– Почему ты ни к кому не обратился за помощью? – шепчет Иден. Это справедливый вопрос. Мама тысячу раз его мне задавала. – А мой папа знает?

– Потому что чертовски боялся отца, – каким-то чужим напряженным голосом признаюсь я. – Зато сейчас вся семья об этом знает и ненавидит его. Только Чейз не в курсе. Он был тогда еще слишком мал, и мама не хотела его травмировать.

– А когда… все открылось?

– Когда мне исполнилось двенадцать. – Поднимаюсь с пола. Пять лет назад все закончилось. То есть должно было закончиться, а я по сей день живу как в аду. Отец меня искалечил. При мысли об этом вновь захлестывает ярость. – Джейми случайно увидел, как отец меня избивает, и вызвал полицию, хотя был еще совсем маленьким. В тот же вечер отца арестовали. Он безоговорочно признал свою вину, поэтому все прошло по-тихому, без огласки. Он даже не присутствовал на суде. Я никому ничего не рассказывал. Притворялся, что у меня все хорошо.

Хотя в действительности все плохо. Начинаю расхаживать по спальне, пытаясь сохранить самообладание.

– Ненавижу отца. Как же я его ненавижу! Я все время думал: не мог же он на меня ополчиться просто так, без всякой причины. В конце концов я окончательно убедил себя, что заслужил такое обращение. Сам себя стал смешивать с дерьмом. В общем, я полностью зациклился на этом и до сих пор занимаюсь самобичеванием. Такое невозможно забыть! Звучит пафосно, но это правда. Мне выписали антидепрессанты, а я предпочел им выпивку и наркоту. И знаешь что, Иден? Ты права. Я сбился с пути. Не представляю, как расхлебывать эту кашу.

Иден тоже встает с пола и молча смотрит на меня. Наверное, не знает, что сказать. Да и что тут скажешь? Сейчас я уже со всем смирился. Мое прошлое – часть меня самого. Оно сделало меня таким, какой я есть: жалким и потерянным. Тем не менее я не считаю поведение отца нормальным. То, что он творил, невозможно простить, и при одной мысли об этом во мне вновь разгорается ярость.

– Мне необходимо отвлекаться! – ору я, хотя Иден всего в паре футов от меня. – Так легче! Потому что я, когда пьян или под кайфом, на время забываю, что родной отец меня на дух не переносил.

Чтобы как-то излить свое отчаяние, хватаю пустой стакан и швыряю его в стену. Люблю что-нибудь разбивать. Это успокаивает.

Тысячи осколков брызжут на ковер. Иден ахает.

Вся энергия вдруг разом покидает мое тело. Тяжело дыша, опускаюсь на кровать и смотрю в окно, на сияющую в темном небе луну. Я опустошен и обессилен. Сердце учащенно бьется.

– Ненавижу! – глухо произношу я.

Безумно, исступленно ненавижу.

Иден подходит ко мне. Поворачиваюсь к ней. Ее глаза полны нежности. Она осторожно берет мое лицо обеими руками и медленно садится ко мне на колени. Сердце сладко замирает. Иден проводит пальчиками по моим щекам и наклоняется, так, что наши губы едва не соприкасаются. Я чувствую ее горячее дыхание. Закрыв глаза, наслаждаюсь близостью Иден и осознанием того, что сейчас она – полностью моя. Какое-то время мы сидим неподвижно, и я готов вот так провести с ней хоть целую вечность.

– Спасибо, что доверился мне, – проникновенно шепчет Иден своим завораживающим голосом и накрывает мои губы своими.

Я упиваюсь их теплом и сладостным вкусом. Сейчас это все, что мне нужно. В груди разгорается огонь. Я позволил Иден заглянуть мне в душу, показал самые неприглядные стороны своей жизни. Иден видела, какой я слабый и уязвимый, и все же она здесь, со мной. Как же я ее люблю…

Сморгнув выступившие слезы, пылко целую Иден, провожу ладонями по ее бедрам, и она сильнее прижимается ко мне. Приподнимаю ее и, не прекращая поцелуя, кладу на кровать, а сам нависаю сверху. Целую ее торопливо и настойчиво, и она отвечает мне тем же. Мне отчаянно хочется большего. В крови бурлит адреналин. Иден сбрасывает с себя кофту и неумело пытается стянуть с меня футболку. С тихим, счастливым смехом отрываюсь от ее губ и скидываю футболку на пол. Иден робко и застенчиво рассматривает мой торс. В темноте мне мерещится, что от нее исходит мягкий свет. Меня безумно к ней тянет. Вновь наклонившись, утыкаюсь ей в шею и прокладываю дорожку из поцелуев вдоль ключицы. Одной рукой обнимаю за талию, а другой, скользнув ей под юбку, ласкаю бедра. Иден, прерывисто дыша, ерошит мои волосы. Постепенно ее движения становятся все более требовательными и страстными. Мы оба дрожим. Дотрагиваюсь до ее нежной, теплой щеки. Наверное, она волнуется, да и я тоже.

Продолжаю изучать каждый дюйм ее стройного тела. Иден извивается подо мной, возбужденно выгибаясь мне навстречу. Берусь за ее футболку, но тут она замирает и, может быть, неосознанно, защитным жестом скрещивает руки на груди. Вспоминаю, что она рассказывала мне про своих бывших подруг. Иден стесняется своего тела. Слегка отодвигаюсь от нее и с любовью смотрю в ее встревоженные глаза. Наши пальцы переплетаются. Она глубоко вздыхает и, украдкой взглянув на собственный живот, смущенно улыбается. А потом сама снимает футболку и вновь привлекает меня к себе.

