Элоиза прекрасно играла свою роль. Впрочем, Рейберн никогда и не сомневался, что в ней пропадает великая актриса.

— Охотно верю тебе на слово, — насмешливо отозвался Рейберн. — Итак, ты намерена завтра предстать перед судом в качестве лжесвидетельницы?

— А ты сам? Вспомни — ты тысячу раз клялся мне в любви, а теперь все это забыто… Значит, ты тоже клятвопреступник! — не осталась в долгу леди Давенпорт.

— Насчет тысячи раз ты, пожалуй, преувеличиваешь, — с сомнением в голосе произнес Рейберн. — Впрочем, зачем вспоминать прошлое? В нем имеет значение лишь один эпизод…

— Интересно, какой? — с любопытством спросила леди Давенпорт.

Она держалась с вызывающим высокомерием. Казалось, эта красивая женщина, которая сейчас так яростно спорила с Рейберном, не сомневалась в действии своих чар и верила, что огонь любви, когда-то сжигавший их обоих, еще не угас.

Не могла же она знать, что ее восхитительное тело больше не в силах его соблазнить, а чувственные губы уже не влекут к поцелуям.

Элоиза Давенпорт была слишком самонадеянна. Ей и в голову не могло прийти, что в этот момент Рейберн испытывает к ней лишь одно чувство — ненависть, причем такую сильную, какой не вызывало у него дотоле ни одна женщина.

Он извлек из кармана листок бумаги и обратился к Элоизе со следующими словами:

— Должен предупредить тебя — если ты всерьез намерена завтра на суде обвинить Виолу, она, разумеется, отвергнет все твои обвинения как ложные, а я в доказательство предъявлю суду вот это послание.

— Что это такое?

Рейберн протянул ей бумагу.

— Это копия письма, которое ты написала мне около трех месяцев назад, после нашего пребывания в Бленхеймском дворце. Оно касается княгини Пававенской. Прочти!

С минуту леди Давенпорт колебалась, а потом все же взяла бумагу из рук Рейберна.

Она сразу поняла, о чем идет речь. Это был отрывок из письма, написанного ею на гербовой бумаге, которой пользовались только обитатели дворца, и адресованного Рейберну. В нем Элоиза обвиняла его в ухаживании за польской княгиней, которая тоже в то время останавливалась в Бленхеймском дворце.

В письме говорилось следующее:


«Я выцарапаю глаза этой женщине или даже убью ее, если ты еще хотя бы раз осмелишься приблизиться к ней. Ты принадлежишь мне, и я не собираюсь делить тебя ни с кем! Вчера ночью, лежа в твоих объятиях, я воображала себя самой счастливой женщиной на свете, а сегодня я словно ввергнута в ад… Но предупреждаю — я умею мстить! Ты поплатишься за свою измену…

Я люблю тебя, Рейберн, и буду бороться за тебя до последнего своего вздоха! А если ты бросишь меня ради княгини или любой другой женщины, клянусь, она пожалеет о том дне, когда появилась на свет, а еще больше — о том, когда познакомилась с тобой!..»


Элоиза медленно прочла эти строки, написанные ею в гневе, затем перечитала их еще раз.

— Подозреваю, что герцог и герцогиня Мальборо вряд ли придут в восторг, если их имя будет упомянуто в связи со столь щекотливой ситуацией, — продолжал Рейберн. — Их даже могут вызвать в суд в качестве свидетелей — ведь это у них в доме мы тогда гостили! Впрочем, ты, такая признанная специалистка по мести, наверняка предвидела такой поворот событий!..

Он говорил размеренно и спокойно, но Элоизе Давенпорт казалось, что каждое слово Рейберна ранит ее, словно удар кинжала. Итак, вся ее хитроумная схема мести разрушена! Она бессильна против него…

Если письмо и в самом деле будет оглашено в суде или, того хуже, опубликовано в газетах, она будет навсегда изгнана из общества.

«Делай что хочешь, но тайно!» — таков был смысл негласной одиннадцатой заповеди, которой руководствовалось в то время высшее общество, и Элоиза понимала, что если ее, жену видного человека, обвинят в адюльтере, прощения ей не будет.

Она молча стояла, не в силах отвести глаз от письма, а затем дрожащим голосом произнесла:

— Ты не посмеешь предъявить его!

— Ошибаешься! Я сделаю это, ни секунды не колеблясь! — холодно произнес Рейнберн.

Элоиза взглянула на Рейберна со жгучей ненавистью, и на мгновение ему показалось, что с ней не удастся договориться, но уже в следующую минуту она угрюмо спросила:

— Ну хорошо, так что я должна делать?

— Ты сейчас же отправишься вместе со мной в полицейский участок, заберешь у них свое заявление относительно участия Виолы в поджоге и объяснишь, что произошло недоразумение. Только помни — ты должна говорить очень убедительно, иначе полицейские тебе не поверят!

— А ты, значит, выйдешь сухим из воды? — сквозь зубы спросила Элоиза, не в силах скрывать клокотавшую в ней ненависть.

— Так же, как и ты.

Она взглянула на него, потом снова перевела взгляд на листок, который продолжала сжимать в руке.

Рейберн молча ждал ее решения.

Наконец Элоиза вскинула голову.

