…Ты, как вино, пьянишь прильнувшие уста,

Равно ты радости и козни сеять рада… — декламировала я.

— В точности как Лидка из мясного отдела, — заметила кассирша.

Приятно, когда твое произведение находит живой отклик…

— В юности вы творили под псевдонимом Бодлер? — тихо спросил кто-то у меня за спиной. Боже. Ой-ой-ой.

— Про холодец с морковью очень хорошо, — смущенно сказал Любитель Бодлера. Я оглянулась, посмотрела на него и поняла, что он меня не выдаст.

— Про холодец — это не Бодлер, это я сама, — на всякий случай пояснила я, чтобы он не думал, что я постоянно тяну у классиков почем зря и упоенно зачитываю в универсамах, выдавая за свое. Нет, только изредка. Когда у меня плохое настроение.

Любитель Бодлера проводил меня до дома.

— Тайное всегда становится явным, не правда ли? — заметила я. — Вот Дениска выкинул манную кашу на улицу, и что из этого вышло?..

— Как что? Каша попала на милиционера, — сказал Любитель Бодлера.

Хм… неужели я нашла чудную, совершенно родственную мне душу?

У него была странная и приятная манера — он разговаривал, склонившись ко мне и слегка приседая головой, вперед и вниз, словно делая извинительный книксен за то, что не может быть более удобным.


Около моего дома родственная душа замялась и неловко протянула мне визитку. Думаю, он с детства привык стесняться от внимания к себе, а также от всего остального. Возможно, он сам себя считал некрасивым. Не исключено, что мальчишки его подразнивали. А по-моему, он был ужасно симпатичный и похож на умного гнома. Очень-очень приятный человек.

«Семен Морковский, театральный художник», — прочитала я, порылась в сумке и тоже дала ему свою визитку.

— Спаси-ибо, — протянул Морковский стеснительным голосом.


Надеюсь, что теперь мои шалости в универсаме навсегда исчезнут из его памяти и он вот-вот посмотрит на меня с большим уважением, потому что на моей визитке написано: «Кандидат психологических наук, доцент, сертифицированный консультант по личным и корпоративным проблемам».

Интересно, что это он на меня так странно поглядывает? И не решается задать вопрос? Неужели на него так подействовали мои научные регалии?

Оказалось, на визитке было написано: «Петров Сергей Васильевич, начальник строительного треста № 2».

— У меня сейчас нет другой визитки, пусть пока будет эта, — сказала я и объяснила: — Я с этим Петровым недавно обменялась визитками и вот теперь меняюсь дальше.

— То есть следующему достанется моя визитка? — уточнил Морковский и тоненько засмеялся.

Нет, ну засмеялся, это, пожалуй, было бы для него слишком разнузданное действие. Он весь был тихий, и все его действия были тихие — тихо говорил, тихо улыбался, тихо двигался, как мотылек, и вообще словно боялся обеспокоить собой. Если моя родственная душа такая, то это очень приятно.

Мой долг как психолога пригласить Морковского выпить чаю. Цель — повысить самооценку скромных, застенчивых людей, которые на самом деле гораздо лучше тех, кто подсознательно считает их хуже.


Напоить Морковского чаем оказалось не так-то просто. Сначала он суетился в прихожей, пытаясь как можно незаметней пристроить свою куртку («спаси-бо, ничего-ничего, она может и на полу полежать…»), извинялся перед Мурой, заискивал перед Саввой Игнатьичем («какой милый котик…») и боялся Льва Евгеньича («и собачка тоже очень милая, даже лучше котика…»).

Затем Морковский суетился на кухне: выхватывал у меня из рук чайник, толкался с Мурой у раковины, чтобы помыть чашки (победил Морковский), рассыпал сахар, бросался с веником — заодно подмести в коридоре.


Морковский пил чай с шоколадным тортом и вел робкий культурный разговор о современном театре.

Любому творческому человеку, чтобы поверить в себя, всего-то и нужно, что какие-нибудь призы и премии. Вот и я тоже — после победы в универсаме окончательно поверила в себя как поэт, и стихи буквально полились из меня рекой. Сейчас у меня в голове вертелась строчка: «За столом сидит Морковский, он на вид совсем не броский…» А вот продолжения, в котором говорилось бы о его прекрасной душе, я никак не могла придумать и, чтобы унять свой поэтический зуд, предложила:

— Семен, давайте играть. Мура говорит букву, а мы с вами три книги на эту букву, кто быстрей.

— Буква «К», — сказала Мурка.

— «Кондуит и Швамбрания», — быстро сказали мы с Морковским хором, — «Карандаш и Самоделкин».

— «Крокозавр и его дети», — застенчиво продолжал Морковский, — «Катя и крокодил», не говоря уж о «Карлсоне». А еще «Колокол» — роман Айрис Мёрдок, «Колокола» — ономатопическая поэма Эдгара По, еще…

— Победил Морковский, — быстро сказала Мурка. — Скажите мне, что такое попическая поэма, вдруг я окажусь в культурном обществе…


В книге «Психотерапия на практике» сказано: человек сам формирует свою жизнь.

Как это верно. С одной стороны, это судьба подарила мне встречу с Морковским на Международный день 8 марта. Но: кто сам пошел в универсам и принимал участие в конкурсе? Кто сам нашел себе родственную душу на поэтических чтениях в универсаме?..

