Сегодня она поручила Мелани прием пациентов, чтобы та записывала их данные, подробности и симптомы недугов. Никаких записей медиками не велось, никто из врачей никаких подсчетов не вел, и всю административную и бумажную работу возложили на волонтеров. Мелани была рада, что она снова здесь. Впервые в жизни она чувствовала, что делает что-то неизмеримо важное, гораздо более важное, нежели пение. Во всяком случае, сейчас она чувствовала, что приносит немалую пользу. И работать с Мэгги ей было очень приятно.

В Пресидии сейчас работали и другие монахини и священнослужители из разных местных храмов. Здесь же можно было увидеть и пасторов других церквей, которые подходили к людям, разговаривали с ними и устанавливали кабинки для исповеди. Представители разных религиозных конфессий навещали раненых и больных и сами начинали разговор, подойдя к человеку, который, на их взгляд, нуждался в духовной поддержке. Иные из священнослужителей, если было необходимо, подавали еду в столовой. Мэгги знала среди них многих. Складывалось впечатление, что она знает всех. Когда Мелани ей сказала об этом – они присели немного передохнуть, – Мэгги рассмеялась:

– Давно живу на этом свете.

– Вам нравится быть монахиней? – Мелани было очень интересно узнать про Мэгги как можно больше. Самая интересная женщина, какую она встречала когда-либо в жизни. За свои почти двадцать лет она не встретила ни одного человека, который был бы таким же добрым, мудрым, глубоким и сострадательным. Сестра Мэгги жила согласно своим верованиям и не говорила об этом, а демонстрировала поступками. В ней была такая кротость и уравновешенность, которые не оставляли равнодушными никого, с кем бы она ни имела дела. Кто-то из работников госпиталя сказал, что вокруг нее распространяется великая благодать, и Мелани улыбнулась, услышав эти слова. Ей всегда нравился псалом с таким названием, и она часто пела его. А с этого момента она знала, что он будет напоминать ей о Мэгги. Этот псалом она записала на свой первый диск, и именно он позволил ей по-настоящему продемонстрировать голос.

– Мне очень нравится быть монахиней, – ответила Мэгги. – Всегда нравилось. Ни минуты не сожалела об этом. Это мое, – сказала она радостно. – Я счастлива быть невестой Христовой, – добавила она, что еще больше поразило ее молодую подругу. И тут Мелани заметила у нее на пальце тонкое обручальное кольцо из белого золота, которое, как рассказала Мэгги, она получила десять лет тому назад, постригаясь в монахини. Пришлось много времени провести в ожидании этого кольца, сказала она, и теперь оно для нее – символ той жизни, какую она ведет сейчас, и ее работы, которой она так гордится.

– Должно быть, нелегко быть монахиней, – заметила Мелани с глубоким уважением.

– Да вообще в этой жизни быть кем-то – трудно, – мудро заметила Мэгги. – Ваше дело тоже нелегкое.

– Нет, – возразила Мелани. – Это – мое. Для меня петь – легко, и это то дело, которое я люблю. Вот почему я этим занимаюсь. Но концертные туры иногда выматывают, приходится много переезжать и работать, не пропуская ни дня. Раньше мы колесили по дорогам на большом автобусе и порой находились в пути весь день, по прибытии сразу же репетировали, а потом выступали всю ночь. Сейчас – легче, летаем на самолете.

С успехом пришли и более легкие времена.

– Ваша мама всегда путешествует с вами? – спросила Мэгги, уже наслышанная о большом штате помощников, сопровождавших певицу. Но не величина штата интересовала ее больше всего, а то, что с Мелани ездит ее мама. В конце концов, девушке скоро двадцать… Ведь не подросток-вундеркинд, которому нужна неусыпная опека!

– Да, всегда. Она… она руководит моей жизнью, – вздохнула Мелани. – В молодости моя мама хотела быть певицей. Но была танцовщицей в Лас-Вегасе, и она счастлива, что у меня получилось. Иногда немного чересчур счастлива, – деликатно улыбнулась Мелани. – И меня она заставляет выкладываться без остатка.

– Ну, само по себе это неплохо, – заметила сестра Мэгги, – если только не слишком. Как вы считаете?

– Считаю, что иногда слишком, – честно призналась Мелани. – Моя мама всегда думает, что знает лучше всех.

– А на самом деле?

– Не знаю. Я думаю, она принимает те решения, которые она приняла бы, будь она на моем месте. Я не всегда уверена, что это мне подходит. Она чуть не умерла, когда я получила «Грэмми», – улыбнулась Мелани, и глаза Мэгги зажглись.

– Должно быть, это был очень важный момент, кульминация всей вашей тяжелой работы. Такое невероятное признание.

Она едва знала эту девушку, но ее наполнила гордость – премия «Грэмми»! Настоящий успех.

– Я посвятила эту награду маме, – тихо сказала Мелани. – У меня было такое чувство, словно это она победила. Без нее я не смогла бы добиться такого признания.

Но то, как она это произнесла, заставило мудрую монахиню задуматься: а был ли такого рода успех личным желанием Мелани – или она просто захотела порадовать свою мать.

– Надо много мужества и ума для того, чтобы понять, каким путем мы хотим идти в этой жизни и как его пройти, чтобы другие были довольны.

Мелани задумалась над ее словами.

– А ваша семья хотела, чтобы вы стали монахиней? Или их это… расстроило? – Глаза Мелани были полны любопытства.

– Они очень обрадовались. В моей семье этому придавали большое значение. Родителям больше хотелось, чтобы мы были священниками или монахинями, чем обзаводились семьями. Сейчас это звучит ненормально, но двадцать лет тому назад в католических семьях родители всегда хвастались подобными вещами. Один из моих братьев был священником.

– Был? – спросила Мелани, и Мэгги улыбнулась.

– Он ушел через десять лет и женился. Я боялась, что это убьет мою мать. Отца к тому времени уже не было, но он вряд ли бы это пережил. В моей семье принято, что если ты принял постриг, то не имеешь права оставлять орден. Говоря начистоту, я была разочарована его поступком. Хотя он прекрасный парень, и не думаю, что он сожалеет о своем поступке. У них с женой шестеро детей, и они счастливы. Так что его настоящее призвание – семья, а не Церковь.

– Вы никогда не мечтали, чтобы у вас были дети? – сочувственно спросила Мелани. Жизнь Мэгги казалась ей грустной – далеко от родных, никогда не была замужем, работает на улице с бездомными, и вся ее жизнь проходит в нищете. Но, оказывается, Мэгги это вполне устраивает. Она считает себя полностью состоявшейся, счастливой и совершенно довольной своей жизнью.

– Все, кого я встречаю, – мои дети. И те, кого я из года в год вижу на улице, и те, кому помогаю и спасаю от улицы. А еще есть особые люди, такие, как вы, Мелани, кто возникает в моей жизни и трогает мое сердце. Я очень рада, что встретила вас.

Она крепко обняла ее, когда их разговор закончился, и они вернулись к работе. В ответ Мелани тоже обняла ее – их симпатия была взаимной.

– И я очень рада, что встретила вас. Я хочу стать такой же, как вы.

– Монахиней? – улыбнулась Мэгги. – О, не думаю, что это обрадует твою маму! В монастырях звезд не бывает. В них предполагается жизнь, полная смирения и радостного отречения.

– Нет. Я имею в виду, помогать людям так, как это делаете вы. Я бы хотела делать что-то подобное.

– Почему нет, если есть желание. Для этого не надо вступать в религиозный орден. Все, что надо, это засучить рукава и начать работать. Вокруг нас очень много людей, кому нужна помощь, даже среди успешных. Деньги и успех не всегда делают людей счастливыми.

Это было сказано для Мелани, но, как она поняла, больше даже для ее матери.

– У меня нет времени для волонтерской работы, – с сожалением ответила Мелани. – Да и мама против того, чтобы я контактировала с больными. Она все время боится, что я заболею – и тогда прощайте, гастроли и выступления.

– Возможно, когда-нибудь ты найдешь время и для того, и для другого. Когда будешь постарше.

И когда ее мать ослабит хватку, если это вообще когда-то произойдет, мысленно додумала Мелани. Мэгги же стало казаться, что эта женщина, мать Мелани, проживает свою жизнь за счет дочери. С ее помощью реализует свои мечты. Ей посчастливилось, что Мелани теперь звезда. У синеглазой монахини было шестое чувство на людей – и она уловила, что Мелани – заложница собственной матери и в глубине души в ней зреет протест, она начинает бороться за то, чтобы освободиться.

Подкатил очередной автобус, и они опять занялись пациентами – накладывали швы, обрабатывали раны, успокаивали, кого-то определяли к врачам, кого-то отправляли отдыхать и в столовую. Из Мелани получилась хорошая помощница, и сестра Мэгги не скупилась на похвалу.

На обеденный перерыв они ушли позже, разобравшись с последним пациентом из последнего прибывшего автобуса, уже после полудня, и, сидя на солнышке, ели сэндвичи с индейкой, которые были на удивление очень вкусными. Оказывается, в лагере вызвались готовить несколько приличных поваров. Еда появлялась словно ниоткуда. Чаще всего она поступала как гуманитарная помощь от других городов и даже штатов. Беспрерывно поступало и необходимое медицинское оборудование, одежда и постельные принадлежности. Было ощущение, словно они живут в зоне военных действий, так как над ними постоянно, днем и ночью, кружились вертолеты. Многие поначалу жаловались, что вертолетный шум мешает им спать, но потом привыкали, да и что такое шум вертолета по сравнению со спасением и человеческим участием в судьбах тех, кто оказался в беде.

Они только что покончили с сэндвичами, когда Мелани заметила проходящего мимо них Эверета. Как и многие другие, он все еще был в том же, в чем его застало землетрясение, – в тех же черных брюках и белой парадной рубашке. Он прошел, не заметив их. На шее у него висела камера, через плечо болталась сумка от камеры. Мелани его окликнула. Он обернулся и, удивленно взглянув в их сторону, быстро подошел и сел на бревно, на котором они сидели.

– Что вы тут обе делаете? Еще и вместе. Как так случилось?