Узкий коридор, знакомый вестибюль, огромная доска с фотографиями актеров и приколотыми рядом рецензиями на их роли. Такая была традиция в их театре: все, что появлялось в газетах, журналах, Интернете, — пришпиливали сюда.

Вот уж мимо чего Зубов старался пройти как можно скорее, так мимо этого стенда. Как правило, ничего хорошего про него не писали, все больше какую-то гадость. «Актер, обладающий небольшими талантами, но прекрасной внешностью. Более красивой лепки скул, наверное, нет ни у кого». От этой «красивой лепки скул» у него самого скулы сводило от бешенства.

И как Владимир себя ни убеждал, что все это — зависть в чистом виде, не имеющая отношения к нему как к актеру… но жила в нем застарелая обида. Стараешься доказать всем, что ты лучше. Ты знаешь, что ты лучше. Это все видят, но не желают признавать.

Зубов тяжело вздохнул и пошел дальше, к гримеркам. Навстречу попался человек, который показался смутно знакомым.

— Добрый день, Владимир Александрович, — радостно окликнул Зубова лысый мужчина.

Пожалуй, представители только одного семейства называли его по имени-отчеству.

— Здравствуйте, Павел Яковлевич Тур, — ответил он, пожимая протянутую руку. — Какими судьбами вы к нам?

— Марина прислала мне билеты на ваш завтрашний спектакль. И вот я пришел отблагодарить.

— Билеты, вот черт! — такая хорошая идея, а ему и в голову не пришла.

— Что, простите? — опешил Павел.

— Ругаю себя за неблагодарность. Надо было сообразить и послать эти несчастные билеты первым.

— Да ладно вам. Марина, — Павел с особой нежностью произнес имя партнерши Зубова, — отправила билеты от вас обоих. Так что хватит на всех: и на меня, и на гитаристов, и на звукорежа с женой, и на Терезу с Александром. Это муж, — пояснил он, увидев вопрос на лице актера. — Знаете, она его специально попросила приехать для похода на спектакль.

— А-а, — протянул Владимир, — я понял. «Мужняя жена, и счастлива оставаться ею»…

— Да… — насторожился вдруг Павел, — совершенно верно. Мужняя жена. И очень счастлива.

Владимир вдруг понял, что это неправда.

— Я счастлив за нее, — ответил он такую же неправду. — Она — потрясающая женщина. Мне сегодня сообщили, что именно Тереза — автор сценария, который мне очень понравился.

— Надеюсь, вам понравилась не та любовная лабуда, которую Тереза с подругами за бутылкой коньяку способны сочинять килотоннами? В поистине промышленных масштабах?

— Любовная лабуда! — расхохотался Владимир. — Нет, в этом мне предстоит сниматься. Продался, знаете ли… Продался. А понравился мне сценарий про Сталинград.

— Понятно. Хорошая вещь. Любимая у Терезы. Вы знаете, у меня складывается порой ощущение, что она затеяла подвиг с фантастикой, любовными романами, выступлениями, издательством и сценариями, чтобы в один прекрасный день изыскать возможность и снять этот фильм.

— Ну что ж, может быть, эта возможность у нее и появилась. И у меня тоже.

— Здорово… Знаете, Тереза очень серьезно относится ко всему, особенно к мелочам. Когда она готовила материал для книги, то безумно достала своих сыновей и их друзей тоже.

— Правда?

— Правда. Она даже составляла анкеты для мальчиков и их друзей-сверстников, уговаривала описывать любимые компьютерные игрушки, составляла словарь их лексики.

— И они соглашались?

— С моей родственницей, когда она что-то решила, вообще спорить невозможно, знаете ли… В таком случае она и вцепляется, как клещ, но бывает при этом настолько обаятельной, что отказать ей не можешь. А ребят она еще и заинтересовала. Они с ней сотрудничали с удовольствием. Да еще и за деньги…

— Здорово! — Владимир был в восторге.

— Кстати, а кто будет музыку к фильму писать? — осторожно поинтересовался Павел.

— Я только несколько часов назад узнал, что буду режиссером, познакомился со сценаристом — точнее, узнал, кто это… А вы говорите — музыка.

— Музыкальный ряд — это самое главное!

— Кто про что, — рассмеялся Владимир.

— Точно! — Павел протянул ему визитку. — Если надумаете, обращайтесь. Все сделаем в лучшем виде.

— Спасибо, — Владимир понял, что опаздывает, — простите, мне пора.

— Всего доброго. Звоните тогда. И ждите нас завтра на спектакле. Практически в полном составе.

Раскланявшись с Павлом, Владимир решил заскочить на минуту к Марине поинтересоваться, как у нее дела. Точнее, ему было любопытно, как она отреагировала на появление неотразимого Тура.

Марина сидела перед зеркалом, погруженная в свои мысли. Перед ней лежала белая роза. Одна.

Владимир улыбнулся. Действительно, актрису цветами удивить сложно. Букеты после каждого спектакля — это обыденность. А один цветок… Хорошее решение.

— Добрый день, — поприветствовал он Марину.

— Привет, — очнулась она.

— Ты вот умный человек — передала билеты. А я даже не подумал, — покаялся он.

