Нелли Осипова - Вторая молодость любви

— Хочешь сказать, — перебила ее Сашенька, — одна любовь кончилась, а другая вдруг началась?

— Ты что же, считаешь обиду Танюши справедливой? — удивилась Галя.

— Нет, нет, я с тобой абсолютно согласна, к тому же со стороны Татоши не было любви, они просто друзья. Ее вообще не волнуют ровесники. Для меня вся эта история — сплошная загадка: с чего вдруг Таньке расстраиваться, обижаться на Лилю — не должна же Лиля спрашивать у нее разрешения, тем более что ей прекрасно известно: Таня в Леху никогда не была влюблена. И еще не пойму никак — два года ходит парень, вздыхает по девушке, а потом в одночасье влюбляется в другую. Что это? Может, сперва влюбился, а потом уж так, по привычке хвостиком ходил — то у них КВН, то химию Татоша просила его разъяснить. Сплошная загадка.

— О Господи, все привыкли твердить, что женщина — загадка, и никому невдомек, что мужчина — не меньшая загадка. Пушкин, влюбленный в Анну Керн, посвятил ей стихи, которые пережили их и еще многие века останутся вершиной божественной поэзии и самым ярким символом любви. Ты только послушай:

И тот же Пушкин называл ее в письмах вавилонской блудницей! Это ли не загадка!

— Одни знаки вопроса… — вздохнула Сашенька.

— Правильно! На этом все и построено: все взаимоотношения, все любови, все романы, всякий интерес мужчины к женщине и женщины к мужчине. Они всю жизнь отгадывают загадку в нас, а мы — в них. Вот что притягивает нас друг к другу. Иначе — не интересно, иначе получается один голый секс, недолговечный и ненадежный, который со временем изнашивается и приедается, как платье устаревшего фасона или давно прочитанная книга. Разве это интересно, скажи мне, пожалуйста?

— Да… я как-то не задумывалась над этим.

— И правильно делала, потому что ты, как говорят, выиграла по трамвайному билету, ты и Дмитрий. У вас все совпало, все состыковалось, и вы оба слишком умны, чтобы пустить на самотек выпавший вам шанс — один из сотни тысяч.

— А ты не преувеличиваешь наши заслуги? — смутившись от таких похвал, спросила Саша.

— Вовсе нет, — заверила Галина. — Возьми хотя бы свою кухню — это же не просто красивая, чистая кухня, это — ностальгия по операционной. И все здесь придумано тобой, в каждом закуточке — твоя индивидуальность.

— Скажешь тоже… Разве в этом дело?

— И в этом, и в тысяче других мелочей, которые вы с Дмитрием постоянно вкладываете в копилку вашей супружеской жизни. Я ведь не первый год дружу с вами, вижу, восхищаюсь. Ну а реакция Танечки — совершенно нормальная, женская, не стоит тебе волноваться и придавать этому особое значение. Поверь, у нее сейчас период томления духа и плоти. Все пройдет, и все придет в свое время.

— Знаешь, Галя, — очень серьезно начала Сашенька, — я, кажется, нашла для тебя работу.

— Вот так вдруг? — удивилась Галина. — И что же это за работа?

— Пиши романы. Пиши о женщинах, о любви, о мужчинах, пиши обо всем, что знаешь, о чем говорила только что. Придумай сюжет, вспомни что-то из жизни, что-нибудь из того, что слышала, видела, что происходило с твоими знакомыми, друзьями. Пиши женский любовный роман. У тебя это получится, я знаю, поверь мне. В конце концов — попытайся, а там будет видно.

— Ты полагаешь? — задумчиво произнесла Галина…

Осенью, с началом занятий на третьем курсе все как-то само собой рассосалось: большие группы расформировали на малочисленные, не больше десяти человек в каждой, чтобы не загромождать палаты, и Танька с Лехой оказались в разных группах. Они, конечно же встречались, общались, даже продолжали заниматься КВН, но уже общеинститутским, где больше народу, новые знакомые с других курсов, и постепенно их взаимоотношения нормализовались.

Разучивая гимн академии, который не менялся со времен первого ордена Ленина мединститута и заканчивался словами: «В медицине всюду будут первыми Первого МОЛМИ выпускники», кто-то с недоумением заметил, что не совсем понимает смысл некоторых слов.

Дома Танька спросила у отца:

— Почему наш гимн начинается с таких странных слов: «Уходят вдаль московских улиц ленты, / С Москвою расстаются москвичи…»? С чего это москвичи должны расставаться с родным городом?

