Глория Уоксман, муза своих сыновей, чье имя они выбрали для названия компании, обожала рассказывать о муках, которые она терпела, рожая близнецов. В какой-то ужасный момент, во время срочного кесарева сечения, врач даже решил, что Фил и Тони — сиамские близнецы. Выяснилось, однако, что они всего лишь крепко держали друг друга за горло. Теперь, сорок восемь лет спустя, Уоксманы лишь слегка ослабили хватку. Братья сражались, как пара питбулей, ревнуя к успехам друг друга. Хотя все кредиты на производство фильмов они получали на двоих, в действительности картина оказывалась либо «фильмом Тони», либо «фильмом Фила». Если фильм одного из них оказывался кассовым, то можно было не сомневаться, что его следующий проект будет его братом безжалостно высмеян. То, что било все кассовые рекорды стараниями Тони, «бледнело» на фоне того, что только что «выпустил» Фил. Саундтрек к очередному фильму Тони представал «отстоем», тогда как новый сценарий, приобретенный Филом, «годился только для видео». Рекламная кампания, затеянная Тони, оказывалась «чертовски шумной», а кастинг на роль самой светской из всех светских тусовщиц Голливуда, организованный Филом, назывался «совершенной хренотенью, ты только не обижайся». Их борьбе не было конца. Фил и Тони, Тони и Фил, сражающиеся друг с другом за славу и богатство, которые в итоге они делили по-братски, ровно пополам.

Близнецы позировали фотографам: сначала они притворились, будто дерутся из-за статуэтки, затем начали баюкать ее, как младенца. Казалось, что даже Тони, который не очень-то любил внимание публики, наслаждается всеобщим восхищением. Пританцовывая, братья шествовали по красной ковровой дорожке. В какой-то момент Тони взгромоздился Филу на плечи и поднял награду выше, так что вся троица напомнила причудливый голливудский тотем: Жирный Фил, Стройный Тони и «Оскар», их ослепительное дитя. Это станет одной из самых знаменитых фотографий года. Затем братья подошли к матери и вручили ей трофей. Несмотря на свои семьдесят лет и хрупкое телосложение, Глория без видимых усилий подняла тяжелую статуэтку над головой. В одной руке «Оскар», другой она махала толпе — королева среди своих подданных.

Через двадцать минут кривляний Уоксманы наконец-то вошли в отель и растворились среди гостей праздничной вечеринки. В моих наушниках раздался голос, призывающий Роберта и Кларка внутрь, где собирались провозгласить тост за актеров и съемочную группу «Пилота-иностранца». У меня появилось чувство, что меня сдули, как воздушный шар: ничто не указывало на то, что нам удастся улучить минутку и присоединиться к торжеству. Следующие несколько часов я продолжала заниматься своим делом — стояла на боковой дорожке, приветствовала гостей, прислушиваясь к галдежу репортеров и уже привычно выслушивая Вивьен и Марлен, которые по рации бранили меня и моих коллег за чудовищную бестактность, которая наверняка погубила вечер. Я слышала, как Роберт говорит Кларку, что Тони распорядился не давать Глории слишком много «Май Тай». Я улыбнулась, представив, как Глория, уже покачиваясь, протягивает пустой стакан, а Кларк наполняет его коктейлем без рома.

Взглянув на отель, я увидела десятки лиц, прильнувших к окнам и смотревших на бульвар Сансет. Для людей, остановившихся в отеле «Модильяни», наш праздник стал кошмаром, превратившим их в разгневанных зрителей, обнаруживших, что они заплатили огромные деньги всего лишь за право поглазеть. Постояльцам было запрещено спускаться в вестибюль и к бассейну, входить и выходить из здания они могли только через подземный гараж. Кроме того, лифты были запрограммированы так, что не останавливались на «наших» этажах. Многие из них с тоской наблюдали за великолепным спектаклем, в который превратилось прибытие гостей. Один субъект даже связал веревку из простыней и спустился вниз лишь с тем, чтобы, едва его ноги коснулись земли, столкнуться с разъяренной Марлен. Послушав с полминуты ее крики, он сбежал — удалился наверх, в тишину своего номера.

К трем часам ночи к отелю начали подтягиваться странные личности, пытающиеся любой ценой проникнуть на вечеринку. Например, двое мужчин пытались попасть внутрь, и каждый из них утверждал, что именно он является агентом Уильяма Морриса (который прибыл уже два часа назад). Еще одна размалеванная особа в потертой беличьей шубке появилась передо мной, держа в руках поддельный «Оскар», который, по ее словам, она только что выиграла. «За что, интересно? — с раздражением подумала я. — За лучшую подделку?»

Внезапно ко мне подошел какой-то мужчина. Он просто встал рядом, не пытаясь войти внутрь. У него были седые волосы и заостренные черты лица. Руки, испещренные коричневыми пятнами, слегка дрожали, но он казался намного моложе, чем выглядел. Костюм был поношен, но тщательно отглажен, а полосатый галстук был завязан двойным виндзорским узлом.

— Знаете, сколько народа там, внутри? — осведомился он.

— Не уверена, — ответила я, подозревая в нем переодетого сотрудника из пожарной охраны, которая грозилась прикрыть наш праздник, если мы превысим положенную нам норму приглашенных.

— И есть интересные люди?

— Конечно, половина Голливуда, — сказала я, решив, что передо мной скорее всего чудак, совершающий предрассветную прогулку по бульвару Сансет.

