— Да мне ничего не надо! Я на минутку!

— Какая «минутка»? Целую жизнь не виделись. Иди садись сюда, к окну. Удобно? Подожди, я сейчас.

2

Мария Петровна принесла из комнаты вазу большую хрустальную со сколом по краю, наполнила водой, поставила цветы и еще раз поблагодарила:

— Прекрасные розы! Мне тысячу лет никто цветов не дарил.

Николай Сергеевич невольно взглянул на подоконник, где стояли белые хризантемы в кувшине.

Их несколько дней назад принес Толик. Зачем соврала, что давно никто цветов не дарил? Почему, когда хочешь быть предельно искренней, врешь на каждом шагу?

Николай Сергеевич подумал, что бедная Маруся сама себе покупает осенние цветы.

Мария Петровна распахнула холодильник, осмотрела сиротливые полупустые полки, привычно выругалась:

— Холера! Шаром покати! Есть сыр и объедки ветчины. Будешь? Сделать бутерброды?

— Спасибо, Марусенька! Ты всегда была очень хлебосольной.

— Откуда знаешь? У тебя не было возможности познакомиться с моей хлебосольностью.

— Я предполагаю, — выкрутился Николай Сергеевич.

Мария Петровна включила газ под чайником, сделала бутерброды, достала из шкафа вазочки с вареньем и конфетницу с двумя несчастными «Каракумами». Посмотрела на них и счастливо улыбнулась. Вчера была полная ваза, Ирочка съела. Разворачивала фантики и трескала конфетки как семечки, будто маленькая девочка.

Николай Сергеевич с легким изумлением наблюдал, как Маруся улыбалась конфетам, не поставила их на стол, а убрала обратно в шкаф, точно большую ценность.

— Рассказывай, как жил. — Маруся присела за стол.

— Хорошо, спасибо! Мама умерла шесть лет и пять месяцев назад.

Николай Сергеевич запнулся. Получилось неловко: жил хорошо, и тут же — мама умерла. Но Маруся не заметила неловкости, спросила:

— Так и работал в архиве?

— До пенсии, — подтвердил Николай Сергеевич. — А ты? Кем была?

— Пусковицей.

— Кем-кем?

Вчера Мария Петровна с бухты-барахты, незнакомой докторше (тогда еще чужой девице) распиналась про свою жизнь, а сегодня почти родному человеку рассказывать не хотелось.

— Запускала предприятия, — коротко ответила она.

— Замужем… вышла замуж, кажется?

— Да.

— Счастливо?

— Очень.

— А где сейчас твой супруг?

— На том свете.

— Прости!

— У меня коньяк есть! — Мария Петровна протянула руку и достала с полки бутылку, в которой осталось на два пальца. — Будешь? Мы вчера с Ирочкой… она тебе говорила, что у меня была?

— Ирочка говорила, — быстро ответил Николай Сергеевич. — От нее и адрес твой узнал. Марусенька, я не могу, сердце. А ты, если хочешь, конечно!

— Одна не пью. В моем положении спиться — самое простое.

— Да, я знаю…

Засвистел чайник, Николай Сергеевич облегченно перевел дух — он не знал, как завести разговор с Марусей о болезни, какими словами уговорить ее на операцию.

Мария Петровна спросила, будет он чай или кофе. Сошлись на кофе — растворимом, слабеньком, только кипяток закрасить, от крепкого сердцебиение и бессонница. У Николая Сергеевича не было аппетита, но он жевал бутерброды, потому что их приготовила Маруся. С детства укоренившаяся привычка. Мама говорила: «Тебе нужно покушать», и он послушно ел. Как-то приехал дальний родственник, мама пригласила его за накрытый стол, но родственник отказался — не голоден. Коля с мамой переглянусь: какая бестактность! Для вас готовили, а вы пренебрегаете! Коля тогда сел за стол, принялся есть и нахваливать мамину стряпню. Это был маленький подвиг. Жизнь состоит из маленьких подвигов.

— Благодарю! Очень вкусно! — преувеличенно похвалил Николай Сергеевич, вытер губы и пальцы салфеткой.

Мария Петровна усмехнулась: чего тут вкусного, жевал — давился, она ведь видела. Куртуазные ширли-мырли. Давно от них отвыкла, забыла. Но сейчас даже приятно — молодость вспомнить. Как она, валенок деревенский, попала в дом, где с крахмальными салфетками обедать садятся. Дом — громко сказано, комната в коммуналке с тараканами — не хотите?

— Коля! А ведь твои предки не из столбовых дворян?

— Отнюдь. Моя бабушка служила гувернанткой в богатой купеческой семье. Сын хозяев ее… с ней…

— Понятно, оприходовал.

— Да, соблазнил. Мне кажется, мама всегда остро переживала, что она внебрачный ребенок, хотя, естественно, этого не показывала. И роковым образом повторила судьбу бабушки. Мой отец — красный командир, пограничник. Маруся, я тебе выдам тайну: они не успели расписаться, отец погиб, и я тоже внебрачный ребенок.

— А раньше мне ничего не рассказывал! — упрекнула Мария Петровна.

— Но ты и не спрашивала, — справедливо возразил Николай Сергеевич.

— Хорошенькая традиция — в подоле приносить.

— К счастью, Ирочка ее избежала. У Ирочки прекрасная семья, замечательный муж и прекрасный сын.

— Расскажи мне о внуке.

