Миша физически ощущал, как лишается важной части себя. Он будто бы летел снегом, бесследно растворяясь в долгом и легком падении. Что же осталось теперь от него? Когда его отец, учитель и просто друг унес с собой Мишу – сына, Мишу – неплохого резчика, Мишу – посредственного рисовальщика. Он унес с собой того паренька, что часами маялся над непослушным холстом. Унес хитреца и растяпу, который приклеивал жвачки под сиденье «Божьей коровки». Таким Мишу больше не знает никто. Такого Миши теперь и нет вовсе. И сейчас, под холодным снегом, ему стало обжигающе страшно – что же будет, если вдруг он останется один? Тогда он мигом превратится в ничто? Миша чувствовал, что живет в глазах и сердцах близких людей – оттуда и черпал знания о себе. Потеряв же одно из отражений, он видел в зеркале дырявого человека, понимая, что никто и никогда не сможет залатать эту дыру…

А затем Миша подумал о том, что же осталось теперь от его отца? Неужели ничего? Лишь старые полотна, пылящиеся по углам покосившегося домика, напомнят проснувшимся по весне мухам – здесь жил художник. Но проснется ли его «Божья коровка», полетит ли по ухабистым дорогам Истры? И тут Миша вспомнил свой недавний разговор с отцом. Уже тогда художник знал, что не сможет прокатиться с ним мимо цветущих полей, не искупается в реке, не расставит треногу мольберта под старым дубом. Только теперь Миша понял его просьбу: «Нарисуйте меня будущим летом!» Павел Львович тоже боялся исчезнуть без следа, но еще больше его волновало то, что его забудут близкие люди. И Миша пообещал себе, что если еще возьмется за кисть, то обязательно дорисует на холсте фигуру отца. Он впишет папу в любой пейзаж: неприметно сидящим на парковой скамье, в окружении гуляющих прохожих. Или силуэтом рыбака на деревянном мосточке у дальнего берега реки. И пусть не каждый обратит внимание на эту фигурку, главное, сам Миша будет знать – папа живет в его сердце. А еще он твердо решил, что обязательно сделает выставку картин своего отца. Впервые у Миши появилась определенная цель, которую он был намерен всеми силами добиваться.

А зима облепляла, остужала и вьюжила, стараясь смыть этот день с лица земли. Миша все смотрел на мокрый снег, что таял в воздухе. И почему-то сейчас, среди земной метели, вспомнил про горячий Марс. Недавно он узнал, что и там порой валит снег. В этой великой вселенной творятся невообразимые вещи. Кто знает, может, и для его отца найдется местечко где-то там – за снегами Земли или Марса…


Сегодня Димка почему-то весь день вспоминал лето – а точнее, ту прошлогоднюю поездку, когда Миша и Павел Львович задумали сделать из него художника. Втроем они погрузились в маленький салон «Божьей коровки» и отправились на природу. Стоял замечательный ясный день, барашки облаков паслись на синем небе, как в чистом поле. Настроение у всех было хорошее. Павел Львович любовался пейзажами и подбирал лучшее место для остановки. Миша с утра мечтал искупаться в реке, а Димка был просто рад разделить с близкими людьми этот чудесный день, точно праздничный торт, который никто не захочет есть в одиночку. Вскоре они нашли симпатичное местечко возле берега Истры, оставили машину на обочине и потащили мольберты, краски и кисти в тень ветвистого дуба. Отсюда открывался красивейший вид. Димка так залюбовался им, что даже не стал пытаться что-то нарисовать, лишь ходил между Мишей и Павлом Львовичем, сравнивая их старания над мольбертами с красотой самой природы. Природа оставалась непревзойденной. Вскоре к тому же мнению пришел и Миша. Расстроенный очередной творческой неудачей, он ушел купаться на реку, а Димка с Павлом Львовичем долго сидели под старым дубом, ели припасенную клубнику и разглядывали облака. Художник придумывал каждой туче свою историю, и небо казалось настоящей книгой легенд. Там плавно скользили ладьи с множеством весел, за ними скакали кони, пышные пирожки проплывали вслед за чарками, букеты цветов летели к ногам воздушных цариц…

Сейчас, среди зимы, Димка гулял по летнему небу и мог наизусть рассказать про каждое из проплывших тогда над их головами облаков. Внутри возникло странное ощущение – будто бы теперь у него есть место, где всегда можно пообщаться с Павлом Львовичем. Место, где оживают мертвецы, но там нет страха и тьмы, там всегда свет, небо и вкус клубники в облаках…


С самого утра Никита мучился от боли. С тех пор, как он узнал об уходе Павла Львовича, где-то в груди все жгло и ныло. Как будто он глотнул горячего чаю, после чего хотелось много и часто вдыхать и выдыхать через рот, захватывая холодный воздух. Это не могло остудить пыл, но будто бы немного успокаивало. Никита прекрасно понимал – иначе и быть не может. Терять близких – больно. Когда больно – болит. И это жизнь. Точнее – это надо пережить. Чтобы идти дальше закаленным, сильным, более опытным. Никита убеждал себя в этом каждый раз, когда заглатывал очередную порцию влажного зимнего воздуха, так и не чувствуя облегчения. Он смахивал со лба мокрые снежинки и вспоминал тот день, когда впервые столкнулся с болью.

