— Ты что теперь — богатенький Буратино? — в шутку спросила Сашенька.

— Мам, у нас уже есть один Буратино, — сказала Танька.

— Богатенький? — спросил Генрих.

— Нет, — засмеялась Таня, — совсем бедный. Он мой однокурсник. Просто у него нос, как у Буратино, вот мы его так и прозвали.

— Ты не ответил на мой вопрос, потому что это секрет? — полюбопытствовала Сашенька.

— Конечно, нет! Какие у меня могут быть от вас секреты. Пожалуй, меня можно назвать состоятельным человеком, но я не держу деньги в кулаке или под матрасом, я их все время вкладываю в дело: расширяю клинику, приглашаю специалистов из других стран — кстати, мы с тобой об этом, Дмитрий, еще поговорим, — открываю филиалы. А еще занимаюсь бизнесом, связанным с медицинским оборудованием и инструментарием.

Все десять лет я не имел ни одного дня отпуска или отдыха, потому что сразу же отказался от социальной помощи государства и стал сам зарабатывать.

— Тебе разрешили сразу работать врачом? — удивилась Танька.

— Как это говорится… Держи карман шире! Сначала я должен был сдать экзамен, но для этого нужно знать современный нормальный немецкий язык, а не тот архаичный, который ни в какие ворота не лезет.

— Слушай! — неожиданно пришел в восторг Митя. — Да ты шпаришь русские поговорки, словно только вчера уехал из России.

— Потому что русский как был, так и остался моим родным языком, как это ни парадоксально звучит.

— И как же ты преодолел языковые затруднения? — заинтересовалась Сашенька.

— Обыкновенно — учил, зубрил. Одновременно работал санитаром в психбольнице, потом в урологии и в хирургии. А когда язык встал на свое место, я сразу же сдал экзамен, с первого захода.

— В этом я не сомневаюсь. Однако ты в письмах избегал подробностей, я ничего этого не знал, — признался Митя.

— Зачем жаловаться, плакаться? Все постепенно пришло в норму, я стал работать и, знаешь, не сидел, как у нас говорят, «ди байне юберайнандершлаген»…

— Господи, надо же выговорить такое длиннющее слово! Что оно означает? — спросила Сашенька.

— Все очень просто: «сидеть, положив ногу на ногу» — то же самое, что по-русски «сидеть сложа руки», только в Германии почему-то предпочтение отдали нижним конечностям.

— Неплохая хохма, — немедленно откликнулся Митя.

— Я тебе такую кучу хохм припас — будешь хохотать в свое удовольствие. Есть, конечно, и такие, что не всем понятны, но мы бы с тобой оценили. Вот, например: приезжает к нам сборная Италии по футболу, а у них голубая форма, и команда называется «голубой». Приехала куча их болельщиков. Я, разумеется, тоже поехал на матч. Вот итальянцы пошли в атаку, и болельщики орут, разумеется, по-итальянски, который я немного понимаю: «Голубые — сила! Давайте, голубые!» Я начинаю тихо хихикать, а мои соседи-немцы недоумевают — чего это я радуюсь, когда противник наступает!

— Представляю! — воскликнул, смеясь, Митя.

— У нас эта тема сравнительно недавно была гвоздем программы, — начала рассказывать историю с главврачом и Митиным хирургом Колей Сашенька. А когда она дошла до стихов Мити на банкете шефа, Генрих даже подпрыгнул на стуле.

— Теперь я начинаю понимать твое иносказательное письмо и твое отсутствие на конференции. Неужели так и сказал? Всеми словами? — удивлялся и хохотал он.

— Ты же знаешь, дорогой, из песни слова не выкинешь, — ответил Митя.

— Да-а-а… — никак не мог успокоиться Генрих. — У меня этот поэт на следующий же день остался бы без работы.

— Ты такой строгий и сердитый? — спросила Танька, с любопытством и настороженностью глядя на него.

— Я строгий и справедливый, Татоша, но не злой. Орднунг, то есть порядок, должен быть во всем, в том числе и во взаимоотношениях коллег, тем более с руководством.

— А если руководство — дурья голова, тогда что? — не сдавалась Танька.

— Тогда или уходи, или сам стремись стать руководством.

— Черт с ним, с моим главным, — с досадой сказал Митя. — Будто нам больше не о чем говорить.

— Согласен, — отозвался с готовностью Генрих, потому что тут начиналась опасная тема сравнительной характеристики традиций и правил, бытующих в разных странах. В подобной дискуссии одна из сторон, как правило, оказывается униженной.

Друзья это мгновенно почувствовали и стали вспоминать разные истории, делиться планами на будущее.

— У меня есть отличная идея, — объявил Митя. — В следующую субботу собирается мой курс, намечается отличный вечер, для которого я написал целый капустник. Почему бы тебе не прийти?

— Да как-то не принято ходить на чужой курс… я мало кого знаю из ваших, — неуверенно отвечал Генрих.

— Это не имеет никакого значения, — решительно отмел всякие сомнения Дмитрий. — Ты — мой гость, я тебя пригласил, и ты пришел послушать мой капустник. Мы же проводим не официальное мероприятие, а просто встречу друзей, какие могут быть правила!

