Ксения Беленкова - Вьюга юности

– Ужин стынет! – крикнула бабушка.

И Саша понеслась к столу – да пропади все пропадом, а есть-то хочется!..

На следующее утро снова пришел Никита. Саша еще завтракала, а он с виноватой физиономией уже болтался у двери. И снова все мысли разлетелись неизвестно куда, лишь сердце стучало и стучало вдвое быстрее обычного.

– Прогуляемся? – просто спросил Никита.

– Можно, – просто ответила Саша.

И они вышли на улицу. Вчерашняя пурга намела сугробов – давно таких никто не видел! Воздух стал теплым, влажным и мягким. Ветра совсем не было. Ноги у Саши еще помнили недавний поход, но уже несли ее вперед, снова легкие и неутомимые. Кажется, рядом с Никитой она могла шагать и шагать до потери сознания. Молча ребята прошли мимо сверкающего колоннами Дома культуры, мимо памятника Чехову со снежной шапкой поверх гордо поднятой головы. Так же молча вышли на окраину города.

– К самолету?

– К самолету, – кивнула Саша.

И они двинулись к парку, где, врезаясь крыльями в ветви деревьев, носом вверх, висел натуральный самолет – памятник сражениям Второй мировой. Около этого памятника-самолета они с детства устраивали игры в разведчиков, позже – пробовали курить, а прошлым летом – даже целовались.

Солнце шпарило как оголтелое и, отражаясь от снега, слепило глаза. Сугробы светились, точно медные горы. А ребята шли бок о бок и щурились от света, отчего казалось, будто они вовсю улыбаются. Никита заговорил первым.

– У тебя, Сашка, есть удивительный дар, – ненароком ляпнул он, – рядом с тобой я все время чувствую себя виноватым.

Саша не нашлась, что ответить, и Никита продолжил, смотря под ноги и пряча глаза от солнца:

– Нет, ну серьезно. Стыжусь всего подряд, даже размера своей ноги.

– Я не знаю размера твоей ноги, – удивилась Саша.

– Вот! Даже в этом я чувствую себя виноватым! – отшутился Никита.

Тут Саша не выдержала и рассмеялась:

– Не ври, в тебе стыдливости не больше, чем в подоконнике!

Тогда Никита рассмеялся вслед за ней. И зима в их сердцах будто бы немного растаяла. Глупо сердиться друг на друга, когда не виделись полгода. И в самом деле, Саша не считала Никиту своей собственностью, чтобы обижаться за неверность. По сути, их дружба так внезапно переросла в нечто большее, что они толком и решить не успели, кем стали друг для друга. Не объяснились до того, как Саша уехала в Москву, не сделали этого и после. Что же теперь сокрушаться? Казалось, Никита уверен в себе больше, чем спортсмен, держащий в руках золотую медаль. Сейчас он выгуляет подругу, потом парочка пылких взглядов – и Саша снова в его объятьях. Только вот хотела ли она теперь оказаться в них так же, как еще несколько дней назад? Сколько Светок прошло через Никитины руки, пока Саша в Москве ждала хоть нескольких строк и вспыхивала каждый раз, когда слышала сигнал мобильного телефона. Глупо обижаться на прошлое, но Саша сейчас чувствовала себя совершенной дурочкой и ничего не могла с этим поделать. Они шли через парк, словно проплывая по кефирным рекам, а вокруг стояли белые, точно засахаренные, деревья. Вот и самолет показался: застрявший среди веток и не способный взмыть ввысь.

– Помнишь, ты хотел стать летчиком? – Несмотря ни на что, Саша рада была снова находиться здесь.

– Это в пять-то лет? – усмехнулся Никита.

– Точно. В шесть ты уже хотел быть врачом, а в восемь – футболистом.

– Это все в прошлом, – Никита погладил ладонью основу памятника, похожую на заснеженную горку, бегущую вверх. – Сейчас я хочу стать программистом. А ты кем?

Саша задумалась. Такие вопросы вечно ставили ее в тупик. Отвечать банальности, просто для того, чтобы от нее отстали, не хотелось. А придумать что-нибудь путное она не могла. Ей нравилось рисовать, но стать художником она не мечтала, когда рядом есть Павел Львович, и вот – Миша. Куда еще и ей лезть в искусство? Иногда она пыталась рифмовать, но тут же выбрасывала листки со стихами, они казались ей какими-то глупыми и неудачными. От размышлений о профессии у Саши начинала болеть голова. Благо, в отличие от Никиты, на эти размышления у нее оставалось больше двух лет.

– Не знаю, – просто ответила она. – Это ты с пяти лет каждый год меняешь мечты о профессиях. Поделился бы, что ли? У меня за всю жизнь – ни одной стоящей мечты о профессии нет…

Никита хохотнул:

– Тут вы с Димоном нашли бы общий язык. Одинаково мыслите.

И Саша вдруг подумала: «А и правда, что бы по этому поводу сказал Димка?» Кажется, впервые, находясь с Никитой вдвоем, они вспомнили про него. И почему-то оба почувствовали себя неловко, будто бы сами того не желая стали предателями. Саша сначала подивилась таким мыслям, а потом отмахнулась от них и тихонько прошла под пузом самолета. Сегодня сильно потеплело, и с крыльев свесились свечи сосулек.

– Как думаешь, на что похожа эта сосулька? – Саша указала на самую длинную и толстую свечу.

– Не знаю, на другие сосульки.

– А другие сосульки на что похожи? – не унималась Саша, пытаясь достать этого неуязвимого типа.

