Погорела Мария Петровна, когда Ирина находилась в декретном отпуске и в поликлинике отсутствовала. Уголовное дело! Мария Петровна опекала одну старушку, которая обещалась ей квартиру оставить. Витамины колола, таблетки приносила и продукты. Ирина старушку хорошо знала, потому что Мария Петровна через день записывала вызовы Ирине к этой бабуле. Лишний знак особого отношения, а Ирине делать нечего – надо идти на вызов, мерить давление и слушать угасающее сердце, лекарства те же. Бабуля умерла, Мария Петровна хотела вступить в права, но тут объявились прямые наследники, которые подали в суд на медсестру, использовавшую служебное положение, чтобы захватить квартиру. Главврач с перепугу заработал предынфарктное состояние, бедолага. Но сообразил: достал из стола папку с Ириниными докладными и предложил медсестре уволиться по собственному желанию. До суда не дошло. Хотя к Ирине, тогда кормящей матери, приходили, спрашивали, не выступит ли свидетелем. Она ответила решительным отказом. Докладные писать – неблаговидное занятие, а в суде выступать против пожилой женщины – это уж ни в какие ворота. Ира считала Марию Петровну личным врагом, кровопийцей и подлой особью, позорящей звание медика. Но правде надо смотреть в лицо: Мария Петровна желала получить квартиру не для себя, а для внучки, крайне неблагополучной девушки.

Конфликт с Марией Петровной стал для Ирины хорошей жизненной школой, выпускница медучилища Верочка, которую поставили на участок, – подарком Провидения. Безотказную, всегда готовую подменить коллегу с другого участка, Верочку любили в поликлинике. Медсестры корыстно пользовались добротой девушки и бескорыстно и активно мечтали выдать ее замуж за хорошего человека.

– Ирина Николаевна! – позвала Верочка. – Чей-то вы в окно так долго смотрите? Пять минут третьего, нажимаю?

– Нажимай! Верочка, я уже говорила, что счастлива работать с тобой?

– Ой, чей-то вы! – радостно вспыхнула девушка, давя пальчиком на кнопку, которая включает лампочку над дверью кабинета «Входите».

«Чей-то» имело у Верочки множество интонаций и заменяло в словарном запасе десятки выражений.

– Чистая правда! – заверила Ирина. Повернулась к вошедшему пациенту: – Здравствуйте! Садитесь. Ваша фамилия? Есть карточка?

До конца приема оставалось полчаса, когда пришла Стромынская. Не обращая внимания на пациента – старичка с артритными пальцами, сражавшегося с пуговицами на рубашке, – спросила:

– Сколько стоит пальто твоего мужа? Я своему тоже хочу, драповое черное и длинное.

– Вера, выпиши направления на анализы: кровь общий, моча, – диктовала Ирина, – и на УЗИ сердца. Не помню, – ответила она Стромынской. – А где ты видела Павла?

– Да только что в коридоре, он ведь от тебя шел.

«Обозналась», – подумала Ирина. Вытащила записную книжку, отданную матерью, и протянула Стромынской:

– Твоя?

– Моя. Откуда она у тебя?

– Степанова вернула.

– Все-таки она стащила, а мне врала, что не ее рук дело. Еще сказала, что я… но это ладно, – осеклась Стромынская, как человек, чуть не сболтнувший унизительную для себя информацию. Но после секундного колебания (обида пересилила соображения конспирации) все-таки выложила: – Эта грымза заявила, что не доверила бы мне клистир поставить. Представляешь? Мне! Врачу первой категории, с двадцатилетним стажем!

Ирина полностью разделяла точку зрения матери на профессиональные качества Стромынской, но вслух этого, естественно, произнести не могла.

– Послал тебе бог пациентку на участок! За какие грехи? – продолжала Стромынская. – Я от нее вышла, семью потами обливаясь.

«Получив конверт с деньгами, – мысленно продолжила Ирина, – и еще продукты прихватив. Достойная плата за получасовое заточение в туалете».

– Спасибо! Я пойду? – спросил старичок пациент, напуганный тем, что в его присутствии врачи перемывают косточки больным.

– Присядьте, – показала Ирина на стул, – мы еще не договорили. Я звонила в больницу, – обратилась она к Стромынской, – Краско умер, двусторонняя пневмония.

Стромынская не посчитала нужным изобразить печаль или раскаяние, пожала плечами и поведала то, ради чего пришла:

– Яу главного на завтра отпросилась на полдня, тебе мои вызовы запишут. Пока! Бывайте!

– Чей-то все гадины так хорошо устраиваются? – не стесняясь пациента, возмутилась Верочка, когда за Стромынской закрылась дверь.

Ирина перевернула карточку, прочитала на первом листе имя больного и обратилась к нему:

– Иван Александрович! Вам необходимо пройти обследования, по результатам которых…

Стромынская не обозналась. Она действительно видела в коридоре Павла, стремительно шагавшего, не ответившего на приветствие, в расстегнутом пальто.

Во искупление вчерашнего приступа ревности Павел решил встретить жену после работы. На подходе к кабинету Ирины его ноги вдруг отяжелели, а лицо окаменело. У стены стоял мужик и читал газету. Явно не пациент, явно дожидается Ирину. Отлично знакомая поза, сам так не раз стоял, отгораживаясь газетой от сидящих на лавке больных.

