— Вот именно. Хотя так говорят вообще мыслящие люди, но если французы сказали первыми, то и флаг им в руки.

Вечер закончился вроде бы не так грустно, как начинался, но Таня поднялась к себе все-таки с тяжелым чувством: с Галиной творится что-то нехорошее, без сомнения, она больна, нужно натравить на нее родителей, чтобы настояли, убедили обследоваться и лечиться.

Откуда ей было знать, что, когда они встретились в лифте, Галина возвращалась от онколога. Осенью ей поставили диагноз: рак легкого. Оперироваться она категорически отказалась, не желая стать инвалидом, хотя ее убеждали, что, удалив опухоль, можно жить полноценной жизнью.

— У каждого свое представление о полноценной жизни… — с улыбкой ответила она тогда врачу. — Я, с вашего позволения, буду доживать свой век, как Бог позволит.

И ушла, запретив себе говорить с кем бы то ни было о своей болезни. Дома устроила грандиозную уборку, накупила продуктов так называемого долгого хранения, продала стакан русского стекла работы художника Флерова с портретом императрицы Марии Федоровны, что чудом сохранялся у нее после ареста родителей, посетила несколько сеансов у косметолога, массажиста, купила костюм, о котором давно мечтала, затем отправилась в нотариальную контору, написала завещание на квартиру.

Эту трехкомнатную квартиру им предоставили, когда реабилитировали родителей и старшего брата. Брат вернулся полуживой от тяжелого диабета, осложненного всем, чем только может осложниться эта болезнь, прожил примерно месяцев восемь и умер. Родителей Галина схоронила значительно позже. Другой родни не осталось, а те, что и были, в свое время отказались от общения с дочерью репрессированных. Галина умом понимала их, но сердцем никогда не простила, отрезала — раз и навсегда.

Решение о завещании на приватизированную квартиру пришло давно, но теперь она сделала это, окончательно продумав и с уверенностью в правильности своего выбора.

Когда начались боли, она вновь пошла к врачу, чтобы попросить лекарства. Оказалось все не так просто — ведь это сильнодействующие препараты, а от них можно стать наркоманом.

— Что за иезуитские правила? — недоумевала она. — Какая разница — умру я наркоманом или трезвым человеком, если исход предопределен. Доктор, вы сами сказали, что у меня уже нет шансов, что метастазы отправились в свой или мой — как вам угодно — последний путь. Так дайте мне уйти спокойно и без лишних мучений.

Врач все понимал, но выработанная медицинским начальством система выдачи наркотиков для подобных больных опутана такими бюрократическими процедурами, что Галина могла их получать, только пока передвигалась самостоятельно. А что после? Вдруг она сляжет надолго… Сами придут и сами принесут, как утверждал Михаил Булгаков? Не стоит гадать, подумала она и, как всегда, решительно отмела от себя и эту мысль.

Теперь она свободна…


Татьяна никак не могла примириться с системой вузовских семестров, считала ее непродуманной и несуразной — ну что такое, почему перед праздниками все сразу должно валиться на голову, когда хочется спокойно готовиться к встрече Нового года: и тебе зачеты, и тебе экзамены проклятущие, а уж потом студенческие каникулы, о которых и времени подумать не остается. То ли дело в школе: закончилась четверть — расслабься, отдыхай, веселись на Новый год! Но что есть, то есть. Она решила, как и многие студенты, попробовать некоторые зачеты сдать досрочно. Сегодня она надеялась на ночном дежурстве подучить фармакологию и по возможности освободить время для подготовки к экзаменам.

В отделении было относительно спокойно: как правило, в декабре пациентов поступало меньше — кому хочется лежать в предновогодние дни в клинике? Кроме того, была пятница, когда ходячих больных неофициально отпускали домой помыться, отдохнуть от больничной обстановки и спокойно поспать в собственной постели.

Закончив раздачу лекарств ходячим больным, тем, что не ушли домой и с готовностью сами подходили к Тане, чтобы получить свои таблетки и капсулы да еще переброситься с милой, симпатичной сестричкой парой фраз, Татьяна обошла всех лежачих, намеренно оттягивая встречу с Михаилом. Она не знала, не могла придумать, как следует вести себя. Наконец собралась, взяла с собой все необходимое, прихватила последний номер журнала «Звезда» и пару номеров «Дружбы народов» — в семье Ореховых считали, что это последние толстые журналы, которые еще можно и следует читать, — и вошла без стука в его палату.

Палата была пуста. Постель аккуратно застелена чистыми простынями. На тумбочке убрано. Только зеркало лежало стеклом вниз…

Таня застыла в проеме распахнутой двери, не зная, не понимая, как, когда могло случиться…

Додумать страшную мысль она не успела — приковыляла, шаркая домашними тапочками на отечных ногах старая нянечка, та, что при поступлении Михаила спросила: «Помирать, что ли, везут?», увидела Таньку, все поняла и, положив ей мягкую старушечью руку на плечо, сказала:

— Да ты чего пригорюнилась? Жив он, живехонек. Его эти… охранники, будь они неладны, домой мыться отвезли.

