– Если бы я только знала, куда делся мой вуаль! Ведь он был на шляпе, а теперь я нигде не могу найти его.

Фридель, только что появившийся со своим букетом, вспыхнул и боязливо покосился на своего барина; он подумал, что тот вынужден будет, наконец, отдать вуаль, о котором, по-видимому, забыл, но, к великому изумлению мальчика, этого не случилось. Профессор, почему-то сильно покрасневший, обратился к своему коллеге и с необычайней горячностью начал говорить о каком-то виде мха. Это очень удивило Гервига, который нашел очень странным, что Норманн в момент отъезда затрагивает подобные научные темы.

Между тем подъехал экипаж, вещи были нагружены, и появилось все семейство хозяина, чтобы попрощаться с отъезжающими. Норманн все еще занимался своими мхами, а Дора продолжала искать вуаль. Наконец она вышла из дома и обратилась к Фриделю:

– Ведь ты вчера относил мою шляпу домой, не видел ли ты вуаля?

Бедный мальчик не решился отвечать и виновато опустил голову. Но тут явилась помощь с той стороны, с которой Фридель мог меньше всего ожидать. Его барин вдруг обернулся, без всяких разговоров взял у него из рук букет, и, передавая его Доре, проговорил:

– Вот прощальный привет из Шледорфа!

Это была счастливая мысль, потому что тотчас же подошли все обитатели дома со своими букетами и окружили отъезжающих. Начались всеобщее прощание, пожимание рук, и пропавший вуаль был предан забвению. Только Фридель имел глубоко оскорбленный вид: он собирал цветы, делал букет, и вдруг профессор без всяких разговоров взял его у него и поднес барышне, а он, Фридель, очутился с пустыми руками. Мальчик почувствовал себя несколько утешенным лишь после того, как Дора позвала его к себе и самым ласковым образом простилась с ним.

Отъезжающие сели в экипаж, обменялись еще последними прощальными приветами и тронулись в путь. По щекам Фриделя бежали крупные слезы. Но вдруг он вспомнил, что дорога шла вокруг всего озера и что с маленького пригорка в конце сада она была видна, и стрелой помчался туда; профессор, которого вдруг тоже осенила эта же мысль, большими шагами последовал за ним. Они долго стояли там и смотрели на дорогу. Фридель горько рыдал, а Норманн бранил его за это, хотя при этом у него был такой вид, как будто и он готов подражать мальчику.

– Не реви, – сказал он наконец, – весной ты снова увидишь барышню, мы переедем в Гейдельберг.

Слезы Фриделя тотчас же высохли, его глаза засверкали и, задыхаясь от радостного волнения, он проговорил:

– И я тоже?

– Конечно. Барышня Дора будет очень недовольна, если я не привезу тебя с собой. Только изволь раньше поздороветь. Понял? Такую дохлятину, как ты теперь, я не желаю брать с собой. Изволь сделаться толстым и краснощеким, чтобы мне не ударить с тобой в грязь! Иначе берегись!

– Я постараюсь изо всех сил, – чистосердечно заявил мальчик.

– Всякий бы рад… – проворчал профессор, но не договорил своей мысли.

Он, вероятно, думал, что Фриделю, во всяком случае, легче стать толстым и краснощеким, чем ему принять „человеческий“ вид.

IV.

Профессор Гервиг нетерпеливо сердито расхаживал по кабинету своей квартиры в Гейдельберге. От времени до времени он бросал взгляд на часы и затем снова подходил к окну, выходившему на улицу.

Поезд уже пришел много времени тому назад, и путешественники, прибывшие с ним, давно были в городе, но к дому профессора все еще никто не подъезжал.

Ожидали профессора Норманна, который принял предложение гейдельбергского университета и сегодня должен был приехать. Он приезжал пока лишь на несколько дней, чтобы подготовить все к предстоящему переезду, и Гервиг предложил профессору остановиться у него, на что тот с удовольствием согласился.

Часы пробили двенадцать, прошел уже целый час со времени прихода поезда. Оставалось только предположить, что Норманн опоздал на него. Гервиг решил, что, вероятно, в течение дня будет получено от него известие, а теперь его уже больше нечего ждать, и, слегка раздраженный такой неаккуратностью коллеги, вышел из комнаты, чтобы сообщить находившейся в саду дочери, что гость сегод ня не приедет .

Стояли первые весенние дни, деревья были в полном цвету. Взоры Гервига с наслаждением скользили вокруг, и он с тихой радостью любовался чудным видом на Неккара, открывавшимся из его сада. Он не понимал, как можно оставаться равнодушным к таким чудным картинам природы, подобно коллеге Норманну. Да, этот чудак доставит ему еще немало хлопот: его резкость и грубость, вероятно, не понравятся многим в университете. Вряд ли он изменится, если будет продолжать свою отшельническую жизнь и упорно сторониться общества.

– Надо будет еще хорошенько поговорить с ним, – вполголоса произнес Гервиг, – хотя вряд ли это поможет…

Он вдруг остановился и замер в ужасе от той картины, которая представилась его глазам. На небольшом, обвитом зеленью, балкончике стояла его дочь, а возле нее – пропавший коллега; он, обняв молодую девушку, целовал и снова целовал ее розовые щечки, а Дора нисколько не противилась этому. Оба так были поглощены этим занятием, что совершенно не заметили приближения Гервига.

