Я прекращаю сопротивляться и в конце концов сдаюсь сама себе, еще раньше, чем ему, потому что понимаю теперь, что боль мне причиняет не Леонардо, а его отсутствие.

Теперь я точно знаю, что даже наша бесконечная борьба в каком-то смысле – тоже занятие любовью.

Он двигается медленно, почти неощутимо, и я открываюсь под его толчками. Мы смотрим друг другу в глаза, сами удивленные, пьяные от желания, оглушенные удовольствием. Единение наших душ и плоти никогда не было таким совершенным. Мощный оргазм, неотвратимый, ожидаемый, высвобождается из наших тел.

– Я чувствую тебя! – кричу в его распахнутый рот, а он стонет, мы кончаем отчаянно, на последнем издыхании.

Потом мы лежим обнаженные, в тишине, обнявшись. Наши тела, руки и ноги, волосы и кожа слились в одно. Потом его губы произносят заветные слова:

– Я люблю тебя.

Они произнесены шепотом, но отзвук внутри меня оглушающий. Эти слова все меняют, переворачивают мир. Я хотела услышать их от него больше всего на свете и никогда не находила смелости признаться в этом даже самой себе.

– Я тоже тебя люблю.

Задыхаюсь, наконец-то свободная от тяжести, которую не могла больше переносить.

Я счастлива и взволнована одновременно. Слеза стекает по щеке, и я не делаю ничего, чтобы остановить ее.

– Мне очень жаль, – бормочет Леонардо, осушая ее пальцем. – Я пробовал устоять, я пробовал удержаться от этого, но у меня не хватило сил. Я люблю тебя и ничего не могу с этим поделать.

Я смотрю на промежуток между нашими телами, и на мгновение у меня возникает грустное предчувствие: я вижу, как Леонардо удаляется от меня и разделяющее нас расстояние увеличивается, пока не становится непреодолимым.

Но в этот самый момент он прижимает меня к себе, будто хочет преодолеть это пространство. Прижимает к груди и целует в волосы.

Теперь в этой комнате только мы вдвоем – два тела, два оживших сердца, которые переживают вечное настоящее этого момента.

Мы долго лежим, тени проникают в промежутки между сплетением наших обессиленных тел. Я не чувствую тяжесть тишины и даже не чувствую потребности думать. Мой внутренний голос, обычно такой навязчивый, давящий и бдительный, сейчас молчит.

С закрытыми глазами поглаживаю по спине Леонардо, представляя себе рисунок его татуировки: этот неудаляемый знак рассказывает мне о нем, хотя я и не понимаю, о чем он говорит, и сейчас неподходящий момент, чтобы пытаться понять это. Леонардо трется носом о мою шею и целует в ключицу.

– Я бы хотел остаться, но мне нужно вернуться туда, – шепчет, глядя прямо мне в глаза. – Все, наверное, уже интересуются, куда я пропал.

– Я понимаю.

Нежно убираю ему за ухо прядь влажных волос. Я хочу, чтобы он побыл еще со мной, но должна отпустить его. Филиппо может вернуться с минуты на минуту. Образ Филиппо в моих мыслях уже не имеет очертаний, формы и запаха. Он словно пропал в черной дыре, как и все месяцы, проведенные нами вместе.

– Я люблю тебя, Элена, – Леонардо говорит это моим глазам, целуя меня.

– Я люблю тебя, Леонардо, – прижимаюсь лицом к его груди, чтобы насладиться еще немного теплом его сердца.

* * *

Леонардо ушел. Только что вышел из этого дома, который я перестаю чувствовать своим. Эти стены помнят его аромат, видели его руки, наши обнаженные тела.

Ничто не будет уже таким, как прежде. Мы с Леонардо не говорили о будущем, ничего не обещали друг другу, но оба знаем теперь, что любим взаимно. И после всего этого, я понимаю, не могу больше оставаться здесь. Я должна уйти немедленно, прежде чем пройдет ночь и утро остановит меня.

Глава 11

– На сколько ночей вы задержитесь? – спрашивает портье.

– Пока на одну, потом увидим.

– Пожалуйста, – он подает мне ключи от номера и провожает по коридору. – Вот, вторая дверь справа. Если вам что-нибудь понадобится, я на ресепшен.

Уже почти полвторого, и я одна, в номере 4 отеля «Мари 1» – скромненький отельчик в районе Термини. Это первое, что мне попалось онлайн из недорогих вариантов.

Ожидая такси, которое должно было привезти меня сюда, я распахнула все окна, чтобы выветрился наш с Леонардо запах, и пока летний ветер задувал внутрь, приготовила чемодан с вещами первой необходимости. (Пожалуй, впервые в моей жизни у меня такой минимальный багаж.) Потом закрыла окна. Пошла в комнату, достала из принтера белый лист бумаги, присела на барный стул (тот самый на который обычно сажусь за завтраком) и взяла ручку.

Дорогой Фил…

Я начала так, поддавшись импульсу, а затем остановилась. В моем воображении пробегали все события наших взаимоотношений: каждый совместно проведенный час – от первого поцелуя до разговора несколько часов назад. Это последний акт уже закончившейся истории любви. Рука дрожит, готовясь нанести ей последний удар.

Представила, а что, если я останусь здесь? Что тогда я скажу Филиппо, когда он вернется? Что могло бы ранить его меньше, чем мой побег? И даже если я найду подходящие слова, как смогу потом находиться с ним под одной крышей? Уйти – единственный выход, но я не могу не оставить ему хоть какое-то объяснение.