— А постельное белье? — Таня указала на кровать.

— Да что ж я, не баба! Раз помыться попросился, то и белье решила сменить, пусть уж… не жалко для такого молодца. А как возвернется, может, и спасибочки скажет.

— Но он еще слаб, ему не могли разрешить… — возразила Таня, но старушка махнула рукой и назидательно добавила:

— Кому требуется разрешение, а кто и так смел, — и пошла дальше, приговаривая: — Я туточки все сделала, пойду покамест посплю. Ежели что — ты буди, Танюша, не стесняйся, я за шестьдесят лет работы в больничке-то попривыкла сразу просыпаться.

Господи, за эти несколько минут столько чувств сменилось и перемешалось в Таниной голове, что она еле добрела до своего столика, села и, чтобы взять себя в руки, быстро открыла учебник фармакологии.

Пришел давешний доцент органической химии — ну как назло! Заглянул в учебник и стал любезно объяснять, что вот она, органическая химия, вся тут, в фармакологии, что новые лекарственные средства в основном есть результат развития этой науки, которой он посвятил жизнь…

Танька еле сдерживалась, чтобы не рявкнуть на него и отослать в палату, благо имелся весомый предлог — время отхода ко сну, но знание, как тяжело он болен, понимание его потребности в общении, его желания быть кому-то полезным и, наконец, элементарная ореховская интеллигентность не позволили и возражать, и отбрыкиваться от импровизированной лекции.

В это время за спиной доцента проскользнула в новенькой пижаме и в тапочках атлетическая фигура каскадера. Он выглядел обычным выздоравливающим пациентом, прохаживающимся по коридору. Дойдя до своей палаты не замеченным никем, кроме Тани, он повернулся и пошел обратно, хитро улыбаясь ей, словно только что вышел оттуда. Подошел к ним, пожелал спокойной ночи и совершенно невинным голосом спросил:

— Сестричка, а мои вечерние назначения вы не забыли?

Татьяна вспыхнула, захлопнула учебник, извинилась — то ли перед доцентом, что прерывает его, то ли перед Михаилом, которого будто бы обделила лекарствами, заикаясь, произнесла:

— Я сейчас… тут все уже приготовлено… Идите, пожалуйста, в палату, вы еще лежачий больной. Я принесу.

Доцент откланялся и поплелся восвояси в свою палату, а Михаил прошествовал в свою.

В палатах уже погасили свет. Во всем отделении тишина. Таня подхватила журналы, лекарства и вошла к Михаилу.

— Ну разве можно так, без предупреждения… Я уж Бог знает что подумала. Вот я принесла вам почитать новые журналы. Вот ваше лекарство… — Она налила из бутылки воды, подала ему вместе с капсулами, которые он покорно проглотил.

— Спасибо, спасибо, Мэрилин…

— Ой, не называйте меня так. Я — Татьяна, можно просто Таня.

— Татьяна, милая Татьяна… — продекламировал он и вдруг притянул ее к себе, чуть приподнял и крепко поцеловал в губы. Потом отпустил, сел на кровать и усадил ее рядом с собой.

Таня не сопротивлялась, покорно подчиняясь ему.

— Ну разве я мог исчезнуть в ваше дежурство? Всех отпускают домой, и мне захотелось.

— Вы же просили не сообщать домой ничего, — робко сказала Таня, — вот я и подумала, что… что вы…

— Что я помер? — Михаил захохотал. — Только не в ваше дежурство, Танечка. Вы так самоотверженно выхаживали меня, когда я был совсем беспомощен, неужели я стану подкладывать вам свинью! Мои родители живут за городом, а их квартира пустует, вот я и съездил, отмылся от всего: и от грязи, и от болезни, и, извините, от вашего больничного режима. Но, как видите, никого не подвел — не остался ночевать дома и вернулся. Вам бы меня похвалить, а вы ругаете.

Таня сидела молча, прижавшись к его боку, трепеща от желания и нетерпения, не задумываясь ни о чем, что не имело нему отношения. Только неуверенно произнесла:

— Вы еще не совсем здоровы…

— Каскадеры — народ живучий, иначе мы не могли бы делать свою работу.

Он взял Таню обеими руками за голову и вобрал в рот ее губы, потом раздвинул их языком, продвигая его все глубже. Она обвила руками его шею. Михаил легко поднял ее и уложил на кровать, прошептав:

— Ты смелая девочка. Не боишься меня?

— Нет… — так же шепотом отвечала Таня.

— Ты хочешь этого?

— С первого дня…

— С первой ночи, — поправил он ее, расстегивая и сдирая с нее белый медицинский халат.

Когда он вошел в нее, Таня вела себя так, словно кто-то давно и подробно обучил ее этому искусству, — она следовала инстинкту, заложенному в нее природой, Богом, дьяволом — кто это может знать…

Легкая боль вначале не спугнула и не остановила ее. Как только его вздыбленное естество исполнило отведенную ему роль, Михаил, тяжело дыша, откинулся на подушку. Минуты две оба лежали молча — Таня с раздвинутыми ногами, он положив ногу на ее коленку…