— Хорошо, да, слушай, ты сейчас явно занята, поговорим позже. — Она пробежала глазами по комнате. Если остаться здесь, она просто сойдет с ума. По-настоящему. Может быть, в порыве безумия начнет делать ремонт посреди ночи.

Прямо ей в ухо из трубки резко зазвучал голос Айоны.

— У тебя все нормально, правда, Мэри? — спросила она. — Ты только скажи, если у тебя какие-то проблемы…

Скажу ли я своей подруге, у которой все идеально, в том числе и любимый мужчина, и все остальное, что есть в жизни? Пожалуй, нет.

Мэри так остро ощутила холод одиночества, на которое сама себя сейчас обрекала, что поняла, что пора заканчивать разговор.

— У меня все в порядке, — солгала она. — Все нормально. Пока. — И она повесила трубку, не дав Айоне возможности поймать ее на этом обмане.

Итак. Нужно либо прочесть письмо от Криса, которое вызовет у нее чувство вины и недовольства собой, либо приступить к уборке.


Мэри набрала ванну и залезла в нее, держа нераспечатанное письмо выше уровня воды. Собраться с силами, чтобы распечатать конверт, она могла только в ванне, в окружении своих талисманов, — она зажгла свечи, налила бокал вина, поставила проигрыватель компакт-дисков поближе (насколько хватило длины шнура, потому что розетка была на кухне), включила альбом Фрэнка Синатры «Только для одиноких». Она представляла себя героиней «Крысиной стаи»[61], и ей это нравилось даже больше, чем когда она воображала себя Джиной Лоллобриджидой. «Фрэнки не любит тощих дамочек, — думала она, снимая халат и вешая его на застекленную дверь в ванной, чтобы приглушить жесткий свет неоновой лампы из коридора. — Джек и Сэмми не стали бы призывать меня сесть на диету и не вихлять бедрами».

Она стала осторожно погружаться в ванну, остановилась на полпути, взяла конверт в зубы и принялась жестоко тереть бедра щеткой для тела. Когда кожа у нее начала зудеть (она верила, что это в панике собирают вещички и сматываются крошечные семейства целлюлитных клеток), Мэри позволила себе опуститься в воду. Она развела в горячей воде детское масло для ванны, и вокруг нее шипела пена, — маленькие пузырьки лопались, налетая на ее кожу.

«Распечатаю письмо, когда выпью полбокала вина, — подумала она и взяла с коврика в ванной прохладный бокал. — Нет, я не пытаюсь оттянуть этот момент, нет».

Мэри обожала пить вино, лежа в ванне, но у нее редко случалась возможность доставить себе это удовольствие. Крис однажды жизнерадостно довел до всеобщего сведения, что собирается искоренить ее студенческую привычку пить вино в ванной, поскольку, не говоря о том, что это может довести до алкоголизма, Мэри может просто «напиться, поскользнуться и умереть от потери крови, как Дженет Ли[62]». Тогда она заметила (некрасиво нахмурив брови, как Крис потом ей сообщил), что на самом деле бедняжка Дженет погибла не из-за того, что споткнулась в душе, но он не стал ее слушать, кроме того, его нечаянно выручил Ангус, который в тот самый момент с ужасом воскликнул, что всякое сколько-нибудь приличное вино под действием горячего пара утратит букет. Мэри отлично знала, что Крис совершенно не представляет события фильма «Психоз», но она не стала поправлять его перед их друзьями. Однако ей было неприятно думать, что в коллективной памяти отложился еще один случай, когда Крис поправлял ее. Неудивительно, что Айона терпеть его не могла.

«Вся история наших отношений состояла из вот таких неприятных случаев, — думала она, ощущая на языке первый глоток вина. — Все, наверное, невесть что думают об этой кошмарной училке».


Мэри откинулась назад, погружаясь в пену, — снаружи ее согревала горячая вода, изнутри — вино. Она старалась не обращать внимания на плесень, которая покрывала зацементированные потолочные швы. Конверт лежал на полочке над ванной, поверх щеточки для ногтей. Она попробовала увидеть его насквозь, пытаясь отключить сознание и наблюдать за приходящими в голову предположениями. Что пишет ей Крис в этом письме? Как правило, ей было легче читать неприятные новости, когда удавалось заранее угадать, с чем придется иметь дело. Она предпочитала делать такие предположения, чтобы ситуация предстала хуже, чем потом окажется на самом деле.

Мэри пристально смотрела на конверт, адрес на котором был написан почерком Криса, с наклоном влево. «Я так хорошо работал, что меня повысили, и теперь я посол ООН по специальным поручениям?» Какой-нибудь явный упрек на тему, что, пока они беспокоятся о том, из какого мяса произведена колбаса, беженцам просто нечего есть? А может быть, очередной выпад в отношении Тамары; она единственная из всей их компании, не считая Криса, говорила, что ее беспокоят общественные проблемы, — по его мнению, она понимала их как необходимость почаще показываться в обществе.

И он не далек от истины.