Тот же от ужаса превратился в соляной столб, и к нему только через несколько минут вернулся дар слова.

– Помилуйте, Дора… коллега, – воскликнул он.

Целовавшиеся отскочили в разны е стороны; Дора была в полном смущении, но Норманн бросился к Гервигу с самыми бурными объятиями.

– Коллега! Тестюшка! Вот и я! Представляюсь вам в качестве зятя!

Если бы новоиспеченный зять свалился с неба прямо на голову Гервига, то последний, вероятно, не имел бы более испуганного и озадаченного вида, чем при этом заявлении. Когда же Дора тоже подбежала к нему и спрятала свою головку у него на груди, он с совершенным отчаянием воскликнул:

– Помилуй, дитя мое, что все это означает? Неужели ты действительно…

– Да, да, она согласна, коллега! – торжествующе прервал его Норманн. – Она согласна на самом деле! Вы этого не понимаете? И я тоже! Но она будет моей во что бы то ни стало!

– Да, папа, тебе уже придется и благословить нас, – со счастливой улыбкой произнесла Дора. – Юлий пришел пешком с вокзала и увидел меня, в саду… и тут… тут он прежде всего пришел ко мне!…

Гервиг был еще слишком поражен, чтобы разыгрывать роль благословляющего отца. Он скорее мог ожидать светопреставления, чем такой помолвки! Его веселая, живая Дора и этот резкий, недоступный человек, чуждый всякой жизнерадостности… нет, это было невозможно. Норманн, вероятно, прочитал все эти мысли по лицу Гервига, и добродушным, шутливым тоном проговорил:

– У вас такой вид, как будто вы с удовольствием открестились бы от такого зятя, как я. Впрочем, я вас вполне понимаю; я ведь ужасно неотесанный парень. Но это сгладится, уверяю вас, как только Дора будет моей женой… посмотрите-ка!

Он провел обеими руками по волосам. „Первобытная грива“ исчезла. Для ее укрощения надо было применять ежедневно целую банку помады, а потому профессор решил пожертвовать этим украшением. С короткими волосами и счастливым выражением раньше столь свирепого лица он казался лет на десять моложе.

– Начало очень многообещающее, – лукаво заявила Дора. – Но в ближайшем будущем вам предстоит самое главное испытание, профессор. В качестве жениха и невесты нам придется делать визиты чуть ли не целому городу.

Сияющее лицо Норманна вытянулось, и он робко произнес:

– Визиты? Разве это необходимо, Дора?

– Да, Юлий, необходимо, – заявила Дора с решительностью невесты, собирающейся захватить в свои руки бразды правления будущего супружества.

Будущий супруг покорно сложил руки и печально произнес:

– Если никак нельзя иначе, то… с Божьей помощью!

Это было, во всяком случае, большое самопожертвование, и оно произвело должное впечатление и на Гервига.

Он посмотрел в умоляющие глаза своей дочери и, протянув руки, воскликнул:

– Мне, по-видимому, тоже не остается ничего другого, как сказать: „Если нельзя никак иначе, то… да благословит вас Бог!“

– Куда же пропал этот Фридель? – воскликнул Норманн, когда церемониал всеобщих объятий был окончен. – Я его отослал, потому что его присутствие при моем разговоре с Дорой было совершенно лишним. Фридель, где ты?

Фридель тотчас же вынырнул из-за кустов в другом конце сада. Он уже успел поздороваться с Дорой, прежде чем оказаться „совершенно лишним“, и теперь подошел к Гервигу, с изумлением смотревшему на него. Правда, Фридель только наполовину исполнил данный ему Норманнов приказ и толстым не стал, но, тем не менее, „слабое, хилое растеньице“ поразительно быстро превратилось в цветущего здорового мальчика.

– Поди сюда, Фридель! Я ведь еще хорошенько не поговорила с тобой, – сказала Дора. – Ну, что ты поделывал зимой? Хорошо ли ты чистил сапоги?

Она бросила задорный взгляд на жениха, но тот сделал вид, что ничего не слышал.

– Я рисовал! – с горящими глазами воскликнул Фридель. – Господин профессор взял другого мальчика чистить сапоги.

– Доктор утверждал, что мальчика еще нужно поберечь, – пробормотал Норманн, видимо смущенный, – и тут Фридель, конечно, начал малевать с утра и до вечера. Ну, а теперь постой, теперь ты здоров и барской жизни настанет конец, так же, как и малеванью. Впрочем, ты можешь поздравить барышню Дору и меня: мы – жених и невеста и скоро поженимся!

– Это я знал еще в Шледорфе, – совершенно спокойно ответил Фридель.

– Ну, в таком случае ты знал больше, чем мы сами, – шутливо сказала Дора.

Однако Фридель, бросив на нее лукавый взгляд, продолжал:

– Я тоже это заметил только тогда, когда вы уже уехали, а господин профессор только и делал, что смотрел на вуаль. Но только вуаль-то украл я, и за это мне изрядно влетело, а потом господин профессор отнял его у меня и смотрел на него и утром, и вечером, и днем, а Сепп…