— Ага, — с отсутствующим видом протянула коллега, хотя обычно говорила в ответ какую-нибудь забавную гадость.

Понятно. И тут чувства бурлят. Интересно, а мысли на тему «зачем это мне все надо?» приходят ей в голову или тут все проще?

— Ладно, — проворчал он, удержавшись от того, чтобы пощелкать у нее перед носом пальцами. Знал, что она этого терпеть не может. — Меня тут игнорируют. Пойду гримироваться — и на сцену. Ты-то туда сегодня заглянешь?

— Что ты сказал? — тряхнула головой Марина.

— До встречи на сцене.

— Да, мой Одиссей! — пришла в себя актриса.

— Да, моя Пенелопа, — ответил ей актер.

Глава шестая

Следующим вечером давали Грибоедова. И Владимир был уже Чацким. На спектакль должна была прийти Тереза — и эта мысль не давала ему покоя.

— Володя, не вертись, тебе же лицо, доброе к людям, рисовать невозможно, — ругалась гримерша, старая, огромная как бегемот, с вечной сигаретой в зубах. — Вот попаду кисточкой в глаз — узнаешь, как мешать людям работать!

— Прости, Лялечка! Больше не буду, — каялся актер, но продолжал ерзать в кресле.

— Скипидар в жопе играет? И у тебя, и твоей прима-маринки? — нежно проводя кисточкой по его скулам, продолжала гримерша. Лялечка была гением своего дела, ей было все можно — и она это знала. Ее любимой присказкой было: «Актеров много, а вы попробуйте их морды пригодными для глаза зрителя сделать»… Так что кто был главный, Лялечка давала понять достаточно быстро. Но никто другой и не мог так здорово крокодила в ангела превратить.

Но самое интересное заключалось в том, что те, кто не смог найти общий язык с этой дамой и чересчур болезненно реагировал на ее ненормативную лексику, запах табака и не аристократические манеры, как-то быстро уходили… Не приживались. Равно и те, кто пытался перед гримершей строить звезд Вселенной…

Владимиру же Лялечка нравилась. Хотя он сам не ругался, за своей речью и манерами следил тщательно, не любил, когда выражались другие — особенно молодые актрисы, у которых мат заменял нормальные слова. Но этой бегемотихе было можно. Как-то получалось у нее и в тему, и не обидно, и крайне выразительно…

— Твою нехорошо! — рявкнула Лялечка у него над ухом, и Владимир, наконец, послушался. — Замри, сказала!

— Лютует? — приоткрыла дверь гримерки Марина, уже уложенная, накрашенная, в длинном платье с высокой талией. Вся в буклях и в белом.

Владимир обернулся, чтобы поприветствовать ее — и кисточка попала-таки ему в глаз. Оскользью, но неприятно.

— А я предупреждала! — голос у Лялечки стал счастливым. — Не моргай, говорю, размажешь!

Она аккуратно промокнула салфеткой заслезившийся глаз. Мат смешался с клубами дыма… Красота!

— Я только хотела сказать, — наконец смогла вставить слова Марина, — что из приглашенных гостей не будет гитаристов. Павел сказал, что они уехали куда-то «на чёс», извинялся.

— Чёс — это что?

— Как я поняла, это что-то типа гастролей, только с большим количеством выступлений.

— Понятно. И что?

— Вместо гитаристов появится сестра Павла с супругом. Елена, про которую нам рассказывали. А знаешь, кто у нее муж?

— Волшебник, — пробурчал Владимир.

— Нет, дипломат. Какая-то важная шишка в посольстве во Вьетнаме. Они сейчас в отпуске в стране. Павел спрашивал, не против ли мы с тобой, что будет такая замена…

— Какой вежливый! — громогласно объявила Лялечка, отступая назад и любуясь на дело рук своих. — Эх, Володя! И зачем ты такой красивый? Нет, актер таким быть не должен, иначе гримеры зачем… Без хлеба останемся.

— Будете старить и шрамы рисовать, — ответил Владимир уныло. Он не любил замечаний о своей внешности. Ему все казалось, что отбирают его не за талант, а из-за внешних данных. «Безукоризненная лепка скул», будь она неладна…

— Не кокетничай, тебе не идет… Так, смотри внимательно: все нравится? Всем доволен?

Он кивнул, и Лялечка величественно удалилась.

Марина исчезла еще раньше, и он остался, наконец, один. В огромном зеркале отражался мужчина. Красивые черты лица, серые холодные глаза… Серый фрак, кипенно-белый шейный платок. Только в этом отражении он пока не мог разглядеть Александра Андреевича Чацкого — в этот вечер давали «Горе от ума». Пока он видел лишь актера Зубова, который никак не мог успокоиться.

Однако сделать это было необходимо. Нет ничего хуже, чем выходить на сцену, когда тебя захлестывают собственные эмоции. Настоящие, реальные чувства, выплеснувшиеся на зрителя во время спектакля — это некрасиво. Страсть, что обуревает тебя на самом деле, страсть, которую ты не в силах обуздать и скрыть — это гибельно для действа. Почему? Да потому, что все настоящее выглядит на театральной сцене ненатурально. Явным перебором.