Мы лихорадочно высвобождаем друг друга из одежды. Иден расстегивает мой ремень, а я – ее бюстгальтер. И вот уже наше нижнее белье оказывается на полу. Ее ладони у меня на груди, я глажу ее шелковистые волосы. Мы оба тяжело дышим, наши сердца бьются в унисон.

Иден даже не догадывается, как она мне дорога. Я открылся ей и полностью доверяю, хотя чрезвычайно трудно схожусь с людьми. Она значит для меня больше, чем все остальные, вместе взятые.

Наши бедра ритмично двигаются. В порыве страсти она впивается ногтями мне в спину. Я не могу сдержать стоны наслаждения. Как же мне хорошо! Иден – само совершенство. Я благословляю сегодняшнюю ночь, и это чувство даже пугает.

Только что я раскрыл Иден все секреты, а теперь у нас появился еще один – общий.

55

Пятью годами ранее

Как же не вовремя меня отстранили от уроков! Всю неделю родителям приходится по очереди работать из дома, чтобы присматривать за мной. Но все же чаще со мной сидит отец. С утра до вечера он торчит за кухонным столом, ерошит волосы и рвет какие-то бумаги. Как я понял из его разговоров с мамой, у отца крупные неприятности. Компания терпит убытки. Сотрудники увольняются один за другим. В результате отец вынужден был отказаться от выполнения какого-то очень важного проекта.

Из-за этого он крайне взвинчен и раздражителен. Сейчас ничего не стоит вывести его из себя, а я постоянно рядом, каждый день, каждую секунду. В его глазах я – настоящий хулиган, который затевает драки, сбегает из дома и совсем отбивается от рук. Неудивительно, что отец вымещает на мне свою ярость.

Дни напролет я провожу в своей комнате и с ужасом жду, что в любую минуту ко мне вломится отец. Изо всех сил пытаюсь заглушить сковывающий меня страх и сосредоточиться на учебе. Теперь я почти все время выпадаю из реальности. Порой забываю даже моргать и дышать.

В эту пятницу – последний день моего заточения – со мной опять остался отец. Мама уехала на работу, а братья – в школу. Утро прошло достаточно мирно. В доме царила тишина, только снизу доносились приглушенные звуки шагов: отец расхаживал по кухне. Я делал уроки и, как всегда, с нетерпением ждал возвращения братьев: с ними и спокойнее, и безопаснее. Совсем скоро должен был подъехать школьный автобус. Я ненадолго отошел в ванную и теперь меняю старые пластыри на новые.

В последнее время отец старается не бить меня по лицу, и старые синяки на нем постепенно бледнеют, только фингал под глазом пока не прошел. А вот под одеждой у меня все усеяно шишками и кровоподтеками. Я выгляжу как боец в борьбе без правил. Отец вконец озверел. Раньше он мутузил меня в течение нескольких минут, а теперь гораздо дольше. Раньше брызнувшая кровь его отрезвляла, а теперь только распаляет.

Внезапно в тесную ванную врывается отец, и я испуганно подскакиваю. Он не закрывает за собой дверь. Это хорошо.

Заметив пачку пластырей в моих руках, он пытливо смотрит на меня.

– Что ты здесь делаешь?

Отец одет по-домашнему. Поскольку ему не надо ехать в офис, он сменил пиджак и галстук на джинсы и фланелевую рубашку, которые носит в отпуске и на выходных. Это сбивает меня с толку: обычно отец так выглядит, когда добрый. Но сейчас он все время злой.

Сижу на холодном кафеле, оцепенев от нависшей угрозы. У меня стучит в висках, сердце отчаянно колотится.

– Тайлер, я задал тебе вопрос, – недовольно торопит меня отец. – Зачем тебе пластыри? У тебя и так ничего не болит.

Возвышаясь надо мной, он сурово сжимает губы.

– Мне нужно… – начинаю я и, не найдя нужных слов, умолкаю.

– Что тебе нужно, Тайлер? – грозно торопит меня отец, словно желая проверить, посмею ли я выговорить это вслух.

По-моему, у него что-то не в порядке с головой. Кажется, отец искренне верит: если он будет вести себя как ни в чем не бывало, если сам себя убедит, что не причиняет мне особого вреда, все сразу наладится, и моя боль чудесным образом исчезнет.

– Вот это, – мямлю я, демонстрируя упаковку пластырей, а потом приподнимаю баночку с обезболивающим. Руки дрожат. – И это тоже. Мне помогает…

Внезапно отец берет меня за шиворот и, рывком подняв с пола, подтаскивает к себе. Не могу смотреть в его глаза, которые сейчас кажутся такими неистовыми, жестокими и чужими.

– А теперь послушай меня! – рычит он. – У тебя все в порядке! Ясно?! Ты в полном порядке! Не будь нюней! – Он отнимает у меня обезболивающее и пластыри и отбрасывает их в сторону. – А теперь, будь добр, садись за уроки. Ты не на каникулах! Раз тебя отстранили, учись дома. И, насколько я помню, занятия в школе заканчиваются только… – он кидает взгляд на наручные часы, – через пять минут.