— Я скучал по тебе, — произносит он с английским акцентом.

— Я тоже скучала, Карнеги.

— Где ты была?

— В аду.

— Поэтому ты вернулась? — спрашивает он.

— Я даже не знаю, как попала сюда, — говорю я ему.

— Возможно, кто — то понял, что тебе нужен небольшой перерыв от ада, — отвечает он с улыбкой и дергает головой вверх к небесам.

— Возможно, — шепчу я и перекатываюсь на живот. И затем я вижу, где я. Большие зеленые травинки тянутся вверх от земли. Гигантские деревья растут возле темной воды. Сверкающие огромные цветы освещены полной луной, распространяя ее свет по множеству красочных, экзотических цветов: розовых, оранжевых, желтых и нет ни одного лилового. И когда я опускаю взгляд, я вздыхаю в благоговейном трепете и осознаю, почему Карнеги не выглядит таким уж крошечным. Мое тело — труба розового и черного цвета, и когда я смотрю обратно на Карнеги, он смеется:

— Это захватывающе, правда?

— Я — гусеница, — изумленно произношу я. — Карнеги, ты видишь это?

— Вижу.

И затем все сходится. Я, наконец, понимаю. Я здесь… в волшебном лесу… и я гусеница, которая плывет по водоему, который кажется океаном, потому что я такая крошечная. Я начинаю смеяться, пока мы плывем на нашем плоту из листа кувшинки.

— Приятно видеть, что ты улыбаешься, — говорит он, когда я ползу по зеленому, огромному листу, упиваясь моей новой формой.

Ползая, я спрашиваю:

— Прошло много времени с тех пор, как я чувствовала себя свободной.

— Могу я задать тебе вопрос?

Хихикая, я сворачиваюсь в шарик, обнаруживая, что могу перекатываться. Я несколько секунд занята, играясь сама с собой, перекатываясь снова и снова, затем осознаю его просьбу и отвечаю ему:

— Да, конечно.

Я выпрямляюсь и подползаю к нему.

— Почему ты чувствуешь, будто была в аду?

Его вопрос немного приостанавливает меня, и я расправляю тело на листе кувшинки, затем говорю ему:

— Это всегда был ад, Карнеги. Но в последнее время этого стало слишком много.

— А что произошло недавно?

— Это длинная история.

— Оглянись вокруг, — говорит он неторопливо. — У меня нет ничего, кроме времени, его у меня бесконечность.

— Я понимаю, но рассказывать все, это не то, чего я хочу на данный момент.

— Тогда расскажи мне, что случилось недавно.

Я моргаю, затем поднимаю глаза к черному бархату неба, сияющим звездам, и говорю ему:

— Я влюбилась.

— Ах, любовь.

Он говорит так, будто познал вечную истину, поэтому я спрашиваю:

— А ты когда-нибудь был влюблен?

— Я? — он переспрашивает, смотря на водную гладь. — Нет. Я стал гусеницей, прежде чем испытать какую-либо сильную эмоцию. Но мне интересно, почему ты чувствуешь, что это ад.

— Нет, любовь не является частью этого ада, грязи, которая повсюду.

— Расскажи мне, каково это, чувствовать Любовь.

Пара светлячков надо мной привлекают мое внимание, и я наблюдаю за ними, как они освещают все своим светом, затем, не торопясь, отвечаю:

— Восхитительно. Это похоже на потребность, которой никогда не можешь насытиться. Однажды наступает такое время, когда ты думаешь, что у тебя все есть, что ты все постиг, но это не так, ты сможешь все осознать лишь в тот момент, когда ты по-настоящему полюбишь. И человек, к которому ты будешь испытывать такие эмоции, будет дарить тебе чувство, что ты жив!

— А ты нашла такого человека, да?

Обращая на Карнеги свое внимания, я отвечаю ему:

— Да. Я никогда не знала, что такое дышать полной грудью, пока не встретила его.

— Так почему же тогда ад? — спрашивает он, не понимая меня.

— Ад — человек, за которым я замужем.

— Это тот же человек, что показал, как это «дышать полной грудью», просто я не понимаю тебя.

— Нет, это тот, который накинул мне на шею удавку и медленно затягивает, заставляя меня страдать, — говорю я ему, когда замечаю, как расширяются его глаза.

— Я немного растерян, объясни.

— Я замужем за своим злейшим врагом, — начинаю неспешно объяснять ему. — А человек, в которого я влюблена до потери рассудка, тот, которого я хочу обмануть, чтобы он убил моего мужа.

— Почему ты хочешь убить мужа?

— Потому что когда мне было пять лет, я была оторвана от моего отца! Он был арестован и помещен в тюрьму, где был убит его сокамерником, а я была отправлена в приемную семью.

— Ну а какое отношение имеет ко всему этому твой муж?

— Самое прямое, — говорю я жестко, передвигаясь по гладкому листу. Выдыхая, я начинаю рассказывать ему об аресте моего отца, и что Пик нашел ответы на вопросы, когда я стала старше.

