Вторично Таня посетила его уже по долгу студентки, которая обязана была завести собственную историю болезни, куда следовало записать не только то, что имелось в клинической официальной истории, но и подробнейший анамнез, то бишь историю заболевания, всякую отягощенную наследственность, как принято называть те болезни, которые вслух неприятно произносить, потом полагалось самостоятельно прослушать, прощупать, простукать, определить все границы и консистенцию внутренних органов, измерить давление, посчитать пульс. В конце концов, нужно убедиться, права ли Лилька, говоря, что у него могут быть разные дефекты, хотя это, конечно же, шутка. На самом деле она ждала и боялась той минуты, когда склонится над Михаилом, прикоснется к нему, станет поворачивать с боку на бок, усаживать, вновь укладывать…

После короткого опроса по заданной теме педагог отпустил студентов к их пациентам. Ребята быстро разошлись по палатам. Таня на секунду приостановилась у приоткрытой двери в палату Михаила и, постучав, вошла.

Он сидел на кровати в пижаме, опустив ноги на пол, и читал газету.

— Ко мне входят без стука, — сказал он, не отрываясь от газеты. — Вы же здесь хозяйка, а я — подневольный гость.

— Здравствуйте, — тихим голосом произнесла Таня. Она мысленно представляла Михаила лежачим, слабым, молчаливым и была удивлена такой переменой к лучшему. — Сегодня я не хозяйка, а студентка… Извините, но я пришла по вашу душу — мне нужно выполнить задание, обследовать вас…

— Так ведь уже вроде палатный врач…

— У нас академия, не просто больница, поэтому студенты должны учиться, вернее, научиться… — Она запуталась.

Михаил отложил газету, улыбнулся — странно, губы у него уже не обметаны, а за ними сверкнули белые зубы, и были в этой улыбке и озорство, и вызов.

— Для вас я готов стать подопытным кроликом. Приказывайте, что я должен делать.

— Для начала, пожалуйста, ложитесь и снимите пижаму, чтобы я могла вас прослушать, — уже почти не робея, произнесла Татьяна.

Процедуру обследования часто прерывал сильный кашель, после чего на лбу больного появлялась испарина. Он промокал ее небольшой махровой салфеткой, каждый раз извинялся, но на попытки Тани отложить все до следующего занятия мотал головой, приговаривая:

— Ешьте мое мясо, пейте мою кровь, но уж валяйте сразу, а то поправлюсь, и нечего будет вам выслушивать. Я ведь для вас представляю интерес, пока я болен, не так ли?

Танька смутилась, но быстро нашлась:

— Не совсем так. Ваши легкие — безусловно, но человечески мне всегда интересно — кто мой пациент, какой он.

— Что, так сразу взять и все вам выложить? — спросил он с иронией и тут же раскашлялся.

Татьяна взяла салфетку и сама протерла ему лоб. Рука ее дрожала.

— Нет, нет, ну зачем же так… Просто обыкновенное общение. Кстати, без этого настоящий врач не может обойтись, потому что в личности больного часто заключен ключик и к болезни, и к лечению.

— Да вы рассуждаете как врач, а не студентка. Это вам, я думаю, ночные дежурства помогли понять, не так ли?

— И они тоже. Но в основном — мои родители. Я из медицинской семьи.

— Значит, мне повезло. Когда ваше следующее дежурство?

— Завтра. Может, вам что-нибудь нужно, что-то принести? — спросила Таня.

— Да вы что! У меня таких два будущих киношных гения на побегушках, что с моими запасами я мог бы прожить здесь месяц, как в осажденной крепости. Но все равно спасибо большое за предложение.

Когда Таня закрыла тетрадь и, попрощавшись, собиралась уходить, мельком увидела себя в стоящем на тумбочке зеркале — лицо пунцовое, глаза горят, ей бы самой впору утереть лоб и щеки той самой махровой салфеточкой, что пахла им, Михаилом. Она быстро подошла к двери, буркнула:

— До завтра. Поправляйтесь.

— А поцеловать? — неожиданно услышала она за спиной. Голос прозвучал протяжно-певуче, совсем как в мультфильме.

Танька обернулась.

Михаил вновь сидел, опустив ноги на пол, и улыбался.

Она подошла к нему и поцеловала.

Поцелуй пришелся в губы…


Дома, в лифте, она встретилась с Галиной, которая давно не показывалась у них. Таня, хоть и была возбуждена событием в клинике, не могла не заметить странную перемену в соседке: глаза потухшие, ввалившиеся, как у Михаила в первую ночь, рука, которой она нажала на кнопку лифта, показалась исхудавшей и какой-то костистой, а ведь руки у Галины всегда были изумительной красоты и всегда ухожены так, будто не знали они ни стирки, ни готовки.

— Тетя Галя, вы больны? — не удержалась Таня от не очень тактичного вопроса.

— Да-а… — махнула та рукой, — стоит ли и в институте, и дома говорить о болезнях? Презрим это богомерзкое занятие. Если не очень торопишься домой, зайдем ко мне, поговорим, я тебя накормлю вкуснейшим салатом и голубцами из виноградных листьев.

