Татьяна Дубровина - Высший пилотаж

Но Марию нельзя взять и унести. Она смотрит на него сквозь толстые линзы очков, за которыми не разобрать даже выражения глаз. Такая простая женщина — и все же женщина-загадка. Да что случилось с ним, Иоанном Соколовым, для которого общение с противоположным полом никогда не составляло проблемы? Одно время за ним закрепилось даже прозвище Казанова, но потом исчезло, уступив место другому — Сокол.

Ну что ты, сокол ясный, бестолково вертишь своей глуповатой птичьей головенкой? Напрягись же, пораскинь соколиными мозгами.

Куда можно пригласить Марию?

Кабак с тупыми, налитыми алкоголем, жующими рожами — отпадает.

Теннисный корт? У них при клубе есть очень хороший, шведы приезжали строить по всем правилам.

Ох, да она же очкарик! Пожалуй, следить за полетом мячика — не для людей с плохим зрением.

Казино? Нет, она не азартна. Игрок не стал бы целые дни сидеть среди молчаливых книг.

Думай же, соколик, думай! Ох, птичьи мозги!

— Ну как? — поторопила Маша. — Не решил, что возьмешь почитать?

Фу, сбила с мысли!

— «Ромео и Джульетту»! — брякнул он первое, что пришло в голову.

— Хорошо, — усмехнулась Мария. — Только там не ресторан, а прямо противоположное: склеп.

— В склепе не так многолюдно, — отозвался он. — И музыка не громыхает.

— Понятно. Можно запастись осетровым ассорти и спокойно, без помех, перекусить в приятной прохладе. Да?

— Знаешь, я в общем-то не обжора. Хотя, конечно, и не поклонник Поля Брегга с его лечебным голоданием.

— Сашенька, будь добра, достань Шекспира! Возьми стремянку: буква «Ша» на самом верху. — Маша опять обернулась к Ионе. — Желательно держать книгу не больше двух недель.

Он ужаснулся:

— Мы не увидимся целых две недели? Ну нет, я читаю быстро. Прямо глотаю книги.

— А говорил — не обжора.

— Я хотел сказать — читаю запоем.

— Ах, еще и пьяница?

Из-за стеллажей донесся голос Веры Петровны:

— Боюсь, вы угадали, Машенька!

Оказывается, старая дева наблюдала за ними. Бдела! Одна чисто женская черта в ней, оказывается, все же сохранилась — неуемное любопытство.

Иоанн крикнул в ту сторону, откуда донесся голос суровой директрисы:

— В переносном смысле, уважаемая Вера Петровна! Я имел в виду, что жить не могу без Шекспира. У меня что ни ночь — трагедия.

— Бессонница? — Вера Петровна, воодушевившись, выплыла из-за шкафов. — У нас есть прекрасный сборник рецептов для крепкого сна! Рекомендую.

Соколов уточнил:

— Надеюсь, называется не «Спи спокойно, дорогой товарищ»?

Маша встревожилась: мало того что девчонки вечно хихикают над бедной одинокой женщиной, так еще и Иона туда же?

Однако Вера Петровна иронии решительно не желала замечать:

— Нет, это другое. Там одна японка исследовала явление летаргии и объяснила механизмы сна.

— Благодарю, — поклонился Иоанн. — Это для меня сложновато, начну с Шекспира. Там, помнится, тоже героиня очень крепко заснула. Ей дали хорошее снотворное.

Сашенька принесла увесистый том с тиснением на обложке и пожелтевшими от времени страницами:

— Оформляй, Маш, скорей. Закрываться пора.

Девчонка кивнула на окно: во дворе топтался ее очередной провожатый, новенький. Он поглядывал на часы и ожесточенно жевал жвачку, время от времени выдувая крупные розовые пузыри.

Иоанн книгу взял, но уходить не собирался:

— Маша… Я все-таки провожу тебя, можно? А то по городу разгуливают всякие маньяки.

— Только до подъезда.

— Ну хоть до подъезда…

Зачем ему было знать, что в Машином письменном столе, в самом уголке нижнего ящика — того самого, где недавно окотилась Пуська, — лежит, замаскированная бумагами, упаковка зернового кофе «Арабика»?

Так, на всякий пожарный. Любая женщина, рожденная под знаком Девы, любит делать запасы на черный день.

На черный ли? Вот в чем вопрос, как сказал бы господин Шекспир.

До подъезда они не добрались.

Прямо на улице, с лотка — вернее, с маленького раскладного столика, — продавали театральные билеты. Табличка, водруженная над столом, гласила: «Ромео и Джульетта». Гастроли Лондонского драматического театра «Сандвич».

«Вот оно! — обрадовался Иоанн. — Если гора не идет к Магомету… Если безмозглая птица сокол не может родить приемлемой идеи, идея сама находит его».

— Машенька! — воскликнул он. — Пойдем! Моя любимая пьеса — про склеп.

Маше тоже очень захотелось пойти. Театр она любила, а тут еще англичане, которых потом больше и не увидишь. Однако опять назойливо возник все тот же щекотливый момент — цена билета.