— Это заняло немного времени, но Пик помог в этом, он шантажировал соцработника, который отдал нам мой файл, где мы и обнаружили, что все началось с простой жалобы по жестокому обращению с детьми. Мы продолжили копать дальше, потому что мой отец был добрейшим человеком, и никогда не поднял на меня и пальца, а затем обнаружили то, что так усердно искали. Звонок был сделан в управление по делам детей и семьи семейством Вандервол.

— А кто они?

— Я дам тебе одну подсказку, когда я вышла замуж, я взяла фамилию мужа.

— Вандервол, — догадывается он в итоге. — Но причем тут он, почему ты винишь его, если его родители сделали этот звонок?

— Ну, потому что в этом файле был лист допроса. Допрос был проведен с Беннеттом.

— Это была его жалоба?!

— Да, — продолжаю я, чувствуя, как гнев и ярость закипают во мне.

— И что он рассказал?

— Что он шел днем домой от друга, и когда проходил мимо моего дома, услышал звуки борьбы и крики, которые доносились изнутри. Он увидел отца, а точнее, что тот избивал кого-то. Он подумал, что он избивал меня, сказал родителям, и они набрали службу по делам семьи и детей.

— А кого твой отец избивал?

— Меня не было дома днем того дня, поэтому я не могла ничего слышать и видеть. Я, скорее всего, была на курсах дошкольной подготовки. Но теперь, оглядываясь назад, при наличии всего, что мне стало известно, я могу предположить, что мой отец повздорил с человеком, с которым вел свои дела, — продолжаю рассуждать я. — Но суть в том, что штат провел расследование по плохому обращению с детьми, и было выяснено, что отец со мной обращался всегда хорошо. У меня на теле не было найдено следов побоев и сексуальных домогательств. Но соцработник, который проводил расследование, заметил в доме странную активность, и это потянуло за собой новое расследование по ряду обвинений, в итоге выяснилось, что мой отец причастен к перевозке оружия. Он был заключен под стражу, позже арестован по предъявленному обвинению, и я больше никогда его не видела.

Последние слова вызвали у меня содрогание, потому что в голове замелькали образы моего отца. Они никогда не померкнут; мой отец на коленях, слезы катятся крупными каплями по его щекам, его последние заверения, что все будет хорошо, что мы со всем справимся.

Когда Карнеги начинает подползать ближе ко мне, находя новое место на листе кувшинки, я выныриваю их страшных и печальных воспоминаний.

— Так ты вышла за него?

— Я чувствовала испепеляющее желание отомстить за моего отца, заплатить Беннетту за все те издевательства, которым я подверглась в приемной семье, за все, что он отнял у меня.

Мою невинность.

Мою веру.

Мое детство.

Мою способность доверять.

Моего отца.

Мое будущее.

Все.

— Беннетт стал причиной, по которой всевидящее око правосудия обратило на нас свое внимание. Виноват во всем этот мерзкий Беннетт, и его грязный рот, который он открыл, и по этой причине были загублены две жизни, а он сейчас живет, как ни в чем не бывало, счастлив, здоров, и добивается успехов в бизнесе. Из-за него я лишилась всего, я была изнасилована, была связана, заперта в шкафу, меня сексуально домогались в течение многих лет. Беннетт задолжал мне свою жалкую жизнь! Я хочу, чтобы этот говнюк заплатил мне за все. Хочу получить свою сладкую месть.

— Но ты же влюблена, — говорит он.

И я печально подтверждаю:

— Да, я влюблена.

— И что теперь ты будешь делать?

— А сейчас все, чего я хочу, освободиться от желания загубить жизнь Деклану. Но я не утратила желания убить Беннетта. Я все еще хочу, чтобы он заплатил, но не ценной жизни человека, которого я так люблю.

— Разреши мне спросить тебя кое о чем. А сколько было Беннетту лет, когда он сказал, что подозревает, что твой отец избивает тебя?

— Одиннадцать.

Карнеги замолкает на некоторое время, затем продолжает:

— Он был просто мальчишкой. Невинным ребенком, который увидел что-то, что его очень напугало, он подумал, что твой отец избивает тебя, и первая его реакция была — оказать тебе помощь.

— Но он не помог, он только навредил, и мой отец умер, — сопротивляюсь я.

— Он просто пытался сделать правильно, он пытался защитить тебя, — заключает Карнеги, и вместо того, чтобы успокоиться, почувствовать себя защищенной, я чувствую, что мое состояние становится только хуже. — Могу я спросить у тебя кое-что еще?

Я киваю.

— А какое отношение твой отец имел к той истории, за которую его посадили?

— Мой отец был хорошим человеком, — восклицаю я.

— Я и не говорю, что он им не был. Но пойми, у каждого человека есть две стороны, твой отец был замешен в нелегальной перевозке оружия, да?

Мне потребовалась секунда, чтобы признать истину.

— Да. Был. Но он никогда никого не обижал, не причинил боль.

— Но он знал, что нелегальное оружие может кого-то ранить, может отнять чью-то жизнь. Он мог не спускать курок, но в своем роде причастен к убийствам. — Затем он медлит и продолжает: — И это не имеет отношения к тому, сказал Беннетт или нет, сам факт того, что он занимался этим, тянет за собой определенные последствия. Понимаешь, если бы твой отец не делал плохих вещей, даже жалоба Беннетта не смогла бы причинить вам вреда, но все сложилось, как сложилось.