— Мне слов не подобрать, какой Николенька чудный мальчик!

Но слов Николай Сергеевич нашел очень много, говорил долго, перечисляя достоинства внука, пересказывая его вопросы, повествуя о шалостях и проказах. Мария Петровна слушала не перебивая, с блаженным выражением лица, смеялась до слез, восхищенно прижимала руки к груди. Лучшего слушателя для рассказа о любимом внуке Николай Сергеевич не мог бы найти.

Между ним и Марусей вдруг установилась теплая связь, точно ниточки протянулись, опутали пространство, и стало невыносимо приятно. У Николая Сергеевича выступили слезы умиления. Маруся уже не казалась ему постаревшей, напротив — молодой, чудесным образом сохранившейся, точь-в-точь такой, как жила в памяти. Единственная и любимая.

— Милая моя, желанная, Марусенька! — пробормотал Николай Сергеевич и полез за платком, чтобы утереть глаза.

Мария Петровна шмыгнула носом, втягивая ответные слезы.

— Ну, привет! — буркнула нарочито укоризненно. — Давай рыдать, как два старых пенька.

— Маруся! Ты нисколько не изменилась! — горячо и искренне заверил Николай Сергеевич. — Так же прекрасна, как и прежде!

— Какое там «прежде»! Коля, у меня климакс начался три года назад.

— А у меня — пятнадцать! Они рассмеялись, и связь их стала прочнее и роднее. Точно впали в детство или охмелели без вина.

— Ирочка сказала, что обварила тебя кипятком!

— Точно! Смотри!

Мария Петровна задрала юбку и показала красные пятна на бедре. Но Николай Петрович смотрел не на них, вернее — на них, ожоги, но и на всю ногу целиком, упругую, крепкую, обворожительную. Николай Петрович почувствовал давно забытые шевеления плоти, растерялся, захлопал глазами.

— А говорил, климакс! — попеняла Маруся, опустив юбку и прекрасно поняв его состояние. — Ишь, зарделся! Не балуй! — шутливо погрозила она пальцем.

— Не буду! — молодецки пообещал Николай Сергеевич.

— У меня вчера произошло… такой особенный день! Вот бывает: пять лет пройдет, а вспомнить нечего. А тут два часа, в которые уместилась, спрессовались все счастья и несчастья, которые на роду написаны. И подлость страшная, хоть и забытая… на плывуне…

— Что?

— Однажды было, на плывуне фундамент завода в Подмосковье построили, он и поплыл. Геодезистам хоть уши отрывай, хоть в тюрьму сажай — поздно, угробили народные деньги. Нельзя на плывуне строить. А подлость — тот же плывун.

Слова Маруси приземлили радостно и весело вознесшиеся чувства.

— Стоить ли грустное вспоминать? — ласково спросил Николай Сергеевич. — Столько лет прошло, печали забылись, теперь…

— Да если б я знала, что девочка страдает, что обо мне думает! Я бы глотки вам перегрызла! Я бы ее украла, увезла! Я была бы нормальной! Счастливой! Думала — вы, ты с матушкой своей, раздери вас черти, аристократы! А что я могу ребенку дать? Чему научить? У-у-уй! — застонала, как от боли, Мария Петровна и стукнула кулаком по столу.

Николай Сергеевич растерялся от этой вспышки, вздрогнул от удара по столу.

— Но, Марусенька, — пробормотал он, — все сложилось замечательно. Ирочка была окружена любовью…

Он говорил, но сам не слышал своих слов, да и Мария Петровна не слышала. Она смотрела на него, сжав губы, прикусив язык.

Мария Петровна могла сказать! Ох, как она могла бы ответить! Сколько накопилось, сколько за последние сутки приросло! Вот только зачем рвать на куски больное сердце этого старика, когда-то бывшего ее мужем, навсегда оставшегося отцом ее единственного ребенка? Кому от ее гневных речей станет легче? Мария Петровна не дала сорваться с языка проклятиям.

— …прекрасный ровный характер… — продолжал говорить о дочери Николай Сергеевич. — Все-таки давай выпьем, — перебила Мария Петровна и открыла бутылку, достала рюмки. — Не умрешь от трех капель коньяка.

— Не умру, — согласился Николай Сергеевич, поднял рюмку и провозгласил тост: — За твое, Маруся, здоровье!

— Плевать мне на здоровье! Давай выпьем… За встречу и чтоб они сдохли!

— Кто?

— Враги Ирочки и внука.

— Но у них нет врагов!

— Это у тебя, рохля, врагов нет! А Ирочка из другого теста, мой замес, я видела. И Коленьку, по твоим рассказам, Бог характером не обидел, жару еще даст. Без врагов такие не обходятся. Подожди, закуску достану.

Две конфеты, мелькнувшие в начале их застолья, появились вновь на свет и были поделены поровну. Выпили, закусили.

Конфеты и скромные бутерброды навели Николая Сергеевича на мысль, что Маруся нуждайся.

— Марусенька, я бы с радостью хотел… Давай буду помогать тебе материально?

— Ты что, окосел?

— Самую малость. Ведь ты по возрасту еще не на пенсии? И не работаешь?

— У меня любовник богатый.

— А? Что? Извини, — сконфузился Николай Сергеевич.

— Пошутила, нет у меня никакого любовника. Но если бы захотела, они б тут в очередь стояли.

— Верю.