Павел прошел в конец коридора, изображая идущего по делу (какого лешего, для кого спектакль?), дернул закрытую дверь процедурного кабинета, развернулся и двинул в обратную сторону. Отчетливо услышал, как спросили «ухажера»:

– Вы последний?

– Нет-нет, я не на прием.

«Не на прием! Не на прием!» – пульсировала кровь в ушах. Кажется, кто-то поздоровался с ним, Павел не ответил. У гардероба нечаянно толкнул плечом женщину, прошипел сквозь зубы извинения, будто проклятия.

Выскочил на улицу, в лицо ударил морозный ветер, распахнул незастегнутое пальто. Холода Павел не ощущал. Он кипел, раскалился докрасна от гнева и ярости. Как чайник. «Я и есть чайник», – думал Павел, подставляя разгоряченное лицо ветру.

Вспомнились Ирины слова, не раз повторенные: «Ты обладаешь удивительной способностью заводиться с полоборота из-за пустяков». Она еще прибавляла: «Живем не тужим. Тишь, гладь, божья благодать. Вдруг – бах! Трах! Замыкание, искры во все стороны, пулеметная очередь, артиллерийская канонада, танковая атака! Окопы сровнялись с землей. Сдаюсь! Бери меня в плен! Только не стреляй, зачехли орудия!»

Водится за ним такой грех, чистая правда, гневлив нешуточно. В детстве слыл отчаянным драчуном, первым бил обидчиков, кулак летел вперед, опережая мысль и разум. С годами научился сдерживаться, давить вспышки гнева. Но сегодня, пять минут назад, до судороги в руке хотелось вмазать «ухажеру», впечатать ему газету в расквашенное лицо. Но устроить драку с любовником жены в коридоре поликлиники! Это уже слишком!

Возможность того, что он потеряет Ирину, разрушится их семья, была настолько кошмарна, что не поддавалась осмыслению. Все равно как представлять в деталях свою предсмертную агонию. Думать – невозможно, кипеть от ярости – легко.

А что делать? Как он должен поступить прямо сейчас? Купить водки и поехать к Даниле, пусть принимает в свой клуб обманутых мужей! Решение не оригинальное, но другого не имеется.

4

Верочка и Ирина вместе вышли из кабинета. Верочка держала стопку медицинских карточек, Ирина закрывала дверь на ключ. К ним шагнул мужчина, посмотрел на одну, на вторую, выбрал Верочку:

– Добрый вечер! Позвольте задержать вас на несколько минут?

– Чей-то? Прием окончен!

– Убедительно вас прошу!

– Нет, ну что за люди! – продолжала возмущаться Верочка.

– Ирина… Ирина Николаевна! Я друг вашей мамы, мне обязательно нужно с вами поговорить.

– Разве у вас есть мама? – удивленно посмотрела на Ирину медсестра.

– Теоретически у каждого есть мать. До свидания, Верочка! До завтра.

– Ага! Я пошла. – Вывернув шею, продолжая рассматривать мужчину, Верочка медленно двигалась по коридору.

– Простите, обознался! – вслед произнес мужчина.

Ирина откровенно и молча его рассматривала. Сколько, мать говорила, ее любовнику? Двадцать семь. Выглядит на все сорок, изрядно потрепанный. Но совершенно не похож на душегуба или убийцу. Впрочем, с преступниками Ирина никогда дела не имела, неизвестно, под какой личиной они прячутся. Этого она скорее отнесла бы к породе тихих интеллигентных неудачников, чья карьера в институте не поднимается выше старшего преподавателя, а на предприятии – ведущего инженера. Заведующим кафедрой или начальником цеха такому никогда не стать.

– Меня зовут Толик… то есть Анатолий… Витальевич.

Он заметно стушевался под оценивающим, далеким от дружелюбия взглядом Ирины.

– Что вам угодно? – спросила она.

– Я друг вашей мамы, – повторил Толик Витальевич. – До недавнего времени близкий… до сегодняшнего дня… Маруся меня прогнала.

Он никак не мог взять правильный тон, смущался и заикался. Ирина была спокойна и тверда как скала. Только любовника матери ей не хватало!

– Обязательно посвящать меня в подробности ваших отношений?

– Нет, простите, Ирина… Николаевна.

– Анатолий Витальевич! Чего вы от меня хотите? Надеюсь, не выступить ходатаем в примирении с Марией Петровной Степановой?

В коридоре появилась уборщица с ведром и шваброй. Ирина пошла на выход, Анатолий Витальевич засеменил следом. Быстро заговорил, обращаясь к затылку Ирины:

– Возможно, вы не знаете… Маруся очень скрытный человек, хотя с первого взгляда может показаться, что очень открытый… Я не подозревал, например, о вашем существовании, извините. Маруся никогда не говорила, что у нее есть дети… дочь, такая… взрослая.

Не случайно он принял Верочку за Ирину.

– Постарше вас буду.

– Разве? Мне сорок, то есть тридцать семь. Мать в своем репертуаре! Врет на каждом шагу! Ради эффекта скинула любовнику десять лет. Правда, произведенный на Ирину эффект оказался противоположного свойства. Да и… пятьдесят четыре минус тридцать семь – семнадцать лет – вызывающая, если не сказать пошлая, разница в возрасте. Хотя, с другой стороны, вынуждена была признать Ирина, мать отлично выглядит и рядом с Толиком не смотрелась бы старшей сестрой.