Дмитрий был слегка обескуражен таким неведением — подумать только: всего лишь пара десятилетий прошла, а новое поколение ни сном ни духом не знает, не ведает истории своего вуза, своей страны, даже недавней. Есть же в институте, то бишь в академии, кафедра истории медицины, и там очень толковый и любопытный человек работает — страстный коллекционер бабочек, всего живого, книг и черт знает еще чего. Неужели вся история медицины ограничивается давно прошедшими временами — от Авиценны до Павлова и нет в программе истории последних десятилетий? Он вспомнил, как слушал по телику в прошлом году передачу «Пока все дома», которую всегда смотрел с интересом. Там один доктор, занимающийся эндохирургией, вместе со своими друзьями, околокремлевскими деятелями, рассказывал, как они любят петь вместе, втроем, как давно дружат и прочее. К примеру, спели пару куплетов из институтского гимна и на вопрос ведущего, кто написал этот гимн, хирург небрежно бросил: «Наши ребята». «Вот это да!» — подумал Митя. Он знал точно, что авторы закончили институт в 1955 году, а этому хирургу-вокалисту на взгляд никак не больше пятидесяти лет.

— Как же вы так живете — одними тусовками, шоу и сериалами? А что-нибудь из истории страны вам известно? — накинулся Дмитрий на дочь.

— Ты не прав, папик, мы много читаем и историю знаем. ГКЧП… — перебила мысли отца дочь.

— Вот-вот, ГКЧП! А все предшествующее для них — для вас, мадемуазель, — «табула раса», то есть чистая дощечка, как говорили латыняне.

— Почему, — возмутилась Татьяна, — если нужны неопровержимые аргументы, всегда обращаются к древним, на худой конец — к французам: «как говорили древние», «как говорят французы».

— Могу еще сослаться на греков.

— Папик, не увиливай! Ты так и не ответил на вопрос: почему мы поем «с Москвою расстаются москвичи»?

— Потому что все выпускники мединститутов, как, впрочем, и других вузов, получив диплом, должны были уезжать на периферию страны.

— Должны?

— Чтобы крепить в провинции здравоохранение, машиностроение, театральное искусство и прочие отрасли науки, культуры и производства.

— Папочка, не говори лозунгами. Ты сам учил, что лозунг никогда ничего не объясняет, а только оболванивает. Сказал, что мы не знаем истории, — изволь растолковать.

— В советской системе высшего образования существовало распределение молодых специалистов. Получил диплом — изволь ехать в глушь, отрабатывать потраченные на твое обучение деньги. И распределение было обязательным. Не поехал — попадешь под суд.

— И весь выпуск уезжал? — недоумевала Таня.

— Ну нет, были места в аспирантуре, в ординатуре, куда рекомендовались не просто отличившиеся в учебе, но и активно участвующие в комсомольской работе. Последнее было обязательным даже для особо одаренных. Кто-то своими путями умел зацепиться за столицу.

Танька никак не могла понять, почему нужно уезжать из своего города, если практически в каждом областном центре есть мединститут.

— Я еще могу допустить, что такая мера была необходима, когда в России насчитывалось всего пять-шесть медицинских факультетов в университетах.

— Не забывай, Татоша, что тогда существовало земство, которое и приглашало врача, обеспечивало жильем, приличным содержанием. А главное — это не было принудиловкой, врач мог и имел право сам найти себе работу. Распределение же — чистая принудиловка. Правда, только на три года.

— Вроде как срок отсидеть. Интересно… А зачем нужен такой временный врач на три года, он же потом вернется домой.

— Вернется-то вернется, только кто его возьмет на работу? Здесь его никто не знает, врачебных вакансий нет.

— Что же, получается замкнутый порочный круг?

— Да. Это была продуманная политика по рассеиванию и разобщению молодых интеллигентов. Ребята с дипломами на руках оказывались оторванными от привычной среды, родных, друзей, самые крепкие связи, возникшие в юности, рвались, и молодой специалист попадал во власть местной бюрократии. Так они становились зависимыми и управляемыми.

— Да-а… — протянула задумчиво Танька, — «с Москвою расстаются москвичи…». А мы даже не задумывались, что скрывается за этими словами. И все так весело поют.

— Поем мы всегда весело, — усмехнулся Дмитрий и вдруг молодецки запел: — «И как один умрем в борьбе за это!» Разве не весело?

— А ты знаешь тех, кто написал наш гимн?

— Нет, не знаю… Одно время считалось, что слова и музыка народные, но потом вспомнили авторов. С одним из них был знаком Генрих — он защищал диссертацию в институте урологии, где тот работал, много рассказывал мне о нем: что он фантастически талантливый и порядочный человек, доктор наук, лауреат Госпремии, выпускался в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году. Тогда ведь не было дискотек, КВН, просто к традиционным праздникам готовили вечера с самодеятельностью и танцами. Вот и придумали шестикурсники к майским праздникам, перед самыми госэкзаменами, эту песенку — двое ребят написали слова, а их однокурсница сочинила музыку. Они даже и подумать не могли, что песня станет гимном, это уже следующие поколения так решили.

— Получается, что скоро этой песне исполняется пятьдесят лет. Надо же! Любой песенник пожелал бы такую судьбу своему творению. Представляю, какой это кайф для авторов.

— Если они еще живы… — заметил Митя.

— Думаешь, их уже нет?

— Кто знает… Это песни живут долго, врачи умирают рано.