— Только бабочку? — улыбнулась Лиза, — а сам смокинг?

— Я даже боюсь представить, как тебе придется радоваться, чтобы я это позволил, — нахмурился Роберт.

Лиза расхохоталась. Потом призналась, что ее гнетет несоответствие тем магазинам, в которые он ее заводил.

— Забей, — ответил он ей.

Лиза в недоумении уставилась на него. Она всегда восхищалась, как он говорит по-русски, но знаниями подобных слов он не отличался.

— Это меня сыновья Терезы научили, — с гордостью произнес он, — они объясняли, что если человек переживает из-за какой-то фигни, — он произнес это слово с большой гордостью, — я правильно выговариваю?

Лиза кивнула в полном восторге.

— Так вот: если человек переживает из-за какой-то фигни, ему надо сказать: «Забей»! И второе слово, я его забыл, — он наморщил лоб, вспоминая, — забыл: что-то про баню.

— Не парься! — подсказала Лиза.

— Точно, не парься.

Платьев, в конечном итоге, он купил ей два. Лизе понравилось одно: бешено-синее, бархатное, со сложными драпировками по левому плечу и открытым правым. Роберту другое: медного цвета, похожее на простой сарафан на бретельках. С чуть присборенной юбкой. Но сшито оно было из изысканных кружев.

Поздним вечером он делал ей предложение в доме родителей. Чтобы сделать приятное маме, папе, да и себе заодно, даже припал на одно колено. Надел Лизе кольцо на палец. Все прослезились — включая и отца. Роберт улыбался: он был счастлив. Непомерно, нереально, абсолютно счастлив…

Глава двадцать четвертая

Роберту снилось, что Лизы нет. В этом сне не было картинок: ярких, тревожащий, хотя бы страшных. Не было звуков. Было лишь понимание того, что ее нет. Он не хотел там находиться, в этом сне, он понимал, что это сон, но никак не мог проснуться.

Наконец он очнулся — и понял — ее действительно нет рядом. В голове застучало: он резко вскочил. Окно было напротив постели: Роберт выглянул — выдохнул с облегчением. В ночной темени, смазанной непрекращающимся дождем, ярко сияли окна ее мастерской. Значит, она посреди ночи удрала туда.

Роберт тяжело вздохнул. Тогда они вернулись домой. Она унеслась рисовать с самого утра. Приготовления к рождеству, которые последовали за этим, ее лишь раздражали. Двадцать четвертого декабря, накануне Рождественской ночи, он запер перед ее носом дверь в гостиную и заявил, что она войдет туда лишь в полночь. Раз уж она не участвовала в приготовлениях.

Лиза лишь пожала плечами. Однако вечером все пыталась проникнуть в гостиную — одним глазком взглянуть на елку. Но Роберт был непреклонен.

— Только вечером. И только в красивом платье.

— Какой ты грозный! — Лиза смотрела на него насмешливо. В окружении своих драконов, в замызганном краской комбинезоне, пропахшая краской она казалась настолько на своем месте, что Роберту на секунду показалось преступлением отрывать ее от творческого процесса.

Но он успешно подавил эти мысли. Все-таки праздник. Первый их совместный. И какой! Волшебное рождество…

— А вот у нас, в России, рождество в ночь с седьмого на восьмое января, — проворчала Лиза.

— Все у вас не как у людей, — ответил Роберт.

— Так, я бы попросила!

— Шучу. Только шучу! — и постарался сменить ему поскорей — еще не хватало поругаться. — Слушай, а мне вот кажется, что твои драконы уже готовы. Посмотри — они же красивые. На больших полотнах. Чего же ты хочешь добиться еще?

Лиза посмотрела на него почти с жалостью:

— Это настолько не законченные картины, что… и говорить не о чем. Наброски практически…

— Наброски? — Роберт оглядел мастерскую, огромные картины, расставленные по мольбертам. Двенадцать готовых картин. Взгляд задерживается на любимых.

Вот красные драконы кружатся над раненым черным. Огненное небо заката. Беспощадное. Ликующе, победно горит чешуя красных на солнце. Этот огонь отражается и в пламени, которым объято крыло черного дракона. Роберт почему-то ощущает, какая боль пронизывает раненого. Но нет в его фигуре ни обреченности, ни гнева. Может, какое-то облегчение. Он знает — за что. Он понимает, что это все — искупление.

Вот другая картина. В грозовом небе исступленно несутся два дракона — золотой и черный. Элеонора и Ральф. Чувствуется и то, насколько это высоко-высоко в небе. И бешеная скорость совершенных существ. И их напряжение рядом друг с другом. И еще Роберт понимал, глядя на картину, что небо… оно живое.

А вот его любимая. Та, на которую он готов смотреть часами — и до сих пор переживать. Это сцена казни красной драконицы. Девушка готова прыгнуть с обрыва. Ее фигурку Лиза изобразила с большой высоты, словно разглядывал на верхней галерее кто-то из драконов. И открывается настолько головокружительная перспектива, от которой просто захватывает дух…

Стройная, высокая фигура, длинные косы, заплетенные на средневековый манер каким — то хитрым плетением, чуть рыжеватые в них отблески на солнце. И такое ощущение пустоты оттого, что это живое, прекрасное существо через несколько секунд разобьется об скалы… И ничего с этим нельзя поделать.