Как-то в раннем детстве, бегая по двору босиком, он поранил ногу. Острый камушек впился в пятку и разодрал кожу. Потекла кровь и ступня заныла, как никогда раньше. Никита всерьез перепугался и, еще не понимая толком, что же случилось, в слезах примчался к матери.

– Больно! Больно! – кричал он, будто бы это было чем-то сверхъестественным, невозможным.

– А чего же ты хотел? – Мама спокойно обрабатывала ранку. – Так и должно быть, ты поранился, вот и болит. Боль – это очень важный сигнал для нашего организма!..

Вечером Никита, все еще хромая, подошел к отцу и спросил:

– Папа, а зачем нам нужна боль? – Он залез к отцу на колени. – Мама говорит – это очень важный сигнал, но мне этот сигнал совсем не нравится!

– Мама права, – засмеялся отец и потрепал Никиту по голове. – Вот ты порезался, и сразу стало больно. Мама тут же залечила твою ранку, и теперь все будет хорошо. А без боли когда бы ты еще заметил, что порезался? За это время в рану могла бы попасть зараза, и все стало бы куда серьезнее…

– Значит, боль спасла мою ногу?

– Точно! – улыбнулся папа.

Вот и сейчас организм сигналил о том, что ушел близкий человек. Наверное, боль спасала Никиту от чего-то более страшного. Только некуда было приклеить пластырь – скорее всего лечение в таких случаях не простая штука. И у Никиты почему-то заныл шрам на ступне. Видимо, и сегодняшняя боль заляжет новым рубцом. Теперь, как никогда, Никита кожей чувствовал, что жизнь оставляет свои отметины, каждый день меняя его…


Саша смотрела на белую пустую дорогу – сейчас там спала тишина, а снег периной укрывал ее, убаюкивая тихим завыванием ветра. И вдруг вдали замаячило красное пятнышко. Громыхая и повизгивая, оно стремительно вырвалось из памяти. Пятно увеличивалось с каждой минутой – это была «Божья коровка». Красный «Запорожец» скакал по ухабам, и, смотря на него, нельзя было не улыбаться. Яркий прыгающий жучок посреди сонной зимы выглядел детским мячом, случайно закатившимся в мраморный зал.

Вокруг слышался детский смех. «Божья коровка», тарахтя, пронеслась мимо, и улыбающийся Павел Львович несколько раз приветственно надавил на гудок. «Биу-биу-бип» – так художник всегда приветствовал знакомых. А в нос ударил запах выхлопных газов, бензина, и Сашу захлестнул детский восторг. Хотелось с надеждой бежать следом, зная – сейчас тебя прокатят на переднем сиденье и даже позволят дать коронный сигнал «биу-биу-бип» первому встречному. Саша обернулась. Никакой машины на дороге не было. Память подкинула эту живую картинку, шепнув напоследок: все в прошлом. Впервые Саша так отчетливо ощущала его – прошлое жило в ней, обретая плотность воспоминаний. Только бы не подвела память, только бы никогда не растаяли все эти образы! Саша поняла, как важно для нее не забыть все то, что еще недавно было настоящим, но незаметно перешагнуло в прошлое. Ей хотелось сейчас впитывать каждый миг этой зимы, что переворачивала ее жизнь, как песочные часы – туда и обратно. И порой прошлое сыпалось песком сверху вниз, а не наоборот.

Задумавшись, Саша незаметно для себя подошла к застывшей во дворе дома Павла Львовича «Божьей коровке». Укрытый снегом автомобиль ничего не знал о потере хозяина. Впервые Саша позавидовала груде старого железа. Пальцем по заиндевелому стеклу она вывела несколько строк.

Замерзла Божия коровка

В тулупе истринских снегов —

Как тяжела твоя обновка,

Как легок плен твоих оков…

И как только последнее слово выскользнуло из-под Сашиного пальца, она стерла ладонью строки со стекла, теперь там оставалось лишь теплое влажное пятно. А снег висел в воздухе полупрозрачной марлей, лип на щеки, и Саша размазывала его по лицу, не сразу поняв, что давно плачет. Все накопившееся в ней за последние дни вырывалось наружу, и слезы текли не переставая. Но Саше вовсе не хотелось их останавливать, будто с этими слезами от нее уходили беды, обиды и боль. Саша вспоминала мамину ложь, что ножом по сердцу резала ее день за днем. И жалела себя – обманутую самым близким и родным человеком на свете…

Саша вспоминала Никитину измену, которую он, судя по всему, вовсе не считал таковой. Для Никиты, за которым девчонки выстраивались вереницей, Саша была лишь очередной из этого длинного ряда. Одной девчонкой в очереди больше, одной меньше – сразу и не заметишь. А для Саши он был когда-то единственным, и всю осень она не переставала надеяться, что новая встреча вновь сблизит их. Но Никита стал другим, или это сама Саша изменилась, и теперь уже красавец – покоритель женских сердец не виделся ей тем самым «единственным». А слезы текли тонкими дорожками по щекам, провожая эту мечту о любви. Но Саша никак не могла понять, чего ей жалко сильнее – ушедших чувств Никиты или своих собственных?..

Как же долго все эти переживания сидели внутри, не позволяя свободно вздохнуть. До сих пор что-то мешало Саше выпустить свои чувства: сколько раз она хотела выплакаться, но слезы толком не шли из глаз. Теперь же ее захлестнула буря, что давно поднималась со дна души и сейчас бушевала повсюду, размывая зиму, смешивая прошлое с настоящим и освобождая место для будущего…