Машины у Славы не было. К глубокому сожалению Лены. И они поехали в лес на автобусе — на автобусе, который был, конечно же, переполнен, в котором толкались, беззлобно переругивались и громко обсуждались глобальные проблемы современности (основной среди которых просматривалось текущее безденежье).

Лене со Славой удалось занять уголок на задней площадке, и им было относительно удобно. Неудобным, по мнению Лены, было только то, что Славу к ней слишком уж прижали. И она, смущаясь, все пыталась как-нибудь отклониться-отдалиться, увеличив между ними несуществующее расстояние. Но у нее ничего не получалось.

Слава понимающе и, как всегда, немного снисходительно усмехался. При этом в глазах его прыгали веселые и ужасно довольные чертики.

Тепло Славиного тела, ощущение того, что он чувствует ее грудь так, как будто они уже слились в страстных объятиях, близость его губ и глаз, запах его одеколона — все это кружило голову и мешало воспринимать то, что он говорил. Мешало понимать суть его вопросов. Мешало отвечать. Лена только беспомощно улыбалась и отрицательно качала головой: ничего не могу сказать!

Хотя Лена и была инициатором этой поездки, она совершенно не представляла, куда они едут и куда пойдут. Но Слава сказал, что он все знает.

Они долго-долго пробирались узкими тропинками к какой-то удивительной, как обещал Слава, полянке.

Поляна действительно оказалась очень симпатичной. Вокруг нее беспорядочно, но при этом весьма почтительно толпились огромные старые сосны с рыжими голыми стволами и зеленью где-то высоко-высоко. Между ними теснились молодые, но вполне уверенные и любопытные березки и высокие кусты неизвестной породы с широкими длинными листьями.

На поляне было много новой травы, густой и яркой; бело-розово пестрели скромные, но многочисленные лютики-цветочки; в своих отдельных колониях беспощадно-желто глазели одуванчики (здесь, в лесу, они отцветать пока еще не собирались). Но милее и ближе показались островки сухостоя, которые манили своей скромностью, деревенской домашней прогретостью и душновато-теплым запахом сена, всегда с радостью узнаваемого горожанами.

На одном из таких островков и расположились Слава с Леной.

Лена прихватила с собой не только мазь от комаров (которые, кстати, страшно обрадовались долгожданным гостям), но и плотное покрывало, на котором можно было бы посидеть.

На этом самом покрывале, не успела Лена его расстелить, Слава быстро раскинул большую красивую салфетку и обстоятельно начал выгружать на нее содержимое своей сумки. И выгружал, надо сказать, очень долго.

— Как вам, Леночка, наша скатерть-самобранка? — поинтересовался.

— Очень, — сказала Лена. — Только спиртного, кажется, многовато. И закуски — тоже.

— А я, между прочим, проголодался. И сейчас уже время обеда. Так что все — в самый раз. А спиртное… Разве это много? Кстати, с чего начнем? По правилам, надо начинать с того, где градусов меньше. Но я предлагаю — с водочки. А вино — на десерт, с фруктами. Годится?

— Годится, — кивнула Лена. — А руки где будем мыть?

— А на этот случай, представьте себе, Леночка, недалеко есть колонка. На турбазе. Турбаза скорее всего еще не работает, а вода в колонке, хочется верить, есть.

— Ой, а как же наша скатерть-самобранка? — засомневалась Лена. — Вдруг кто-нибудь…

— Леночка, да мы здесь с вами одни совсем! Кроме комаров и птиц — никого. Слышите?

Лена прислушалась — действительно никого.

Колонка среди заколоченных турбазовских домиков на самом деле работала. На голоса и на шум воды пришли две собаки: одна черная, гладкошерстная и большая, другая — грязно-белая, лохматая и маленькая. Но обе — жутко беспородные и худые, с одинаково грустными глазами, в которых при виде моющих руки людей одинаково заплескалась надежда: не может быть, чтобы не накормили.

Конечно, и мясо, и колбаса Лениными стараниями достались сначала собакам. Слава ворчал:

— Леночка, я ведь тоже есть хочу, и вы, полагаю, проголодались. Нам ничего не достанется. Да и вредно им так много сразу.

Собаки не понимали, что вредно, и, мгновенно глотая по очередному куску, синхронно-радостно вскидывали головы: еще!

Все это безобразие, как выразился Слава, длилось до тех пор, пока он не замахал на собак руками: «Все, все! Пошли отсюда!»

Братья меньшие покорно потрусили по своим собачьим делам, а Лена и Слава наконец уселись и приступили, как торжественно провозгласил Слава, к трапезе.

Чокнувшись белыми пластмассовыми стаканами с водкой, они сначала выпили за то, что у Лены родилась такая прекрасная мысль приехать сюда, потом — за «нетленную красоту русской природы» (это были, разумеется, Славины изыски), потом — снова за красоту, но уже за Леночкину.

Лена, стараясь каждый раз только слегка пригубить, все равно моментально запьянела. На душе было странно легко. Все несчастья-страдания, и давние, и последние, как будто бы остались в другой жизни. А может, их и вовсе не было. Точнее, все, что было, было не с ней. И она просто прочитала об этом где-то? А сейчас открыта новая страница новой книги, и впереди — неведомое, незнакомое и беспечальное.

Лене нравилось все. Поляна — прелесть! Еда — вкуснотища! Слава — очень мил. Очень. И разговор за питьем-едой порхал легко, как бабочки на поляне.

