Айона вздрогнула.

— Пока не расхаживаю, — добавила Мэри.

Айона на мгновение зажмурилась. Это совсем не та убитая горем брошенная жена, рыдающая над свадебным альбомом, которую все себе воображали. Да наверно и в начальной школе Святого Ансельма не такой представляют Мэри Давенпорт в ее свободные часы.

— Ну, я могу спросить у Ангуса, не осталось ли у него краски, чтобы ты могла вначале попробовать и посмотреть, как это будет выглядеть. Он всегда сохраняет остатки краски на случай, если придется что-то подновить. — Она замолчала, сомневаясь, насколько уместно говорить об умельце Ангусе, мастере на все руки, поскольку просто напрашивалось сравнение с абсолютной бесхозяйственностью Криса.

Внутренний голос тихо намекнул ей, что она-то хотела покрасить кухню в белый и голубой, под веджвудский фарфор. Но Ангус решил придать кухне вид скотобойни, — для чего вылез из постели в три часа ночи, чтобы к тому моменту, когда она встанет и возмутится, все было уже сделано. Ну, все выглядело так здорово, что она не стала особенно злиться, выйдя с утра на кухню, но при этом ей все-таки показалось, что по ней слегка проехались паровым катком.

Еще более тихий голос у нее в голове запоздало спросил: а не слишком ли невозмутимой кажется Мэри, но эту мысль тут же захлестнуло значительно более увлекательное перечисление всех черт Ангуса, которые напоминали о Гитлере.

— Разве тебе не следует убедить меня, что я не имею права быть в столь радостном расположении духа? — бодро спросила Мэри.

— Зачем? Мне кажется, ты не сомневаешься в своих взглядах. — «Зачем он вообще так заморачивался, предлагал мне самой выбрать цвета по таблице, если все равно всегда красил в тот цвет, который сам считал нужным?» — все еще клокотала Айона.

— Ну, ты же у нас передовик в области семейного счастья.

Что? Айона снова переключила внимание на Мэри и подняла руки. Ей казалось, что она ступает по тонкому льду.

— Кто же может знать, что происходит в чужой семье? И кто я такая, чтобы утверждать, что брак — это не отжившая средневековая традиция, совершенно не соответствующая психологии человеческого поведения?

Брови Мэри загадочно выгнулись, поднимаясь над оправой очков.

— Хорошо бы ты за рулем делала такие крутые повороты, подруга.

— Что?

— Да так, ничего.

— Что? — Айона повернулась в своем ковшеобразном сиденье, насколько могла. На лице Мэри, под солнечными очками, сияла широкая алая улыбка. Как мило. А чему же она все-таки улыбается? — В чем дело? Над чем ты сейчас скалишь зубы? Или у тебя в сиденье что-то встроено, а я не знаю?

Мэри на мгновение оторвала взгляд от дороги и опять столь же таинственно вскинула бровь. Она казалась веселой и хитрой и выглядела такой хорошенькой, какой ее давно уже не видели.

— Так что? — взвыла Айона. — Теперь я понимаю, что чувствует Тамара, когда до нее не доходят шутки! К чему именно ты клонишь, а?

— Ой, Айона, не надо так остро все воспринимать. Я просто имела в виду… — Мэри, все так же улыбаясь, выдохнула, как бы говоря: «Не стоит больше об этом», и махнула руками. — Чувствуешь такую невероятную свободу, когда делаешь то, что тебе не следует делать, и признаешь, что тебе это нравится. Когда Крис уехал, мне было поначалу так плохо, — ну ты же видела, на что я была похожа. Я ни с кем не могла разговаривать, не хотела рассказывать об этом родителям, не могла признаться самой себе в том, что очень рада его отъезду, потому что, как мне казалось, признаться в этом означало самой стать другим человеком, а я уже забыла, какой я могу быть. Но я была рада. Очень рада. У меня как будто гора с плеч свалилась, скажу я тебе. А еще я сбросила примерно пол-стоуна[74], — добавила она уже более непринужденно. — Ты заметила?

— Это вредно для здоровья, — сурово сказала Айона.

— Да не беспокойся, я уже снова все набрала. Господи, что за чудо это мороженое «Уоллз»!

— Мэри, ты сейчас врежешься в эту машину.

— Не врежусь. Я все время так радуюсь, мне кажется, что кругом столько замечательных возможностей, о которых я успела забыть…

От слов Мэри насчет возможностей Айоне почему-то стало нехорошо.

— А что он сказал по поводу твоего переезда? — спросила она, испытывая какое-то ужасное стремление заставить Мэри так же запутаться в своих чувствах, погрузиться в ту же сумятицу, которая бушевала в груди у нее самой.

Улыбка исчезла с лица Мэри.

— Он ничего не сказал. Я же говорю, мы беседовали совсем чуть-чуть. Он не вдавался в подробности, все время зевал и говорил мне, какой у них там уже поздний час.

— А ты сообщила ему, что и у тебя час был весьма поздний?

— Да. Но мне же не пришлось таскать мешки с зерном, следовательно, с моей стороны это был просто эгоизм.

— Мерзавец, — с чувством сказала Айона.