В ее предложении содержалась скорее просьба, а не приглашение, что-то буквально молящее звучало в ее голосе. Таня почувствовала мгновенно, как Галине не хочется возвращаться одной в пустую квартиру.

— С удовольствием, — отозвалась она. — Дома у нас никого — мама на вечернем приеме, а папа собирался на встречу однокурсников.

— Чего это они собираются в будний день?

— Это еще только оргкомитет. Им предстоит просмотреть старые списки, сообщить всем иногородним, даже уехавшим за границу. Потом они капустник станут придумывать. Так что сама встреча будет еще не скоро, после Нового года, даже, наверное, весной. Мамин курс тоже собирается — кажется, в марте. Папа отмечает двадцатилетие выпуска, а мама — пятнадцатилетие.

Они вышли из лифта, вошли в квартиру, скинули шубы. Галина пошла на кухню, вымыла руки и стала разогревать ужин.

— Мой руки в ванной и накрывай на стол. Давай прямо на кухне, не возражаешь?

— Конечно, тетя Галя! Что я — гость званый, что ли? — ответила Танька и вспомнила выражение Михаила — «гость подневольный».

За маленьким кухонным столиком, в тепле и уюте, наевшись непривычно вкусных голубцов, Танька разомлела — весь день в напряжении ожидала встречи с Михаилом, потом этот осмотр, когда каждую секунду хотелось обнять его, прижаться, а он послушно выполнял все ее просьбы: откройте рот, закройте рот, вдох, выдох, кашляните еще раз, живот мягкий, не напрягайте…

Боже, как она это смогла выдержать? Выдержать? Ничего себе — стоило ему сказать в шутку пару слов, и она ринулась целовать его… Ну нет, не целовать, а просто поцеловала…

— Та-то-ша-аа, ты где, девочка? — спросила Галина.

— А… что? Все нормально, тетя Галя. Спасибо, было очень вкусно.

— Полагаешь, я приму блеск в твоих глазах за восторг от голубцов? Это не я больна, а ты, и надеюсь, прекрасной болезнью.

Галина оживилась, заулыбалась, стала заваривать чай, отвернувшись к плите, и говорить, не глядя на Таньку:

— Давай, если хочешь, выкладывай — я не доносчица.

— Ой, тетя Галя, я сама еще ничего не пойму. Хочу поговорить с папой…

— Почему не с мамой?

— Не знаю, с ним мне легче… Но сейчас я даже не знаю, как и о чем говорить… Мне… мне стыдно…

Галина обернулась, поставила чайник на стол, потом начала медленно разливать чай по чашкам и все молчала.

— Почему вы молчите, теть Галь?

— А я должна что-то сказать тебе?

— Если бы вы знали, как мне неловко… нет, я не так говорю… мне стыдно, просто стыдно, понимаете, я не знаю, что это, но сказать никому не могу… — Танька опустила голову, уткнувшись лбом в столешницу, и заплакала.

Галина подошла к ней, погладила по голове, поцеловала в золотистый затылок:

— Не плачь, девочка, ничего стыдного, кроме предательства, на свете нет, а ты не можешь предать.

Танька подняла заплаканное лицо и тихо сказала:

— Это хуже… я нестерпимо хочу близости с мужчиной, которого почти не знаю и, скорее всего, не люблю. Я, как мартовская кошка, готова сама броситься к нему, меня тянет… притягивает… не пойму, что же это такое…

— Почему ты совершенно исключаешь любовь, ведь влюбляются и любят по-разному: и вдруг, и много позже близости. Откуда твоя уверенность, что это не любовь?

— Не знаю, мне так кажется. Это как наваждение, от которого я не могу… не хочу избавиться… Это очень стыдно, тетя Галя?

— Бог с тобой, Татошенька! Ты же не маленькая девочка, не допотопная институтка, должна понимать, что это — естественная потребность молодого женского организма. В таких делах советов не дают. Правда, некоторые родители считают своим долгом запретить, но… — Галина грустно улыбнулась, — если томит и мучает что-то, тут никто не поможет. Сама прими решение и — вперед! Или назад — это уж как твоя интуиция подскажет.

— Как же мне быть с папой?

— А при чем здесь папа? — удивилась Галина.

— Он все равно сам догадается. Мне никогда не удавалось скрыть от него что-нибудь, да я и не пыталась. Наоборот, у меня обычно возникает потребность поделиться с ним, посоветоваться… Нет, если и вы почувствовали, то папа сразу же поймет.

— У тебя прекрасный, превосходный папа, умница и тонкий человек. Если он поймет, то не станет с тобой это обсуждать, а предоставит тебе самой выбирать, поверь мне. Он не из тех, кто лезет в душу, даже собственного, очень любимого ребенка.

— Вы думаете? — неуверенно спросила Таня.

— Не сомневаюсь.

— А мама как же?

— Давай пить чай. Я не Пифия на треножнике, событий, увы, не могу предсказать, разве что… — И она неожиданно умолкла.

— Что вы хотели сказать, тетя Галя? — встревожилась Таня.

— Это — совсем из другой области, просто к слову пришлось. Но не будем разбавлять нашу беседу всякими банальностями.

— Как говорят французы? — вдруг, раскрепостившись, усмехнулась Таня.