— Ты меня убедил, я с удовольствием пойду с тобой, — согласился Генрих.

— Ну вот и хорошо, — подвела итог Сашенька и пошла на кухню заваривать чай. Делала она все самостоятельно, священнодействуя, по собственному рецепту и никого не подпускала даже в помощники.

Генрих воспользовался ее отсутствием и заговорил с Митей о деле, которому придавал большое значение:

— Послушай, Митя, у меня есть для тебя предложение, от которого ты не должен отказываться, потому что это интересно и выгодно. Я уже говорил, что приглашаю специалистов из других стран. Почему бы тебе не приехать и не поработать у меня в клинике? Погоди, не перебивай, дай мне сказать все до конца. Это может быть не обязательно Майсен, ты волен работать и в Дрездене или…

— Чего попусту говорить, — все-таки перебил его Митя, — я же не уролог!

— Не спеши, выслушай. Мне нужны и общие хирурги, я не собираюсь зацикливаться на урологии. Это — моя специальность, но в новых клиниках будет и другое направление.

— А чего это ты, строгий и справедливый, говоришь об этом, когда мама на кухне? — съехидничала Танька.

«Она не только очаровательна, но и умна, тонко чувствует ситуацию», — подумал Генрих и ответил:

— Пусть папа сам скажет маме, это лучше, чем я стану втолковывать им обоим сразу. Поняла, Лиса Патрикеевна?

— Поняла, Седой Лис, — сказала Таня и слегка погладила его по седеющему виску.

Генрих с нежностью поглядел на нее. Митя перехватил его взгляд, встревожился почему-то и обещал подумать над предложением и поговорить с Сашенькой.

— Да, да, конечно. Обсудите все хорошенько, спешки нет. Сашенька у тебя умница и очень практичный человек в подобных вопросах. И учтите, что срок контракта ты можешь установить сам: на полгода, год или больше. Попробуешь, а там будет видно. Главное — наладь контакт со своим главным врачом.

— Шутишь? Как?

— Не знаю… Ну, напиши ему оду.

— Точно! — поддержала его Танька. — И опубликуй в «Медицинской газете»! Вот будет номер, умора!

— У меня есть еще одно важное дело, которое я хотел бы обсудить с тобой, посоветоваться…

Вернулась Сашенька с подносом, на котором звенели еще пустые чашки.

Генрих на минуту умолк, помогая ей освободить поднос, потом продолжил:

— Я должен купить для Петра Александровича другую квартиру, потому что из-за отсутствия лифта он сидит в четырех стенах, как арестант. Ты знаешь, Митя, скольким я ему обязан.

— Правильно, Ген, правильно, долги надо отдавать при жизни заимодавца.

— Я бы не стал так формулировать. Он мне более чем родной человек, я люблю его и отношусь к нему с огромной нежностью и уважением. — Генрих сделал паузу и добавил: — Так же, как и к вам, мои дорогие Ореховы.

Сашенька сразу же предложила одновременно с покупкой новой квартиры продать старую. Это значительно уменьшит расходы.

— Видишь, какая она практичная, — обратился Генрих к Мите, — а я об этом даже и не подумал. Полагаешь, она стоит каких-то денег?

— Жилье в Москве всегда стоит денег, — назидательно заметил Митя. — Только делай все через проверенную фирму, а то обдурят, облапошат за милую душу, это у нас сейчас очень распространенный бизнес, может быть, даже доходнее твоего.

— Я могу рассчитывать на твою помощь? — спросил Генрих.

— Что за вопрос? Разумеется. В понедельник и начнем, а то ведь ускачешь домой и не успеешь.

— Я останусь в Москве столько, сколько потребуется, чтобы все оформить и перевезти старика — ему одному с переездом не справиться, а ты тоже ведь не баклуши бьешь, знаю.

— Ты поразил меня сегодня своими поговорками в самое сердце! Собираешь их, что ли? — удивился Митя.

— Да нет, сам поражаюсь. Они сами вылезают откуда-то, из подсознания, наверное… не знаю, — пожал плечами Генрих.

Сидели почти до часу ночи. Разговорам не было конца. Когда Генрих стал прощаться, договорились, что завтра он приедет пораньше, чтобы привезти подарки, а потом они с Сашенькой отправятся на встречу.

— А ты разве не поедешь с нами? — спросил он Митю.

— Что мне там делать? У них тоска смертная — ни одного остряка, ни одного весельчака. Один был — и тот махнул на загнивающий Запад.

— Ну, знаешь! — только и смогла сказать Сашенька — так она была возмущена.

— Не стоит сердиться, — сказал примирительно Митя, — просто у вас с отъездом Генриха нет равных мне.

— Папик, не хвались так бесстыдно, скромность украшает человека.

— Твоему папику не нужны украшения, он и так красив, — с гордостью за друга заметил Генрих.

— Ты тоже очень красивый, — сказала Танька, откровенно любуясь им, — только ты… нет, не скромный, а… не знаю, как сказать… застенчивый, наверное… — И вдруг залилась краской.

Возникла общая неловкость, и Сашенька постаралась скорее сгладить ее, заявив: