— Это монтаж, — сказал он, когда обрел дар речи. — Сестру кто-то шантажирует. Ни она, ни моя жена никогда не были лесбиянками.

— Эксперт подтвердит, что фотографии подлинные, — сказал Платонов.

— А вы уверены, что именно они были в пакете? — спросил Даниил. — И откуда они у вас? Берт никогда бы не дал их вам.

— Когда Романовского нашли, он был без сознания, пакет и фотографии были в машине, на переднем сиденье. И это действительно был шантаж. Пакет попросила передать Романовскому ваша жена. В том случае, если она уронит на пол бокал. Вероятно, она не хотела, чтобы ваша сестра выходила замуж, и решила расстроить брак. Лолита Сафронова подтвердила, что бокал ваша жена уронила на пол после того, как Диана Дегтярева пригласила всех на свадьбу, — ответил Платонов. — Поэтому Берт и позвал ее для объяснения и был резок с ней. Поэтому он и поехал на такой скорости за город. Он уверяет, что хотел уехать, но, думаю, это была попытка самоубийства. Только машину из-за дождя и слякоти занесло на повороте несколько раньше, чем он предполагал. Без вещей никто не уезжает, и парни из ГАИ уверяют, что он был не в себе. Вот и выбрал пустынную загородную автотрассу. Так что о несерьезности их отношений с вашей сестрой он, в отличие от вас и от нее, не подозревал. Я разговаривал с ним сегодня. Он очень плохо отзывается о вашей жене и обвиняет ее в развращении вашей сестры. Какие отношения были между Романовским и Ракитиной?

— Власта его не любила, скорее всего потому, что он сразу был категорически настроен против нее, когда мы только познакомились, — ответил Даниил и вдруг вспомнил последние слова Берта. Теперь они приобрели другой смысл. Тогда он подумал, что Берт в запальчивости угрожал Диане и ее любовнику. Теперь получалось, что он обещал расправиться с Властой и кем-то еще. — Вы… вы думаете, что Берт причастен к убийству?

— Если только это произошло на глазах у Дианы. Он убил, а потом вместе с вашей сестрой прошел в кегельбан, где их обнаружили вы. Нет, убийство произошло позднее, думаю, оно могло произойти только во время боя часов, иначе крик вашей жены был бы слышен в зале. А из кегельбана он выбежал на улицу, как утверждают все те же Станислав и Рита.

— Но ей могли зажать рот, — предположил Даниил.

— Грим на лице размазан не был, — сказал Платонов. — Но, конечно, есть небольшой процент вероятности, что она не кричала или что все в зале были увлечены разговорами. Но тогда ваша сестра могла бы оказаться главным свидетелем из главного подозреваемого, и не стоило ей исчезать. И еще вопрос. В каких отношениях была ваша жена с Лолитой Сафроновой?

— Ни в каких, — ответил Даниил. — Лолита с ней никогда не общалась.

— Она ведь любила вас, не правда ли? — Платонов, оказывается, и об этом знал. — Значит, тоже ненавидела вашу жену.

— Возможно, — сказал Даниил. — Но она не смогла бы взять из квартиры нож, она не была у нас с того самого дня, как в наш дом вошла Власта. И дубликат ключа сделать не могла, потому что год назад мы меняли замок, а Лолита членом нашей компании уже не была. Я говорю вам, это скорее всего человек, как-то связанный с моей женой, какой-то мужчина.

— Что заставляет вас так думать? — спросил Платонов.

Даниил не ответил. Он решил сперва поговорить с Альбертом и выяснить, кого тот имел в виду, упоминая «козла».

— Но ведь был кто-то третий, кто делал снимки, — рассуждал Даниил.

— Необязательно, — сказал Платонов. — Современная техника позволяет фотографу снимать самого себя, нужно лишь заранее настроить аппаратуру и, когда нужно, нажать на кнопку. Ваша сестра могла и не знать, что ее фотографируют, и не ожидать такого поворота событий.

Вместе с людьми из прокуратуры, посланными Платоновым для снятия отпечатков пальцев в квартире Дегтяревых, и помощником следователя Вадимом Никаноровым, серьезным парнем лет тридцати, Даниил вернулся домой. Он провел их в комнату жены и начал бесцельно бродить по квартире. Зашел в комнату сестры, где по-прежнему царил кавардак, и, спросив разрешения у помощника следователя, стал наводить в ней порядок. Он аккуратно сложил разбросанные по полу вещи и хотел положить их в шкаф.