— Да нет, — мотнула она головой. — Они же говорят по-английски, мы ничего не поймем. Я, например, французский учила в школе…

Продавщица билетов вмешалась:

— Это в здании «Современника», там наушники будут, с синхронным переводом.

— Видишь — наушники! — торжествовал Иоанн. — Да в конце концов, что мы, не знаем, о чем идет речь?

Продавщица подсказала:

— О любви.

— Да-а? — Он преувеличенно удивился. — Скажи на милость, Машенька, что может быть непонятного в любви?

Девушка не приняла шутки, ответив на этот раз абсолютно серьезно:

— В любви все непонятно.

И опять у него ослабели колени: захотелось подхватить ее и унести, украсть! Туда, где никто и ничто не помешает, где можно будет спокойно разобраться во всем, что непонятно. В любви.

Однако он обязательно должен ее уговорить! Иначе придется расстаться через несколько минут — подъезд-то вон он, рукой подать.

— Господи, да у нас же шпаргалка с собой! — Иоанн потряс тисненым томом Шекспира. — В каждом непонятном месте открываем книгу, ищем: акт такой-то, сцена такая-то. Ага, эту девицу зовут Джульеттой. Фамилия — Капулетти. Ей четырнадцать лет.

— А действие разворачивается в Вероне, — уже смеясь, подсказала Маша.

— Вот-вот. Подержи-ка! — Иоанн сунул ей книгу, и обе руки у нее, таким образом, оказались заняты, ведь она несла еще и букет пышных белых роз.

А потому она не имела возможности полезть в сумочку за кошельком, и Иоанн быстро взял два билета. Да не каких-нибудь, а в первом ряду!

— Спасибо за покупку, — улыбнулась продавщица. — Вы не пожалеете.

Улыбка преобразила ее лицо, и оба сразу — и Маша, и Иона — насторожились.

— Мы раньше не встречались? — не сговариваясь, спросили они в один голос.

Та смутилась, опять погрустнела:

— Не исключено… если вы театралы. Я вообще-то актриса «Современника».

— А почему же…

— Все потому же… Театр прогорает, зарплата — сами понимаете. Кино у нас тоже в дыре, вот — подрабатываю…

— Так я вас по телевизору видела! — вспомнила Маша. — В детективе!

— Ага, — невесело хмыкнула актриса. — В роли убитой. Лежала голышом, с красным гримом по всему телу. Там один маньяк порезвился. Эпизод без слов. Столько дублей! Все не удавалось глядеть в потолок не моргая: свет в глаза.

Иоанн с Машей переглянулись: девушка задала немой вопрос, мужчина ответил еле заметным кивком.

— Вы мне очень понравились, — сказала Мария. — Можно я вам преподнесу эти розы?

— Мне? — опешила безработная артистка. — Вы лучше в театре… англичанке… которая Джульетту…

Но руки помимо ее воли уже брали букет, и пальцы натыкались на шипы, а лицо погружалось в нежные благоухающие венчики, и актриса нечаянно, по привычке, отвесила сценический поклон, а сама плакала не стесняясь настоящими слезами, не сценическими…

…Чистые пруды, где стояло здание «Современника», были вовсе не чистыми, а замусоренными, с плавающими на поверхности воды бутылками из-под пепси-колы, смятыми бумажками и обломками деревянных ящиков.

Чистотой и юностью не отличалась и исполнительница роли Джульетты, которую, как было обозначено в программке, звали Патрис Кей. На голове у нее возвышался огромный сборчатый чепец с широкими завязками, которые, судя по всему, должны были маскировать отвисший второй подбородок. А ведь у Шекспира героине должно было едва исполниться четырнадцать!

Ромео выглядел куда моложе. Заглянули в буклетик: Эдвард Кей значилось там.

Боже, мать и сын играют двух возлюбленных! Бедный Уильям Шекспир! Наверняка не предполагал, что возможна такая фрейдистская трактовка его светлой и возвышенной трагедии. Впрочем, великий драматург и не мог быть знаком с не менее великим психоаналитиком Зигмундом Фрейдом!

Действия были переставлены местами. Сцена в склепе почему-то переместилась в первый акт. Оба героя, откровенно и весьма патологически пообнимавшись, поочередно умерли. Все, что последует затем, должно было, по всей видимости, означать фантастическую ретроспекцию: души покойников, дескать, вспоминают, как они дошли до жизни такой. Вернее, до смерти такой.

Впрочем, до антракта два францисканских монаха в развевающихся полупрозрачных сутанах успели станцевать возле почивших па-де-де, размахивая распятиями. Наверное, это символизировало не то осуждение грешников, не то их прощение. Один из танцоров был брат Лоренцо, другой — брат Джованни. Но кто из них кто — оставалось неясным, так как перед этим оба подсовывали пузырьки со снадобьем великовозрастной, перезрелой невесте.

— Вот тебе и «Сандвич», — озадаченно протянул Иоанн, когда они вышли в фойе. — Кстати, не перекусить ли нам в буфете? Надеюсь, там сандвичи будут качественнее, чем на сцене.

Ошарашенная увиденным, Маша, не отвечая, последовала за ним. Она любила классическую литературу и традиционный театр. А тут…