– Поразительно.

– Да ну что вы… Просто это мой выбор. И я не одна такая.

Они помолчали.

– А вы? Женаты? Разведены? Дети? – Она не могла не почувствовать, что ему было бы приятно с ней поделиться. С ней было легко разговаривать, и ее присутствие доставляло ему удовольствие. Теперь он догадался, что ее скромное черное платье было рясой.

– Мне было восемнадцать, когда моя девчонка залетела, и мне пришлось жениться – ее отец пригрозил, что убьет меня, если я слиняю. А на следующий год мы разбежались. Семейная жизнь была тогда не для меня. Вскоре она подала на развод и вышла замуж за кого-то другого. Своего ребенка я видел только однажды, ему тогда было около трех лет. Я не был готов к отцовству. Я чувствовал, что виноват, но для того пацана, каким я тогда был, это оказалось сверх сил. И я ушел. Я не знал, что еще можно было бы сделать. Большую часть своей жизни я потратил, мотаясь по миру. Писал про события из горячих точек и оттуда, где происходили разные катастрофы, для агентства «Ассошиэйтед пресс». Жизнь моя была сумасшедшей, но она меня устраивала. Мне нравилось так жить. И вот сейчас, когда я повзрослел, сын тоже вырос. Он не нуждается во мне больше. Его мать так возненавидела меня, что даже аннулировала наш церковный брак, чтобы опять выйти замуж. Поэтому официально меня никогда и не было, – тихо рассказывал Эверет, чувствуя на себе ее пристальный взгляд.

– Родители нужны нам всегда, – мягко отвечала она, и они замолчали. Он размышлял над ее словами.

– Агентство будет счастливо заполучить ваши сегодняшние фотографии, – сказала она, зная, что ему приятно это услышать. Он не сказал ей про свою Пулицеровскую премию. Он никогда не говорил о ней.

– Я больше там не работаю. Они разорвали со мной контракт год назад, когда – черт бы меня побрал! – я чуть не загнулся с перепою в Бангкоке. Меня спасла проститутка – доставила в больницу. Наконец я вернулся и завязал с выпивкой. После того как меня уволили, а они имели на это полное право, я лег в реабилитационный центр. И вот не пью уже год. Это меня радует. Я только что начал работать в журнале, для которого освещал события благотворительного вечера. Это не мое, все эти великосветские сплетни. Я бы предпочел, чтобы мне подстрелили задницу в каком-нибудь гиблом месте, а не в бальном зале, как сегодня вечером, да еще когда на тебе этот дурацкий смокинг.

– Светские приемы, – рассмеялась она, – это тоже не мое. – Она объяснила, что знакомая дала ей билет, и она пошла, чтобы билет не пропал – место за бесплатным столом, который выделил благотворительный комитет.

– Всему остальному я предпочитаю свою работу с этими вот людьми на улице. А как ваш сын? Вы когда-нибудь интересовались им или, может быть, хотели увидеть? Сколько ему сейчас? – Эверет тоже вызывал в ней любопытство. И она вернула разговор к его сыну. Она искренне верила в важную роль семьи в жизни людей. Но у нее редко выпадал случай поговорить об этом с таким человеком, как он. Для нее это было даже необычнее, чем его разговор с монахиней.

– Через несколько недель ему стукнет тридцать. Иногда я думаю о нем. Но поздновато… Нельзя вернуться в жизнь тех, кому уже тридцать, и начать интересоваться, как у них дела. Я не удивлюсь, если он смертельно ненавидит меня за то, что я его бросил.

– А вы сами себя не ненавидите?

– Иногда. Но не часто. Я думал об этом, когда лежал в реабилитационном центре. Невозможно вот так вломиться в жизнь взрослого человека.

– Возможно, у вас получится, – кротко возразила она, – и, может быть, ему захочется вас увидеть. Вы знаете, где он сейчас?

– Раньше знал. Я мог бы это выяснить, но не думаю, что стоит. Что бы я ему сказал?

– А вдруг он захочет вас о чем-то спросить. Было бы неплохо, если бы он узнал, что ваш уход никак не был связан с ним.

Она умная, эта женщина. Взглянув на нее, Эверет кивнул.

Они еще походили по кварталу. Странное дело, но все было в относительном порядке. Раненых увезли по больницам, кто-то попрятался, кто-то продолжал обсуждать случившееся.

Было шесть тридцать утра, когда Мэгги сказала, что хотела бы попробовать немного поспать, перед тем как через несколько часов она снова вернется на улицу. Эверет сказал, что постарается на чем угодно поскорее добраться до Лос-Анджелеса. Он уже достаточно наснимал, но ему хотелось еще пройтись по городу, посмотреть, вдруг попадется что-нибудь особенно интересное. Он вез с собой большой материал, и не хотелось ничего упустить. У него возникло искушение остаться здесь еще на несколько дней, но он не знал, как на это отреагирует его издатель.

– Я сделал несколько ваших удачных снимков, – сказал Эверет, оставляя Мэгги на ступенях у входа в дом – ветхий и неприличный, но, кажется, это ее не волновало, она сказала, что прожила здесь много лет. Он быстро записал ее адрес, пообещал прислать фото и попросил у нее номер телефона на случай, если когда-нибудь здесь появится.