На полке в шкафу под стопкой белья его рука наткнулась на какой-то твердый предмет. Он достал его. Это был «Еженедельник» в толстом переплете. Он раскрыл его наугад и прочел страницу, исписанную ровным круглым почерком Дианы. «Моя жизнь стала похожа на ад. Это просто невыносимо. Я нормальная женщина, я люблю тебя и даже не имею права выйти за тебя замуж, потому что она требует, чтобы я принадлежала лишь ей одной. Я обманываю ее, уверяя, что ты для меня лишь прикрытие, обманываю Даню, делая вид, что мы с его женой хорошие подруги. А главное, я обманываю тебя и предаю себя. Только одно придает мне силы вытерпеть все это — то, что затеяно все не зря. Что было бы с Даней, если бы она не согласилась выйти за него? А она бы не согласилась, если бы я не вступила с ней в близость, хотя отношений между женщинами я, как и два года назад, не понимаю и не признаю, а сейчас они мне вообще кажутся отвратительными. Я надеялась, что со временем все нормализуется, она полюбит Даню и оставит меня в покое, но становится только хуже. А впереди еще одна неразрешимая проблема — ты должен уехать на два года в Италию. Я просто не смогу прожить вдали от тебя целых два года. А если я поеду с тобой, что будет с Даней? Ведь она уйдет от него. Она соглашалась жить с ним, пока я живу с ней. Неужели так любят, Берт? Добиваясь ответной любви шантажом? Я люблю тебя и Даню, и ваше счастье для меня гораздо важнее, чем мое собственное. Она говорит, что не допустит нашего с тобой брака. Я сказала ей, что ты мне нужен только из-за поездки в Италию, но она не хочет расставаться со мной на два года. Это какой-то заколдованный круг, и я не знаю, как разорвать его».

Это был дневник Дианы. Даниил перелистал его, а потом начал читать все с самой первой страницы.

«Я никогда не понимала людей, пишущих дневники. Мне казалось глупым доверять бумаге то, о чем можно запросто рассказать своим близким, а если рассказать нельзя, то можно просто держать в себе. А вчера произошло то, что заставило и меня уподобиться остальным. Этого и нельзя никому рассказать, и нет сил справиться с этим в одиночку. Я знаю, ты никогда не прочтешь этих строк, но, когда пишу, представляю тебя и мне становится немного легче. Все это так ужасно, Берт, но я не могла иначе. Смотреть и дальше, как мучается мой брат без нее, и ничего не предпринимать, чтобы помочь ему, было нельзя. Я думала, что она отказывается от отношений с ним, неправильно воспринимая его намерения, и решила поговорить с ней. Мы подъехали на такси к ее дому. У нее своя однокомнатная квартира. Первое, что меня очень удивило, был висящий на стене под стеклом рисунок. Это была ваза, которую ты нарисовал за меня для Альбины, подписанная моим именем. Она сказала, что рисунок ей подарила Альбина, которая преподавала и у них в училище. Я удивилась тому, как хорошо ты рисовал уже в детстве.

— Ты любишь искусство? — спросила я, радуясь в душе тому, что она не так уж проста, и когда войдет в наш круг, не особенно будет выделяться.

— Нет, — ответила она. — Я повесила этот рисунок, потому что его нарисовала ты.

Я от неожиданности даже осела в кресло и уставилась на нее.

Она рассказала мне подробно о своей жизни. Ей было тринадцать, когда один взрослый мерзавец, любовник ее тети, заставил ее сожительствовать с ним. И только благодаря мне она нашла в себе силы порвать с ним и выпутаться из грязи, в которую он ее втянул. Это случилось после того, как я, по просьбе Дани, подарила ей букет роз, когда она выступала на нашем дне рождения. Она сказала, что я очень удивилась бы, если б узнала, кто был тот мужчина, потому что я очень хорошо его знаю и даже предположить не могу, что он способен на такое. Но его имя она назвать отказалась. Он подарил ей квартиру, когда она закончила училище, и она обещала ему молчать.

— Я предупредила его, что открою все, если он будет так же, как надо мной, издеваться над другим ребенком, — сказала она.

Мне было от души ее жаль, я вспомнила, какие смешные проблемы мучили меня в тринадцать лет.

— Я понимаю, ты не можешь ко мне хорошо относиться, — добавила она с горечью. — На мне столько грязи из-за него. И в том, что мне пришлось работать стриптизершей, отчасти тоже виноват он.

— Нет, для меня это неважно, — сказала я, думая только о том, может ли такая девушка быть подругой моего брата. По-видимому, в моем голосе прозвучали фальшивые нотки, потому что она вдруг сказала: «Но я ведь вижу, что это не так», — и, расстроенная, отвернулась к окну.

— Это в самом деле неважно. — Я подошла к ней и обняла ее за плечи, решив, что она не виновата в своем прошлом. Главное, чтобы она хорошо относилась к Дане.

— Правда? — Она обрадованно повернулась ко мне и вдруг стала целовать меня в губы.

Я от ужаса и неожиданности оттолкнула ее, довольно сильно. Это было очень странное ощущение, дикое, неприятное.

— Но ведь ты сама сказала, что мое прошлое… — начала она, чувствуя себя, по-видимому, обиженной.

— Тебя любит мой брат, поэтому я здесь, — сухо ответила я. — Он хочет на тебе жениться. Но я сумею переубедить его, рассказав ему обо всем.

— А я люблю тебя. — Она скрестила руки на груди, и в ее голосе зазвучала твердость. — Я наблюдала за вами и разговаривала с ним, и я знаю, что ты можешь на многое пойти ради него. Я вступила с ним в близость, только чтобы получить тебя. Я выйду за него замуж. Если хочешь. Я могу жить с ним просто так, чтобы быть с тобой.

Я вдруг поняла, что Даня мне все равно не поверит, если я расскажу о ней правду, решит, что я наговариваю, объединившись против нее с тобой.

— Мне противны мужчины, — сказала она. — Они все подонки и сволочи, и твой брат не исключение. Но я принесу эту жертву для тебя.