и, когда стража услышала приказ впустить визитера, в мои покои вошел Ибрагим-паша. Со слегка поцарапанной физиономией, но в целом живой и даже довольный жизнью.


-Паша? — удивленно приподняла я бровь при виде нежданного гостя. — Чем обязана?


-Я уезжаю в Паргу, Хюррем. Хотел попросить тебя беречь себя и ходить по коридорам гарема осторожнее. Я боюсь того, что может с тобой случиться, — глумливо улыбнулся грек. Я напряглась, но постаралась не подавать виду, что испугана. — Теперь у тебя появилась соперница, Хасеки, и ей может не понравится, что ты носишь ребенка султана, который добавит тебе власти и силы.


-Это ОНА-соперница? — оглушительно расхохоталась я. — Ибрагим, ты сам-то видел эту соперницу?! От горшка — два вершка, а туда же, в султанши метит!


-Так-то оно так, моя луноликая госпожа, -усмехнулся грек, подходя к двери и явно желая показать, что разговор окончен. — Вот только сегодня «это» отправилось на хальвет к нашему Повелителю, который уже очень давно не принимал никаких наложниц, кроме тебя. Постучав в дверь, Ибрагим дождался, пока его выпустят — я же осталась стоять в полной прострации, не в силах осознать только что услышанное.


Глава 52, в которой шехзаде Мустафу находят отравленным

Истеричная современная женщина или среднестатистическая гаремная тетка, узнав, что ее любимый (султан, муж, любовник) принимает в своих покоях одиннадцатилетнюю девицу с неустановившимся менструальным циклом, устроила бы истерику и побила гору посуды. Нормальная женщина пришла бы к нему и молча показала кодекс, в котором четко говорится о растлении несовершеннолетних. Хитропопая интриганка, боящаяся за свою власть — траванула бы мелкую крыску, пока та не успела вырасти и превратиться в злобного пасюка.



А вот мне почему — то резко стало все равно. Словно все чувства к султану просто взяли и перегорели. Проплакала я всю ночь, утром полюбовалась опухшей рожей в зеркале, и решительно послала Гюль — агу к султану. У меня было только одно решение, которое пришло в голову под влиянием логики, а не сиюминутных эмоций.



И решение это я приняла, борясь с искренним желанием не просто травануть, а собственной косой удавить эту Фирузе, уже метящую на роль главной Хасеки гарема. Ну что ж, посмотрим, справишься ли ты с этой почетной ролью, которую я тебе уступаю. Временно.



Сулейман по случаю рождения у нас Мехмеда от щедрот своих отсыпал мне с десяток различных поместий, и, подумав над этим вопросом, я решила, что наилучший выход — отправиться в одно из них до момента родов. А с государственными делами, своим гаремом и вообще всем, этот озабоченный верблюд… то есть Падишах моего сердца, чтоб ему икалось, — пускай разбирается сам. Как сможет. Я же буду спокойно вынашивать свою дочь, и решать более важные и насущные вопросы.



Евнух меня не подвел — спустя буквально десять минут, после того, как я его отправила известить Сулеймана о моем отъезде, примчался с вытаращенными глазами.


 — Моя госпожа… — и задыхается, бедный, аж сипит весь. Одышка — это плохо, нужно чаще спортом заниматься. А то как прихватит разок — и лишусь я своего самого верного слуги…. Будто оно мне надо.


 — Садись, Гюль – ага, отдохни и выпей шербет, — заботливо предложила я. Евнух засветился от плохо скрываемой благодарности и с удовольствием осушил чашу с моим любимым дынным шербетом. –Ну, что там Падишах?


 — Он очень разгневался на вас, госпожа, и приказал мне передать вам, чтобы вечером вы пришли в его покои. Я должен буду вас подготовить. Об отъезде Повелитель не сказал ни слова.


 — Я должна прийти на хальвет? –с легким отвращением поинтересовалась я.


– Да, госпожа. Сегодня священная ночь четверга, Повелитель будет с вами.


Краем уха я и раньше слышала что — то об этой священной ночи, но, каюсь, пропускала мимо ушей. У меня и без того постоянно голова была забита всякими делами, больно надо еще на мелочах клиниться.


Но хальвет? …


Решение пришло неожиданно. Я отослала евнуха отдохнуть в комнатку за ширмой, а сама села за стол и принялась сочинять вдохновенное письмо.



«Падишах моего сердца и моего мира! Припадает к твоим благословенным стопам любящая рабыня Хюррем! Прости мою дерзновенную просьбу, о мой господин! Но только ты в силах разрешить мою печаль.


Тоска и ревность сжигают мое сердце, Повелитель! Весть о том, что юная красавица (на последнем слове я вспомнила „ангельский“ лик Фирузе и слегка вздрогнула… Чур меня, чур!) прошла нынче ночью по Золотому Пути, ввергла меня в пучину горя, и разум мой помутился от страдания (Господи, шо за чушь я несу – то, а…).


От того и испросила я разрешения своего Владыки удалиться в дарованное мне поместье в Эдикуле, где я смогу найти применение своим силам и умениям, помогая своему господину в делах, им для меня назначенных.


Пребывание в одном дворце с тобой, видя, как ты расточаешь свое внимание и ласку иной женщине, заставляет меня невыносимо страдать, что плохо влияет на здоровье будущего нашего шехзаде, которого я ношу в данный момент в своем чреве.


(На последней фразе я выдохлась и решила больше не заморачиваться с выспренным восточным слогом.)


Посему прошу дать мне шанс отдохнуть, привести свои эмоции в равновесие и вернуться во дворец, сохранив нашего будущего ребенка и не борясь с желанием сбросить твою новую пассию с балкона в Босфор.


P.S. Пойми меня правильно, Сулейман — я от тебя завишу, но и свое мнение у меня тоже есть. И, если надо будет, поступлю я все равно по — своему. Но последствия будут более значительными.



Твоя Хасеки»



Запечатав письмо, я вручила его Гюльнихаль, приказав передать стражникам покоев Повелителя. Надеюсь, ей не придет в голову совать туда любопытный нос, в противном случае нос будет плавать отдельно от тела, а сама Мария в мешке в Босфоре — отдельно.


Вздохнув, я отложила перо и взяла со столика у кровати любимое мятное масло. В очередной раз нещадно разболелась голова, а „Нурофена“ и его аналогов в XVI веке еще не придумали. Впрочем, масло тоже неплохо подходит.



Спустя двадцать минут девушка вернулась и передала мне, что Повелитель письмо получил лично в руки, а так же попросил ее через час подойти за ответом. Я кивнула и отпустила Гюльнихаль в ташлык, отдохнуть и пообщаться с другими девушками. Сама же решила наведаться в гости к Махидевран.



От неспешного облачения в новый темно — синий кафтан, только сегодня переданный мне портнихой, отвлек дикий крик из гарема, после которого послышались причитания и бессвязные вопли, умоляющие Аллаха сохранить ее дитя. Чуть прислушавшись, я похолодела — кричала баш — кадина. Плюнув на наряды, лохматая как веник, я бросилась из покоев в ташлык рабынь.