— А Уоксманы? Они там?

Я кивнула.

— Ну а Тед Родди?

— Насколько мне известно, он здесь. — С моего места мне было видно только прибывающих.

— Здорово оказаться в такой компании. Какой он из себя?

— Я с ним не встречалась. Я видела его всего две секунды, когда он вошел с женой и остальными.

— Он привел много людей?

— Вообще-то, по нашим правилам, каждый приглашенный мог привести только одного гостя, даже Тед, хотя обычно он всюду бывает с телохранителем и слугой, который возит кресло, — ну и с женой, конечно. — Я так устала, что начала выкладывать внутренние сплетни незнакомцу.

— Значит, одному Теду разрешили привести дополнительных гостей?

— Нет, не разрешили. Но Фредди Аллен сделал своим гостем телохранителя Теда и сказал, что сам будет толкать кресло Теда.

— Надо же. Как благородно со стороны мистера Аллена.

— И я так подумала. Я имею в виду, что человек все-таки инвалид. Мы могли бы пойти на уступку. — Мои мысли слетали прямо на язык, минуя ту часть мозга, которая отвечает за мышление. — Извините, — сказала я и отошла на несколько шагов от мужчины. — Марлен, — прошептала я в микрофон, — здесь ошивается какой-то странный тип. Он задает кучу вопросов.

— Спасибо, Карен. Я и не знала, что по ночам по Голливуду шляются странные типы. Сделай одолжение, не отвлекай меня на такую ерунду.

Связь оборвалась, я оглянулась и увидела, что этот человек уже исчез. Я сразу же пожалела, что потревожила Марлен, тем самым подарив ей новый повод меня отругать. Конечно, я знала, что ругань была общепринятой манерой общения в компании. Эти люди ругались не только между собой, но и со своими друзьями, с няньками своих детей, с мужьями и женами, с бой-френдами, но в тот момент это не могло меня утешить.

С самого первого дня работы в «Глориос» мне приходилось напоминать себе, что на всех и каждом лежит чудовищная нагрузка. Тот факт, что мы вот-вот могли взять приз за лучший фильм, вынуждал всех надрываться и полностью выкладываться. Нервы не выдерживали, требования были высоки, а эмоции — на пределе. Я утешала себя рассуждением: вполне естественно рычать и огрызаться на самых близких и дорогих, особенно когда столь многое висит на волоске. Но почему же теперь, когда цель уже достигнута, ничего не изменилось?

Примерно без четверти пять утра всем, кто работал снаружи, наконец-то разрешили войти в отель, а тем, кто занимал посты внутри, — покинуть их. В вестибюле мы все попадали на кушетки и стулья. Не прошло и пяти минут, как появился Тони, взглянул на нас и процедил сквозь зубы:

— Вам что, нечего делать? Вы что, черт возьми, полагаете, будто у вас здесь оплаченный отпуск?

Немедленно материализовалась Аллегра и подлила масла в огонь:

— Вы нас позорите. Глядя на вас, можно подумать, что в компании работают только ленивые придурки.

Я посмотрела по сторонам. Вокруг не было почти никого, кроме нескольких официантов, которые сворачивали скатерти и складировали деревянные стулья. Мы все вспыхнули от гнева, но никто не сказал ни слова. Все слишком устали.

«Оскар» уже несколько часов благополучно пребывал в руках Уоксманов, но злобные нотки никуда не делись. В эти предрассветные часы после награждения я начала понимать свою ошибку: в «Глориос пикчерс» за ударом всегда следовал пинок.

Понимая, что лучше вернуться в отель, чем болтаться без дела и ждать новой выволочки, я попросила Кларка подбросить меня обратно во «Времена года». Пока мы поднимались на лифте, он старался взбодрить меня:

— Традиция «Глориос». Не забудь, в полдень у бассейна. Для нас зарезервированы две лучшие купальни. Цветы, массаж, парикмахер — и эта ночь превратится всего лишь в не очень приятное воспоминание. Иди поспи немного, увидимся позже. — Он погладил меня по голове, как ребенка.

С туфлями в руках, в полном изнеможении я ввалилась в номер и рухнула на постель, не сняв вечернего наряда.

С ШИРОКО ЗАКРЫТЫМИ ГЛАЗАМИ

Устраиваясь на работу в «Глориос», я представляла, на что иду. Компания славилась тем, что работать в ней нелегко. До меня доходили слухи, что в «Глориос пикчерс» даже существовал свой аналог «двенадцати шагов» [1]: бывшие работники компании собирались где-то в пригородах Нью-Джерси. «Анонимные глорики» либо и вправду были вполне анонимными, либо являлись чистым вымыслом, так как впоследствии, когда я наводила справки, никто не мог подтвердить самого факта их существования. Тем не менее ходили легенды о блестящих молодых людях, которые приходили в «Глориос» полными сил и энергии, а покидали ее, едва понимая, на каком они свете. Но лично я предпочитаю истории с более счастливым концом: о двадцатичетырехлетних исполнительных вице-президентах с соответствующими этой должности окладами и количеством подчиненных; об ассистентке, так великолепно представившей свой собственный сценарий, написанный под псевдонимом, что через несколько недель ему уже дали зеленый свет; о секретарше, которая своими замечаниями и предложениями до того поразила режиссера, что ее сделали помощником продюсера. Что до меня, однако, то на работу в «Глориос» меня подвигли не столько слепые амбиции, сколько наука и искусство, устроившие против меня заговор.