— Не стану тебе врать — немного я о нем все-таки скучаю, — призналась Мэри, поворачивая в Гайд-Парк, где они оказались в хвосте еле двигающейся колонны машин. — Но длится это не больше минуты. Сейчас, зная, что он не вернется, я часто вспоминаю времена, когда нам было очень хорошо вместе. Правда, у нас ведь были не одни только проблемы и скандалы. Были еще и приятные мелочи, которых окружающие не замечают, например, как он дожидался меня, когда мы бегали вместе. А еще, знаешь, он великолепно пек лепешки. В конце концов, он все еще мой муж, так ведь? По крайней мере, пока что.

Айона промолчала.

Они ползли по парку медленно, как ленивая змея.

— Ты смотришь, как я обращаюсь со сцеплением? — спросила Мэри, указывая на свои ноги.

Айона кивнула и подумала, насколько удастся прозондировать почву, раз уж Мэри в таком расположении духа.

— И тебе совершенно не хочется поехать туда и присоединиться к нему? — спросила она вместо ответа. — Если бы он хотел, чтобы ты это сделала во имя спасения вашей семьи?

— Айона, если бы Ангус решил, что хочет поехать и открыть паб в Грозном, ты поехала бы с ним?

Айона задумалась.

— Да, думаю, поехала бы.

— Хорошо. Если бы Ангус сказал, что ты должна поехать с ним, и если ты не поедешь, это будет означать, что ты сознательно обделяешь население Грозного, оставив их без своей монументальной живописи, и что ты просто еще один представитель среднего класса, ненавидящий город Грозный, который не заслужил такого хорошего образования, как у тебя, ты бы все равно поехала?

— Не может быть! — Айона вспыхнула. — Это Крис тебе такое сказал?

Мэри молчала, сосредоточенно ожидая, когда появится возможность вписаться между машинами и повернуть на Бейсвотер Роуд.

Айона тоже молчала; она думала, что раз уж она любит Ангуса, то поехать за ним на край света — это нечто само собой разумеющееся, — а ведь Мэри это, судя по всему, даже в голову не приходило.

— И, что самое главное, если бы сразу после его отъезда, — внезапно заговорила Мэри снова, — тебя вдруг осенило, что ты уже не меньше года Ангуса ненавидишь, но сама не могла себе в этом признаться, потому что какой-то тип в венке из цветов сказал, что ты должна любить его вечно, хотя Ангус заставляет тебя чувствовать себя ползучей тварью, и хотя он явно считает, что спасать мир приятнее, чем иметь дело с тобой, а также с учетом того, что вот уже полтора года вы не занимались сексом, ты все же собрала бы вещи и отправилась бы вслед за ним?

— Мерзавец! — снова повторила Айона. — О Боже! Я думаю… — Она сильно покраснела и не могла найти слов, которыми можно было бы выразить сочувствие в такой ситуации. Ведь Мэри не выносила, когда ее жалели.

— Думаю, не стоит больше об этом говорить, — твердо заявила Мэри. — Сейчас я пойду подавать блюда современной британской кухни, и это мне поможет подготовить проект для учеников, что-нибудь о животных, выращиваемых на ферме, и о блюдах, которые из них готовят.

— Господи, Мэри, — сказала Айона и закрыла эту тему, испытывая облегчение, слегка омраченное чувством вины.

Глава 28

— Айоны нет? — спросил Джим и перегнулся через стойку бара, чтобы посмотреть, не прячется ли она за апельсиновым соком «Бритвик». Сока там не оказалось, Айоны тоже.

Тамара продолжала полировать кружку, которую держала в руке.

— Она готовит все, что понадобится для викторины. И она не в духе.

Джим поднял брови, когда мимо прошел Ангус с парой кружек «Гиннесса». Айона не в духе, — такое не часто бывает, а? По крайней мере, не у него одного бывают проблемы с женщинами.

— Да, а что случилось?

— В выходные она поняла, что «Лед Зеппелин» расстались, когда ей было всего восемь, и для нее это было тяжелым потрясением. — Ангус как бы невзначай показал ему кружки. Он наконец освоил искусство рисования листка клевера[75] из последней струйки пены и теперь делал это каждый раз, даже на светлом пиве. — Она говорит, что помнит, как услышала о том, что застрелили Джона Леннона, но не помнит, как распались Лед Зеп. Подвинься, Тамара. — Он взял у посетителя десять фунтов и пробил их в кассу. — Она говорила, что хочет посоветоваться с тобой насчет регрессии, — может, так она сможет разобраться, не отпечаталось ли у нее в подсознании что-нибудь из детских передач новостей на Би-би-си, но я сказал ей, что это глупости.

— Ну, регрессия, я понимаю, вещь нужная, потому что это замечательный способ познать себя, но все равно не понятно, почему она так огорчена, — удивилась Тамара. — Вряд ли у нее были бы шансы с ними познакомиться. Я вовсе не говорю, что разбираюсь в рок-музыке, но даже я знаю, что «Лед Зеппелин» не так уж часто выступали в Карлайле.

— Хотя групи там были весьма пылкие, как я понимаю, — бросил Ангус через плечо, наливая водку в бокал. — Много девушек с собаками, если ты понимаешь, о чем я.