– На другие сосульки, – пожал плечами Никита.

И опять Саша подумала: «А что бы сейчас сказал Димка?»

– Знаешь, есть философская теория аналогий, – начал было Никита. – О том, что все в мире повторяет само себя…

– Не знаю, – отмахнулась Саша и зачерпнула ладонью увесистый ком снега. – Получай снежок!

– Аналогично! – Никита запустил в Сашу мягкий комок.

– Может, ты уже философом хочешь быть? – очередной снежок достиг цели.

– Я хотел бы ветром быть и над землей лететь к солнцу в снега… – запел Никита, подражая манере Сюткина.

А потом снял шапку и стряхнул с нее снег: волосы разлетелись по лбу, отчего вид у Никиты стал жутко озорной. Пел он хорошо, ничего не скажешь. И сам был хорош – Саша невольно залюбовалась. Все у Никиты выходило к месту и так здорово, что хоть плачь от зависти. Он опять был рядом – прямой ясный взор, улыбка, румяные щеки, придающие взрослому лицу ту детскость, которая так ему шла. Сейчас Саше казалось, что захоти Никита и правда стать ветром – у него бы это с легкостью вышло…

Зато таким, как она, приходилось корпеть над каждым новым достижением до потери сил. На физкультуре Саша, как ни старалась, не могла ни разу подтянуться на руках, и канат также оставался неприступным. Формулы, теоремы, химические реакции – просто мозговой штурм! Да и за сочинения ее все чаще ругали: мол, не видит сути, слишком много внимания уделяет мелочам. Мама обычно лишь вздыхала, видя мучающуюся над уроками дочь. А папа подбадривал: «Трудись, Сашка! Именно труд сделал из обезьяны человека!» Тогда Саша думала: «Почему же труд сделал человека из обезьяны, а не из муравья – эти братцы трудятся с утра до ночи не покладая лап. И что?»

– О чем размышляешь? – Никита отряхивал задумавшуюся Сашу от снежков.

– О муравьях.

– Чего? – выпучился он.

– Думаю, почему по дарвиновской теории мы произошли от обезьян, а не от муравьев?

– Ну даешь, – засмеялся Никита. – Нет, вы с Димкой точно родственные души! Думал, только его такие штуки могут интересовать. Хотя про эволюцию могу рассказать вот что…

– Не надо, – Саша прикрыла ему ладонью рот. – Давай, кто быстрее до того дерева?

И они побежали. Саша впереди, а Никита за ней, специально, чуть отставая, чтобы продлить удовольствие. И уже перед загаданным деревом он сгреб Сашу в охапку и повалил на снег. Они упали в сугроб и смеялись так громко, что с рябины разлетелась стайка синиц. Птицы рассыпались желтыми теннисными шариками по голубому небу, а грозди рябины покачивались над снегом, и зима вдруг стала яркой, красочной.

Саша лежала на снегу, раскинув руки, смотрела на синиц и вдруг подумала, что очень давно вот так не разглядывала птиц. Когда она была маленькой, то могла подолгу наблюдать за тем, как они гребут крыльями по небу. Бабушка с дедом часто водили ее на набережную, где они часами топали вдоль берега Москва-реки. Саше становилось скучно идти между колен у взрослых и шпынять ногами камушки, тогда она начинала разглядывать птиц, что носились над водой. Птицы все летали и летали над рекой, но делать все равно было нечего, и Саша следила за ними, маясь от скуки. И вот сейчас впервые она вспоминала о том времени с грустью – хорошо тогда было, спокойно. Она лежала на снегу, смотрела на синиц, и за какую-то минуту перед ее глазами пронеслись все эти нескончаемо длинные детские прогулки…

– Опять задумалась?

Саша не ответила. Возможно, Димке она и рассказала бы про детство и птиц, гребущих крыльями по небу. И про то, как порой в одну минуту укладываются долгие часы. Никита все равно не поймет этого или же начнет сыпать какими-нибудь сложными формулами. Чему там равняется время в физике? Да какая разница… Разве объяснишь Никите, что иногда пять синиц могут равняться десяткам или даже сотням чернокрылых птиц?

– Птички полетели, – шепнула Саша, указывая в небо.

Но там уже не было синиц, лишь гроздья рябины застыли в безветрии.

– Ты вчера с Димкой гуляла? – спросил вдруг Никита, будто читая Сашины мысли.

– Гуляла! – Она упрямо посмотрела на Никиту. – А что?

И тут случилось то, чего Саша и ждала, и одновременно боялась – Никита быстро приблизил лицо и прикоснулся холодными губами к Сашиным губам, обдавая их жаром своего дыхания. Тогда пропали все птицы, закружилась рябина, и вся зима канула в Сашину бесконечность – за закрытые глаза. Но теперь что-то было не так, как раньше. Саша чувствовала себя не на своем месте, будто пыталась протащить в эту зиму прошлое лето. Но оно вовсе не хотело возвращаться. Вместо мягких трав их окружал колючий снег. Саше стало зябко. И тут же ледяной волной внутри прокатила тайна, и возник страшный вопрос: вдруг именно Никита и есть ее брат? Что, если так? И сторож-пес сразу же ощетинился, зарычал. Саша со всей силы оттолкнула Никиту от себя, вырвалась из сугроба и бросилась прочь. Ноги плохо слушались, но она бежала все дальше и дальше. Ошеломленный Никита что-то кричал ей вслед, но Саша не слышала ничего кроме биения своего сердца. Как бой новогодних курантов, оно стучало «бом-бом-бом»…