Обычные для Сорокина витиеватость и некоторая заумность рассуждений сменились тонкими остротами и доступными афоризмами. И Лена непринужденно поддакивала, а чаще — роняла вскользь что-нибудь очень в том же духе, что еще больше, с точки зрения Сорокина, добавляло Лене привлекательности-сексуальности — и вообще он уже за себя не ручался.

А Лене в свою очередь думалось, что она, возможно, уже влюбилась в Славу. Такого умного, такого… В общем, ей было хорошо. Мешали только комары, которых мазь не только не отпугивала, а казалось, наоборот, притягивала.

Турбаза, куда Лена и Слава опять отправились мыть руки, снова встретила их молчанием забитых окон. Ни сторожа, ни рабочих каких-нибудь — никого.

А возвращались они на поляну, уже обнявшись. И Слава почти уже ничего не говорил.

Когда они добрались до своего островка с покрывалом, Лена, пытаясь почему-то отдалить то, что неминуемо приближалось, сказала:

— А сейчас мы будем есть фрукты!

— А потом опять пойдем мыть руки? — поинтересовался Слава.

— Возможно, — ответила Лена.

— Фрукты так фрукты, — сказал Слава.

«Фрукты так фрукты», — не только сказал, но и подумал Сорокин и взял в руки бутылку с вином. Бутылка была красивая. Название на этикетке — тоже. А вот штопора не было. Не проблема. Сейчас…

Слава поднялся в поисках какой-нибудь палочки: пробку надо было проткнуть в бутылку. Не проблема.

Сорокин нашел подходящую сухую ветку, отошел на несколько метров к удобному пеньку, поставил на него бутылку.

Лена, полулежа на покрывале, лениво наблюдала за Сорокиным. Потом на секунду отвлеклась, увидев нарядную бабочку, замершую рядом на сухой траве. Раздался хлопок. Громкий, как выстрел. И звон стекла. Ясно: вина не будет.

— Лена, несчастье! — это голос Славы.

Он уже рядом. Его лицо — белее пластмассового стакана. И кровь. Много крови.

Слава пытался зажать страшную скважину у запястья левой руки, из которой фонтаном, прямо ему в лицо, била алая кровь. Алая. Артерия. Лена это знала. Помнила откуда-то. Перетянуть жгутом. Скорее!

Стоять Слава уже не мог. Силы покидали его. Он сидел на земле, держа вверх перетянутую всеми Лениными силами и его носовым платком руку и ничего не говорил. Лена шлепала его по щекам и кричала:

— Слава, я умоляю! Слава, сейчас!

Лихорадочно, неотступно стучало в голове: «Здесь же — никого!»

И вдруг… Господи, голоса! Не может быть, голоса! А с другой стороны — шум мотора. Где-то близко — машина!

— Помогите! — закричала, оглянувшись, Лена. — Помогите! Быстрее!

К ним уже спешила пожилая пара. Оба — в спортивных костюмах. Он — почти бежал, за ним прихрамывала она.

— Побудьте с ним. Не дайте ему потерять сознание, — быстро проговорила Лена уже на ходу. И она побежала в сторону турбазы. Именно туда поехала машина.

«Господи… Туда… Там… Умоляю…» Лена вслух, то тихо, то громко, выкрикивала обрывки бессмысленных фраз. И неслась, не разбирая дороги, туда, где только что затих мотор.

— Господи, спасибо, — выдохнула она, увидев, как из машины вышли парень с девушкой и поднялись на крыльцо домика с забитыми окнами.

Она хотела крикнуть им, чтобы они остановились. Она хотела крикнуть — но не смогла. Они закрыли за собой дверь. Через секунду Лена уже рванула ее на себя. В темном коридоре парень обнимал девушку.

Лена кинулась к ним, оторвала парня от девушки и вытащила его на крыльцо, приговаривая:

— Быстрее! Умоляю, быстрее!

Ошалевший парень ничего не мог понять, но уже сидел за рулем. «Туда!» — показала она рукой.

Дороги как таковой не было. Но они проехали. Одинаково седые старички уже вели Славу к машине. Кровь теперь уже не била фонтаном, а ровно заливала всего Славу из-под еще одной повязки, которую наложили на рану старики. Жгут почему-то не спасал. Джинсы, рубашка… их можно было выжимать. Парень, видимо, засомневался: машину пачкать не хотелось. Но под Лениным молящим взглядом решительно шагнул к Славе и помог усадить его на переднее сиденье.

Лена метнулась к задней двери, резко распахнула ее. Понимая, что нельзя терять ни секунды, она в последний момент все-таки успела обернуться к старикам и, прижав руки к груди, не в силах выразить им благодарность, помотала головой и возвела глаза к небу, очевидно, призывая Бога воздать им за милосердие. Они тоже качали головами, но сокрушенно-сочувственно. Что-то говорили на прощание. Что-то советовали. Но Лена этого уже не слышала.

Машина бешено неслась, подпрыгивая на ухабах лесной дороги. При этом она отчаянно дребезжала всеми своими составляющими, грозящими в любой момент отвалиться. Поэтому Лена истово молила про себя: «Господи, сделай так, чтобы доехали, чтобы ничего не сломалось». А вслух, то обнимая Славу сзади за плечи, то гладя его волосы, она приговаривала: «Миленький мой, родненький, потерпи».