Может быть, Морковский — мой прекрасный принц?

  

Морковский бросился мыть за собой чашку и разбил к счастью мою любимую фарфоровую баночку, в которой я держу растворимый кофе, специально, чтобы думать, что это не растворимый кофе, а молотый.

Морковский долго-долго переминался в прихожей, даже дольше Ольгиной мамы Софьи Борисовны. Два раза сказал «до свидания», но не ушел.

— Может быть… если вы? Конечно, вы заняты, но если вдруг вы когда-нибудь свободны?.. В какой-нибудь день? Мы пойдем в театр?…И Мурочка, конечно, тоже, если, конечно… Только вот с кем оставить вашего милого котика? И собачку?.. Или вы с Мурочкой вдвоем сходите, а я с ними посижу?

— Конечно, мы свободны, конечно, пойдем в театр, — сказала я.

— Ой!.. Спаси-ибо, — прошелестел Морковский, выдвинув голову как черепаха из панциря, и боком двинулся к двери.

— Открой! — раздался жуткий рык из-за двери.

Морковский испуганно дернулся назад:

— Позвоним в милицию?.. Хулиганы?..

Это были не хулиганы, а всего лишь Ирка-хомяк. Посмотрела на Морковского недоумевающе, как крупная форма жизни, вроде птеродактиля, на мелкую форму жизни, вроде кузнечика. Морковский сразу же засобирался и ушел домой — наверное, испугался такой крупной и шумной формы жизни.

— Это у вас что? — спросила Ирка, кивнув вслед Морковскому.

— Сама ты «что», — огрызнулась Мурка, — это не что, а наш новый милый друг. Мы пошли на кухню.

— А вы могли бы полюбить человека ростом с Морковского? — поинтересовалась Мура.

— Сейчас есть такие методики, которые увеличивают рост, — задумчиво сказала Ирка-хомяк. — А если так, без применения методики, то нет.

— Дура ты, Мура, и ты, Ирка, не лучше, — сказала я. — Наполеон был значительно ниже Морковского и даже ниже меня. Он вообще был 142 см (не помню точно). А я очень даже могла бы его полюбить! У Морковского такая психофизика, ну и что? Тебе нравится, что он такой милый, добрый, застенчивый?

— А если бы он был двухметрового роста, он легко мог бы быть шумным, наглым верзилой, — понятливо подхватила Мура.

— Вот то-то и оно. Та любовь, про которую вы говорите, это ерунда, любовь-морковь. А настоящее чувство не измеряют сантиметром, тем более Морковский выше меня. Немного, но выше.

— Я буду его звать Любовь-Морковский, — задумчиво сказала Мура.


— Девочки, у меня ужас, — сказала Ирка, схватила кусок шоколадного торта и откусила. — Вы ничего не замечаете? Смотрите внимательно, как я кусаю.

Она кусала еще и еще, довольно быстро укусала весь торт и потянулась за последним куском.

— По-моему, ты неплохо кусаешь, — сказала Мура, отбирая у Ирки торт. — А что? Ты собираешься участвовать в конкурсе на самое быстрое кусание шоколадного торта? У тебя неплохие шансы.

— Мура, кто из нас будущий стоматолог, ты или я? — склочно сказала Ирка. — У меня неправильное расположение зубов, вот что! Мне необходимы брэкеты. Брэкеты нужно носить минимум полгода, поэтому не будем терять время. Быстро веди меня к врачу.

Я твердо сказала Ирке — сама пойдешь как миленькая. У меня завтра три лекции.

  

Перед сном испытывала большой душевный подъем: Международный день 8 марта прошел, скромно выражаясь, не без успеха.

А ведь этот день начинался так ужасно. Всеобщая праздничная суета вокруг брошек и яйцеварок чуть не довела меня до зависти и комплекса неполноценности. Зато теперь, когда у меня есть открытка с целующимися медвежатами, я уже не испытываю зависти и не чувствую себя обделенной. Единственное, что я сейчас чувствую, — это глубокую благодарность к директору, главному бухгалтеру и всем продавцам универсама.


9 марта, вторник

Ирка-хомяк отличается крайним упорством, как все хомяки, — я случайно знаю их повадки, потому что у Муры когда-то давно жил один хомяк.

Ирка поджидала меня после лекций у моей машины.

Ну и что, что Ирка-хомяк принципиально не ходит к зубным врачам одна? Ну и что, что когда-то в школе она упала в обморок при виде бормашины на обязательном диспансерном обследовании? Ну и что, что в советское время нас обследовали насильно, и только завоевания демократии дали Ирке возможность годами не ходить к зубному врачу?

Все это не означает, что я должна сама нанести себе психологическую травму и встречаться с Екатериной Андреевной.

Вообще-то, если честно, кто-то не самый лучший во мне очень хотел нанести себе психологическую травму, разбередить свои раны и пошло любопытничать. Этот кто-то хотел понять (как будто это можно понять), как у нее с Андреем, хотел посмотреть — а может, она пополнела или у нее вырос нос, как у Буратино, или еще что-нибудь… Да, это гадко, но если осознаешь свои недостатки, значит, ты не безнадежен и есть шанс, что в следующий раз вместо того, чтобы смотреть на Екатерину Андреевну, ты пойдешь домой и почитаешь про духовное самосовершенствование.