Татьяна Дубровина - Высший пилотаж

Освоившись на даче, Маша испытала особенное чувство: как будто она не потеряла, а, наоборот, обрела отца. Защитника, заступника.

Дом, стоящий на самой окраине поселка, на границе с люпиновыми лугами, стал для нее убежищем и утешением. В нем ей было тепло: как ее телу благодаря печке, так и душе благодаря вложенной в каждую мелочь нежности.

Здесь Маша впервые с младенческого возраста произнесла вслух слово «папа». Правда, этого никто не слышал. Такое не предназначено для чужих ушей.

Наталья Петровна принципиально не приезжала сюда ни разу, и Маша никогда не делилась с матерью своими ощущениями. Знала, что та всю жизнь хранит обиду на бросившего ее мужа…

Итак, вечером в пятницу Маша поднялась по ступенькам резного крылечка и, отпирая навесной замок, произнесла фразу, ставшую для нее привычной:

— Здравствуй, папа!

Это означало: здравствуй, душистый весенний воздух; приветствую тебя, мой милый дом; добрый вечер, уединение, покой и уют!

Было ясно и тихо. Ничто не предвещало бурного дня.

В темноте, когда печная заслонка открыта, а дрова еще не прогорели, когда пламя поет свою азартную песню и по стенам горенки скачут красноватые блики, не так бросается в глаза, сколь скромно, даже скудно внутреннее убранство дома.

Николай Константинович не успел завезти сюда новую, в стиле всего строения, мебель, а у Маши не было средств для ее покупки. Собственно говоря, никакой обстановки тут и не имелось, кроме перекошенного шкафчика, да старенького диванчика, обитого выцветшим шелком, да большой шахматной доски, покоящейся на стопках пожелтевших рукописей и выполняющей роль кухонного стола.

Вместо стульев и табуретов — перевязанные бечевками книги. Читать их Маша не могла — они содержали исключительно вопросы теоретической физики и длинные непонятные формулы да замысловатые схемы. Но и выбросить эти научные труды рука не поднялась: наверное, отцу они были дороги. Вот и нашла им «маленькая Мария» другое применение.

В углу — огромный примус. Когда созреют ягоды, Маша вынесет его в сад и будет варить варенье прямо на свежем воздухе. И тогда над поселком «Солнечный» повиснут аппетитные запахи.

Утварь и одежда развешаны на вбитые в стены гвоздики. Пусто и просторно. И все же — по-домашнему уютно. Быть может, это оттого, что за печью вдохновенно заливается сверчок?

Маша заснула, убаюканная колыбельным дуэтом сверчка и пламени. Сегодня не приснился ей часто повторяющийся кошмар: как она падает с высоты и вот-вот разобьется. Пригрезилось совсем противоположное.

Она стоит на земле, а с неба падает кто-то другой. Непонятно, человек это или метеорит. Он падает медленно, как бы не подчиняясь законам гравитации, и Мария впервые в жизни хочет оторваться от надежной почвы и устремиться ему навстречу. Это не получается, ведь она не бабочка.

Маша пытается расправить руки, точно крылья, и вдруг обнаруживает, что они примотаны к телу шелковыми нитями. Она — в коконе. Она куколка.

А у куколки есть надежда стать однажды прекрасной бабочкой. Просто нужно немного потерпеть, и страх высоты навсегда уйдет из ее жизни.

Чудесное ощущение. Как жаль, что это только сон…

— Эй, куколка! Вот он я! — раздался за спиной такой знакомый и такой неприятный голос с характерными визгливыми нотками.

Не оборачиваясь, Маша ускорила шаг. Менее всего хотелось ей столкнуться в это прозрачное солнечное утро с соседом по даче, Антоном Белецким, и вот ведь, как назло, он заметил ее. Раскачивается небось опять в своем гамаке, как худющий голодный паук. Маша прошлым летом чуть не попалась в его паутину. Едва вырвалась.

Скорее свернуть с аллеи, исчезнуть из его поля зрения! Преследовать ее Антон, конечно, не станет: слишком ленив для этого. Но какую-нибудь сальность вслед наверняка крикнет.

И точно:

— Весна, весна, пора любви! Мои гениталии жаждут разрядки. А ваши, Мария Николаевна? Мери, прильни же ко мне! Сольемся в страстном порыве!

Пошляк. Отвратительный белобрысый дурак. Подумать только: ведь было время, когда Маша считала его интеллектуалом! А выяснилось, что можно быть кандидатом наук и в то же время полнейшим нулем!

Был бы жив отец, он бы приструнил наглеца Белецкого. Но отца нет, и приходится спасаться бегством, пока этот чертов биолог еще что-нибудь не проорал и не испортил настроение окончательно.

Но вот живая изгородь из пышно разросшегося шиповника укрыла ее. С каким удовольствием Маша отстегала бы этими колючими сучьями Антона, как когда-то воткнула кактус в нос Ильи Иванова. Белецкий — из той же когорты отвергнутых ею мужчин.

Все повторяется. Замкнутый круг. Грязь.

И лишь природа девственно чиста.