— Наброски… — повторяет Роберт и в недоумении смотрит на Лизу.

— Конечно, — она энергично кивает. — Наброски с кучей недостатков.

— Ты шутишь!

— Нет. Зачем? Посмотри: вот здесь, — она показала на картину с падающим Ральфом, — небо не сияет еще так, как должно быть. И огонь не достаточно выразительный. И над чешуей драконов еще работать и работать. Вот здесь, — Лиза подошла к картине с полетом драконов, — не дописано небо. И опять-таки чешуя. Должна быть видна структура. Каждая деталь. И вот тут…, - она обернулась к сцене казни.

— Все! Не хочу слушать. Про мою любимую картину! Не порть сказку…

— Тебе сказка — а мне несколько месяцев работы еще. Это же метод лессировки — так старые добрые голландцы писали. Каждый день новый слой масла. Разной плотности. День за днем. Тонко-тонко. Слой поверх слоя. Тогда и видно, какое небо. Какие камни. Какие чешуйки. Как играет на них солнечный свет. Мне необходимо добиться того, чтоб картины сияли изнутри…


И все же к ночи она пришла в дом, переоделась, вышла к Роберту и его родителям.

Огромная ель, сияющие огоньки, игрушки. Лиза увидела всю эту сказку — и замерла от восторга. Не было слов — только абсолютное счастье. Абсолютное настолько, что оно пугало…

Мама подарила ей шарф, связанный собственноручно. Шарф, по мнению миссис Ренделл, идеально подходивший художнице. Был он из разных ниток разнообразных цветов, украшен деревянными бусинами — и, несмотря на сочетание несочетаемого производил впечатление чего-то гармоничного и очень-очень красивого.

Прагматичный папа подарил будущей невестке новый телефон. Роберт высыпал ей на колени пять сережек с бриллиантиками — по числу ее дырочек в ушках. Он привез их еще со съемок — с того самого края света, где снимали новый боевик… На самом деле ему продали три пары: почему-то серьги по одной не продавались — но одну он спрятал.

Что касается Лизы, то она торжественно и, немного смущаясь, вручила им две картины: мистеру и миссис Ренделл портрет их семьи. Двое эльфов сидели в креслах у жаркого камелька и слушали то, что им рассказывал им третий эльф, расположившийся между ними, спиной к огню. Видно было, что они очень счастливы, и рассказывает он им что-то интересное.

Роберту была подарена небольшая картина. Но на ней был его дом. Их дом… В лучах неяркого осеннего солнышка.

Это был счастливая ночь. Покой снизошел на него и на Лизу. Она была тиха, покойна и довольна, как маленький котенок. Но с самого утра двадцать пятого декабря она исчезла в своей мастерской. И так продолжалось уже несколько дней.

Роберт и сам был по натуре трудоголиком. Он часто забывал обо всем, кроме работы. Он был слегка помешан на съемках, репетициях, подготовках, фотосессиях и промоакциях. Интервью… На своем успехе — он достался ему не так уж и легко. Наверное, до этих зимних дней, щедро пропитанных дождем, он и не понимал, как можно жить по-другому. Как и не понимал людей, живущий по-другому… Теперь понял.

Ему хотелось, чтобы Лиза была с ним все время. Ему хотелось касаться ее — словно бы ненароком — днем. Ему нравилось случайно дотрагиваться до нее ночью. Чувствовать, как кровь закипала. Чувствовать, как эта девочка ему принадлежала. Принадлежала. Чувствовать. Ха-ха-ха… Она же рисовала своих драконов.

Он мечтал отвезти ее куда-нибудь, где тепло и нет выматывающего душу дождя. Куда-нибудь на остров с белым-белым песком, где они будут одни. Совсем одни… Ха! У нее же был график, большое количество картин она рисовала разом — и по времени уехать не получалось.

Он думал повозить ее по стране. Может быть, замки. Еще лучше: зимнее сумрачное море, белые скалы… Хотя бы Лондон… Нет, в Лондоне они были. Однако про Лондон лучше помолчать. Это было счастье… Хотя ничего не видели… Когда он заговорил про путешествие по стране, Лиза отказалась. «Я не могу позволить себе лишние впечатления, — заявила она, — я хочу, очень хочу. Но не могу. Это меня собьет».

Так что Лиза тоже была трудоголиком… Еще каким. А он… А у него был отпуск. Сколько он себя помнил, он тяжело переживал такие периоды, когда нормальные люди отдыхали и набирались сил. Он же чувствовал себя не нужным, не знал, чем себя занять. В голову лезли всякие глупости: вот, летом, например, он побил все рекорды. Хорошо, что не донес эти самые мысли до Терезы… Сейчас же ему было скучно, он брюзжал и занудничал.

Последние числа декабря. Последние числа уходящего года. Года, подарившего ему Лизу. Кстати говоря, накануне они поругались. Она рисовала — он тосковал. Он вдруг обиделся, что она пренебрегает им, предпочитая ему общество драконов. Лиза обиделась за драконов: с тех пор, как он приехал, у нее горели глаза, все получалось. Соответственно, ее злило все, что могло сбить такой чудесный настрой. Она злилась целый день, выходила лишь тогда, когда ее звала мама Роберта: с миссис Ренделл она не спорила. Такая мысль ей в голову попросту не приходила.