– И тогда я обязательно приглашу вас на обед, – посулил он. – Мне было приятно поговорить с вами.

– Мне тоже, – ответила она, улыбнувшись. – Боюсь, порядок теперь здесь наступит не скоро…

Без электричества и сотовой связи они были отрезаны от всего мира. Ощущение было странным.

Начинался рассвет. Они распрощались. Суждено ли ему еще раз увидеть ее? Скорее всего, нет. Это была невероятная и незабываемая ночь.

– До свидания, Мэгги, – сказал он, когда она заходила в дом. Коридор был усыпан кусками штукатурки, но она с улыбкой заметила, что едва ли он сейчас выглядит хуже, чем обычно.

– Берегите себя.

– Вы тоже! – Она помахала ему рукой и дернула дверь на себя. В нос им ударила жуткая вонь. Как она может жить здесь? И вправду – святая женщина… Он усмехнулся: провести ночь после землетрясения в Сан-Франциско с монахиней. Ему не терпелось увидеть ее фотографии. И потом как-то неожиданно, уже удаляясь от ее дома, пересекая округ Тендерлойн, он поймал себя на мыслях о сыне. Он вспоминал того маленького Чада и впервые за все эти годы ощутил нечто вроде тоски по нему. Возможно, когда-нибудь он увидит его, если, конечно, попадет в Монтану и если Чад все еще там живет. Кое-что, о чем говорила Мэгги, засело у него в мозгу, и он пытался освободиться от ее слов. Его тяготило чувство вины перед сыном, и он не хотел считать себя виноватым. Да, время упущено. Какие-то действия с его стороны никому не принесут пользы. Он шагал в своих счастливых сапогах мимо пьяниц и проституток, живущих на одной улице с Мэгги. Вставало солнце. Он возвращался в центр города. Для снимков была уйма возможностей, особенно для него, который знал свое дело и не терял надежды, что в один прекрасный день получит еще одну Пулицеровскую премию. Даже после ужасных событий прошедшей ночи он чувствовал себя гораздо лучше, чем все эти годы. Как журналист он опять был на коне. Его наполняло чувство уверенности и полного контроля над своей жизнью, чего раньше не было.

Глава 3

Сет и Сара тронулись в путь от отеля «Ритц-Карлтон» в сторону дома. Господин Маноло Бланик отнюдь не рассчитывал, что в его босоножках дамы будут разгуливать по улицам после землетрясения. Но и разуться и идти босиком было нельзя – кругом под ногами валялись острые обломки и осколки стекла. С каждым шагом у Сары натирались мозоли. Повсюду свисали оборванные провода, они искрили, и приходилось аккуратно их обходить. Наконец им повезло – их подобрала машина, и последние несколько кварталов до дома они проехали. Их подвез врач, возвращавшийся из госпиталя Святой Марии. Было три часа утра. Он пристраивал в больницу раненых, которых подобрал на улице. В целом в больнице обошлось без больших разрушений. Аварийные генераторы работают, рассказывал врач, пострадало только небольшое помещение в рентгеновском отделении на главном этаже и люди – морально, многих еще предстоит выводить из состояния шока.

Как и везде в городе, в больнице отсутствует телефонная связь, но они слушают сообщения по приемникам и телевизорам, работающим на батарейках.

Врач рассказал им, что район Марина опять подвергся сильнейшему удару, как в тот памятный 1989 год, хотя тогда землетрясение было не столь мощным. Этот район был построен на месте бывшей свалки, и сейчас там бушевали пожары. Стало известно и о случаях мародерства в городе. И Рашен-Хилл, и Ноб-Хилл сравнительно благополучно перенесли удар в семь и девять десятых балла. А вот некоторые западные районы города пострадали особенно сильно: Ной-Велли, Кастро и Мишин. Здорово тряхнуло и в районе Пасифик-Хайтс. Пожарные вытаскивали людей, попавших под завалы, и тех, кто застрял в лифтах. А тушение пожаров при поврежденной системе водоснабжения почти во всем городе было просто подвигом.

Вдалеке, пока они ехали, слышались звуки сирен. Оба городских моста – Бей-Бридж и Голден-Гейт – через несколько минут после начала землетрясения были перекрыты. Голден-Гейт ужасно раскачивало, и несколько человек были ранены. Две секции верхнего яруса моста Бей-Бридж рухнули. Сообщалось, что несколько машин с запертыми в них людьми были погребены под обломками. Но до сих пор дорожно-патрульная служба не могла провести спасательные работы, и пока было невозможно даже приблизительно назвать число погибших. Нетрудно было догадаться, что их будет много, не говоря о тысячах раненых.

Сара назвала врачу адрес и за все время дороги не произнесла больше ни слова. Она молилась. Единственное, что она хотела сейчас узнать, это что ее Молли и Оливер живы, не ранены, и с ними ничего не случилось. Сет упрямо пытался куда-то дозвониться и чертыхался, когда очередная попытка заканчивалась неудачей. Наконец они добрались до своего дома, стоявшего на самой вершине холма на пересечении улиц Дивисадеро и Бродвей. Окнами он смотрел на залив. Кирпичный дом их, слава богу, был цел и невредим. Они поблагодарили врача, пожелали ему удачи и вышли из машины. Сара, сбросив босоножки, ринулась к входу, Сет устало побрел за ней.