Весна в этом году выдалась поздняя, и травы только-только начали цвести. Зато солнце припекает совсем по-летнему. Оно уже просушило землю, и шагать по ней — одно удовольствие. Самое время для сбора лекарственных растений.

Осталось пересечь раздольное люпиновое поле, несколько лет назад засеянное этой кормовой культурой, а ныне превратившееся в гигантскую стихийную клумбу, которая летом заполыхает разноцветьем не хуже африканской саванны. И дальше — сразу опушка леса. Первым делом Маша отведает кисленькой «заячьей капусты», а потом уже примется собирать всего понемножку: травки от простуды, от переутомления, от болей в суставах, которые все чаще мучат маму.

Молодые лапки люпиновых побегов щекотали ей ноги, и девушка сняла босоножки, чтобы полнее ощутить эту невинную ласку. Зашагала дальше, блаженно зажмурившись: тут, на ровном месте, споткнуться было не обо что.

А вновь открыла глаза оттого, что внезапный порыв ветра едва не свалил ее с ног. Изумленно огляделась…

Маша будто перенеслась в другой мир. Кругом резко потемнело, и стало до дурноты душно. Откуда она взялась, плотная грозовая туча? Ведь только что небо было синим и прозрачным.

Не успела наша дачница освоиться с этой переменой, как сверху хлынуло. Да так сильно, что дождь даже не показался неприятным. Это если тебе потихоньку что-то струится за шиворот — тогда противно. А вот так, сразу, омыться с головы до ног теплым весенним потоком — хорошо!

И тут же в небесах загрохотало, засверкало. Грянула запоздалая, первая в этом году гроза.

«Ох, — огорченно вспомнила Маша. — Жаль, не успела я помидоры высадить на грядки. Вот уж была бы им поливка так поливка! Сразу принялись бы».

Ну да ладно, ничего не поделаешь.

Говорят, полезно мыть волосы дождевой водой. Раньше русские девушки специально собирали ее для этой цели в кадушки. Так надо воспользоваться выпавшей удачей и погулять под ливнем, тем более что возвращаться совсем не хочется.

Еще, чего доброго, нагрянет на огонек Антон, и отказать ему в чашке горячего чая будет невежливо и негостеприимно, а он уж наверняка не сможет удержаться от приставаний. Придется снова обороняться…

А здесь она одна. И она — частица этого великолепия, этой небесной светомузыки.

Гром задавал ритм, ливень выводил мелодию сложную, полифоническую, как фуга. Сполохи высвечивали то тут, то там лоскутки юной зелени из общего серо-фиолетового фона.

Маша стояла как завороженная, выпрямившись свечечкой, непроизвольно раскачиваясь взад-вперед. Она чувствовала себя скрипичным ключом в грозовой партитуре: этот изящный знак остается неподвижным в начале нотной строки, а симфония кружится и льется как будто специально для него, в его вкусе, подчиняясь его желаниям.

Свето-запахо-музыка. Трава и земля не умеют петь, но не могут и остаться безучастными к творению весеннего грозового шедевра. Вот и вплетают в него вместо голосов — ароматы. Столь яркие, столь ощутимые, что, кажется, даже обретают плотность. Все это, вместе взятое, — гармонический мажор.

Такой лад для Маши — редкость. Ее обычная жизнь больше тяготеет к минорной гамме. И девушка, счастливая, растворяется в концерте, подаренном ей природой.

Пусть скрипичный ключ всегда молчалив, но без его немого присутствия музыка распадется. Так и здесь. Укройся Маша под крышей своего теремка — и гроза из произведения искусства превратится просто в атмосферное явление: электрические разряды, выпадение сконденсированных осадков и тому подобную прозу.

Но что это? Гармонию нарушило какое-то чуждое вмешательство. Будто один из слушателей концертного зала в самый разгар романтического скерцо вдруг взревел от боли, а потом начал отчаянно чихать и кашлять. Причем этот больной слушатель гигант: столь оглушителен его рык.

Маше стало страшно. Сердце сжалось от непонятного предчувствия. Музыка переродилась во что-то иное, неведомое. В небе словно хрипел и задыхался раненый дракон, однако сквозь тяжелую завесу туч ничего не было видно. А неизвестное всегда пугает вдвойне.

А потом зверь внезапно смолк. Девушку вовсе охватила жуть: несмотря на то что гром гремел как прежде, ей отчего-то показалось, что наступила полная тишина.

Мертвая тишина. Тишина смерти.

Тогда-то оно и появилось — крылатое чудовище, падающее на землю. Оно было с четырьмя крыльями — по два с каждой стороны. Снижалось оно судорожными рывками, будто в агонии, и… направлялось прямо в Машину сторону.

«Что делать? Наверно, лучше всего рухнуть ничком и прикрыть голову руками… Господи, это ничего не даст, я по сравнению с ним просто жалкий мышонок». Маша с ужасом почувствовала, что она бессильна что-либо предпринять. И сдвинуться с места не может: руки и ноги не слушаются, словно в каталепсии.

Но тут раздался очередной раскат грома, и в тот же миг дракон соприкоснулся с землей. Девушка услыхала хруст, треск и лязг, и крылья с правой стороны обломились, точно фанерные.