Поэтому я быстро набросала несколько слов. Просто чтобы сказать ему: я не могу больше оставаться с ним, потому что в моей жизни есть другой мужчина. Сухо, кратко, без извинений, оправданий и объяснений, потому что объяснения нет. Если он возненавидит меня, то должен дойти в этом до конца.

Я сложила листок пополам и положила его на виду на мраморную столешницу, освещенную подсветкой (единственный свет, который я оставила включенным).

Прежде чем выйти с сумкой на плече, я в последний раз оглянулась вокруг. Квартира, которую я разделяла с Филиппо последние пять месяцев. Хотя мой поступок может казаться подлым, иногда нужно больше смелости, чтобы уйти, чем остаться.

Я не боюсь встретиться с ним. И знаю, что рано или поздно придется, но мне нужно время. Сейчас мне нужно обозначить дистанцию между нами. Я не могу больше навязывать ему свое присутствие в этом доме. Этот разрыв болезненный, но лучше обрубить все сразу. И на сей раз возврата назад не будет.

Так что я выскользнула из подъезда, как воровка, и села в ожидающее меня такси. Несмотря на поздний час, дороги полны машин. Рим никогда не спит, особенно в летние ночи вроде этой. Однако все происходящее воспринимается совершенно отдаленным от меня.

* * *

Вот так я оказалась в этом номере отеля, который безуспешно старается быть уютным. Растянулась на кровати со скрещенными за головой руками и устремленным в потолок взглядом. Филиппо уже наверняка вернулся и нашел мою записку. Одна лишь мысль об этом причиняет мне боль. Но я не имею права жаловаться, поскольку ему сейчас гораздо больнее. Я недостойна всей той любви, которую он подарил мне.

Пусть он возненавидит меня, если ему так будет легче.

Я прошу тебя об этом, Фил, в тишине. Я действительно не хотела бы, чтобы ты пролил ради меня хоть одну слезу. Я недостойна твоих слез. Виноватая и счастливая, такой я чувствую себя теперь, потому что предпочла послушать сердце, а не разум, потому что не смогла устоять, потому что наконец-то решила быть честной с самой собой.

В этой комнате не хватает света. Это крепость с маленькими окнами и настолько низким потолком, что оставляет тебя без воздуха. Видимо, у меня приступ паники. А в моем минимальном багаже нет успокаивающих капель. Я одна и должна полагаться только на себя. Очень хочу позвонить кому-нибудь – Гайе, моей маме. Но, выйдя из дома, я сразу же выключила телефон, чтобы не рисковать увидеть имя Филиппо на экране. И он наверняка уже пытался мне дозвониться сотню раз.

Чувствую холод, хотя ночь снаружи еще теплая. У меня озноб, к счастью, в последний момент я засунула в чемодан мою старую, распущенную по швам толстовку «Адидас», которую надеваю обычно по утрам, когда иду за журналом в лавку на углу или сижу по вечерам на балконе. (То, чего я больше не буду делать, по крайней мере в той квартире.)

Открываю мини-холодильник и вытаскиваю бутылочку «Гран Марнье». Свинчиваю пробку и отпиваю несколько глотков. Моментальное тепло щиплет в горле. Да, пить одной нехорошо, но немного алкоголя – это то, что мне сейчас нужно, чтобы не умереть от одиночества и тоски.

С бутылкой в руке выглядываю в открытое окно и слушаю звук уличного движения в раскаленном воздухе. Снаружи все кипит жизнью, и понимание этого утешает меня. Я хочу уснуть у этого окна, избежав кошмаров, которые снятся в кроватях отелей, и дождаться здесь наступления утра. Завтра, когда я включу телефон, мне потребуется много сил, чтобы объяснить, рассказать, понять… чтобы сказать правду, чтобы попрощаться и пойти по новой дороге, которая ведет к сердцу. Но я не боюсь. Смотрю на небо, недостижимое – закрытое дымчатым занавесом городского освещения. Мысли возвращаются на два часа назад, когда Леонардо был внутри меня и я прижималась к нему.

* * *

Филиппо ожидает меня в «Античном баре» на Острове[75]: это я попросила встретиться там. Сегодня утром, проснувшись, если можно так сказать, я включила телефон и нашла десяток пропущенных звонков от него. Тогда я отправила ему эсэмэску, попросила встретиться в баре на Острове Тиберина (психологически я не смогла бы вернуться в нашу прежнюю квартиру). Может быть, дрейфующий остров (пусть и не окруженный морем) немного упростит это болезненное объяснение.

Сегодня воскресенье, и через несколько дней Феррагосто[76]. Римляне в эту пору покидают город, поэтому вокруг мало народу, и почти все – туристы. Я чувствую себя одной из них: начала путешествие к некой цели, но пока не нашла подходящий путь, чтобы достичь ее.

Я уже переживаю то, что должна буду сказать и что Филиппо от меня ожидает. Мне вспоминается фильм, который мы видели вместе, «Любовь моя, помоги мне» с Альберто Сорди и Моникой Витти. Та сцена на пляже в Сабаудии, когда она признается ему, что любит другого и не может ничего сделать, чтобы противостоять этому чувству. Я желаю себе, чтобы для меня эта встреча закончилась лучше, чем для Витти, хотя у Филиппо есть прекрасный повод, чтобы мне наподдать.