«А может быть, он написал, как скучает без тебя», — заговорил какой-то слабый голосок в глубине ее существа, и у Мэри по коже поползли мурашки. Это никак не озарение, доносящее суть письма, это просто непроизвольная мысль. Они должны скучать друг по другу. Но ее сознание с пугающей стремительностью прогнало такие мысли, и Мэри поняла, что ей и не хотелось бы, чтобы Крис по ней скучал. Потому что она без него не скучает. Начни они скучать друг без друга, и исказится то ровное течение ее жизни, которое сложилось уже за его отсутствие.

Иногда она ощущала огромнейшее облегчение от того, что ужасные времена позади, — как будто некая магическая сила услышала, о чем она вздыхала над кастрюлей со сливочной помадкой: еще недавно она была будто цепью прикована к человеку, которого с трудом выносила, и вот уже на следующий день он исчез, и в этом нет ее вины, так что теперь она могла смотреть по телевизору любые мыльные оперы или три вечера подряд заказывать ужин из ресторана.

Но потом стоило малышу на площадке назвать ее миссис Давенпорт, как Мэри ощущала пощечину — она не сумела создать семью, и больше нечего сказать. Не тот мужчина, неподходящий момент, дурацкое и неподходящее место. А теперь приходилось расхлебывать эту кашу. Мэри терпеть не могла чувствовать себя такой дурой. Как она могла поступить так глупо? Она нахмурилась, глядя на письмо. Но на самом деле, как она могла все так опошлить? Как она, ребенком продумывавшая собственное венчание в церкви, вплоть до состава певчих, могла внушить себе, что совершенно приемлемо давать клятвы вечной верности, стоя в бикини? Боже мой, она даже помнила не сами клятвы, а, скорее, стыдливые переживания о том, как выглядит со спины.

Не надо себя мучить, когда все уже случилось. Сейчас ты уже ничего не можешь исправить.

Мэри погрузилась в пену еще глубже и отпила большой глоток вина. Она не могла постоянно бороться с этими мыслями. Пора было все-таки разобраться в своих чувствах. Ведь однажды он вернется, правда? Она хмуро смотрела на конверт, чтобы хоть на чем-то сосредоточиться, и старалась распутать клубок эмоций, но стоило подобраться к любому из собственных чувств, как оно юркой рыбкой ускользало от нее. Мэри надеялась, что от вина они немного успокоятся и можно будет понять, что же она на самом деле чувствовала, — ведь до этого ее сознание упрямо пыталось придать обманчивый блеск неприглядной правде.

Первую мысль ей удалось поймать довольно легко, — потребовался лишь еще один бокал вина и три песни: на самом деле ей нравилось быть одной. Впервые в жизни она чувствовала себя по-настоящему свободной, пусть и в несколько бедственном положении. Общаться с друзьями в «Грозди» было легко — все решили, что она наверняка безумно тоскует по Крису, и не затрагивали эту тему, и, благодаря тому, что они так здорово выдумали за нее, как ей одиноко, она как-то и не чувствовала себя обманщицей, — а приходя домой, скидывала обувь и ложилась в кровать, благодаря Бога за отсутствие человека, который заявил бы, что у нее воняют ноги.

Хотя она понимала, что ее должно бы мучить чувство вины.

Мэри долила в бокал вина, и снова запел Фрэнк, — проигрыватель автоматически включил диск с самого начала.

«Это же так легко, — думала она, скользя взглядом по картине на стене. Подарок Айоны, эта большая, голубоватая и непонятная картина ее всегда умиротворяла. — Вначале надо понять, что я чувствую, и тогда мне будет нипочем все, что может быть сказано в письме».

А ведь он тебе даже не нравится.

Эти слова так неожиданно всплыли в голове Мэри из ниоткуда и прозвучали так громко, отдаваясь эхом, что она чуть не поперхнулась вином.

Но это была правда. Он ей не нравился. Он вообще перестал вызывать у нее какие-либо чувства, даже отрицательные.

Мэри представилась достаточно иррациональная картина: сейчас Перст Божий, пронзив потолок ванной, накажет ее; но ничего не произошло.

Она вздохнула. Она не скучала по нему, а мучилась от мысли, что должна бы скучать. А с кем она, собственно, живет: с живым человеком или с теоретическими представлениями о браке? Эта мысль уже давно стала закрадываться ей в голову, но до сих пор Мэри стойко не позволяла себе четко ее сформулировать. Теперь, когда она это сделала, то будто нырнула в низвергающиеся струи огромного водопада. Уже не остановиться, не вернуться, не вскарабкаться назад по скользким обрывам.

Ей не хватало присутствия Мужа — роль которого он исполнял неважно, — а не человека по имени Крис, — ей казалось, что она нарушает общественный уклад, и из-за этого ее мучило чувство вины. Заглянув же в свое сердце, она со стыдом ощущала полную пустоту.

Мэри стало слегка дурно. А ведь она так и не распечатала письмо.

Мозг ее безжалостно продолжал свою работу — она молча позволила ему обследовать все темные глубины ее существа, покрытые застарелой слизью. Ей хотелось бы не знать об этом, — так пытаешься, но не можешь отвести глаза от места автокатастрофы.