— Давай порвем это глупое письмо и забудем все, что я наделала! — предложила она. — Вернись ко мне, Рейберн, я не могу жить без тебя!..

Такая перемена тона и выражения лица застали его врасплох.

— Ты ведь еще можешь разорвать эту нелепую помолвку, Рейберн, — горячо продолжала она. — Правда, сначала мы все равно должны будем встречаться тайно, пока не истечет срок траура, но потом…

Намек был слишком прозрачным, однако, вопреки ожиданиям Элоизы, Рейберн не обрадовался такой перспективе. Гордо выпрямившись, отчего он даже стал казаться выше, молодой человек с расстановкой произнес:

— Я мог бы еще простить твой поступок по отношению ко мне — твои чувства вполне понятны и объяснимы. Но я никогда не прощу тебя, Элоиза, за то, что ты хотела погубить юную, безобидную девушку, которая даже не может защитить себя и не сделала тебе ничего плохого!

Леди Давенпорт раздраженно фыркнула.

— Неужели эта девчонка что-нибудь для тебя значит? — презрительно спросила она. — Разве может она дать тебе то наслаждение, что ты познал со мною, или разжечь в тебе тот огонь, которым заставляла тебя пылать я? Забудь ее, и мы будем счастливы — счастливы, как были когда-то…

— Это невозможно, — твердо ответил Рейберн. — Прости меня, Элоиза! Мне жаль, что я невольно причинил тебе такую боль. То, что было между нами, и в самом деле было восхитительно, но теперь все это уже в прошлом…

Он говорил спокойно и уверенно, и все же Элоиза Давенпорт продолжала на что-то надеяться.

— Обними меня! Поцелуй… — страстно проговорила она, протягивая руки к Рейберну. — Ты увидишь — наша любовь все еще с нами!..

Рейберн, отвернувшись, подошел к камину.

— Слишком поздно, Элоиза. Сказанного и сделанного не воротишь. Прошу тебя, переоденься, и мы сейчас же поедем в полицейский участок.

С минуту она стояла в нерешительности, глядя ему в спину, а затем патетически воскликнула:

— Я ненавижу тебя, Рейберн!..

Так как никакой реакции с его стороны не последовало, Элоизе не оставалось ничего другого, как молча выйти из комнаты и выполнить просьбу Рейберна.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Осторожно приоткрыв дверь своей спальни, Виола замерла и чутко прислушалась. Вот наконец дворецкий потушил огни в холле и, тяжело ступая, прошел в служебную половину дома.

Теперь она могла спуститься вниз и дожидаться там прихода Рейберна.

Как мучительно долго тянулся этот вечер! Казалось, он не кончится никогда. Каждая минута была словно целая вечность…

Виола мысленно перебирала в памяти события последних нескольких часов, пережитых ею.

К счастью, с мачехой ей объясняться не пришлось — единственным человеком, который знал о приходе полиции, был старый дворецкий, а на него вполне можно было положиться — ведь он служил еще у сэра Ричарда.

Виоле казалось — хотя сам старый слуга никогда об этом не говорил, — что он не одобряет экстравагантного поведения ее мачехи и надменную манеру, с которой она обращалась со слугами.

Поэтому, едва войдя в дом после расставания с Рейберном, Виола поспешила обрадовать дворецкого:

— Произошло недоразумение, Бейтс. Меня, должно быть, спутали с кем-то. Но все разъяснилось, и полицейские принесли мне извинения.

— Я так и подумал, мисс Виола, — облегченно вздохнув, промолвил верный слуга. — Вы ведь перестали встречаться с этими женщинами с тех пор, как стали невестой мистера Лайла.

— Да, я стараюсь держаться от них подальше, — подтвердила Виола. — Так что не говорите ничего ее светлости, когда она вернется.

За обедом она была задумчива и молчалива. Впрочем, леди Брэндон едва ли это заметила.

Собрание суфражисток, которое только что блестяще закончилось в Уимблдоне, произвело на нее неизгладимое впечатление и вселило уверенность, что и завтрашняя акция в Оксфорде пройдет столь же успешно.

— А почему бы и тебе не отправиться со мной, Виола? — вдруг спросила леди Брэнд он после десяти минутного разглагольствования на эту тему.

Девушка удивленно посмотрела на мачеху.

Со времени поездки в Кроксдейл-Парк леди Брэндон впервые обратилась к ней с подобным предложением.

— Ты уже давно не слышала выступлений миссис Панкхерст, — продолжала развивать свою мысль леди Брэндон. — А тебе стоило бы у нее поучиться! Ее методы воздействия на аудиторию могут весьма пригодиться в твоей будущей деятельности…

— Пригодиться… мне?.. — в изумлении переспросила Виола.

Леди Брэндон снисходительно улыбнулась.

— В качестве жены Рейберна Лайла тебе часто придется открывать выставки цветов, благотворительные базары и тому подобные мероприятия в его округе, а в его отсутствие — даже, возможно, произносить речи.

Она помолчала, многозначительно взглянув на падчерицу, и после паузы с воодушевлением продолжала:

— Кроме того, я надеюсь, что, выйдя замуж и заняв столь блестящее положение в обществе, ты по-прежнему будешь нам помогать. Мы хотим видеть тебя в наших рядах, Виола!

Бедная Виола уткнула глаза в тарелку и ничего на это не ответила.