Я много думаю о своей сестре. О том, что она сказала бы мне. Впрочем, совершенно необязательно ее хорошо знать, чтобы представить, какими словами она бы меня сейчас обложила.

Итак, письма продолжали приходить день за днем, иногда сразу два в день, иногда вместе с имейлом, но чаще всего это были самые настоящие, написанные от руки полноценные эссе — окно во внутренний мир Сэма. Иногда я не хотела читать его послания, мне было страшно восстанавливать доверительные отношения с человеком, вдребезги разбившим мое сердце. А иногда я сломя голову неслась вниз, Дин Мартин семенил за мной, и нетерпеливо пританцовывала перед Ашоком, не в силах дождаться, когда он разберет лежавшую на стойке корреспонденцию. В таких случаях Ашок обычно делал вид, будто для меня ничего нет, после чего вытаскивал из кармана куртки конверт и с улыбкой протягивал мне, а я пулей мчалась обратно наверх, чтобы насладиться им в одиночестве.

Я перечитывала письма Сэма снова и снова, каждый раз обнаруживая, как плохо мы знали друг друга до моего отъезда, и создавая для себя совершенно новый образ этого спокойного, но очень непростого человека. Иногда его письма заставляли меня грустить.

Прости. Сегодня совсем нет времени. Двое ребятишек погибли в ДТП. Мне срочно необходимо пойти спать.

X

P. S. Надеюсь, сегодня с тобой происходили только хорошие вещи.

Однако такое случалось не слишком часто. Сэм много писал о Джейке. Тот, оказывается, заявил, что Лили — единственный человек, который его понимает. А еще Сэм каждую неделю гуляет с отцом Джейка по дорожке вдоль канала или заставляет его красить стены в новом доме, чтобы помочь ему облегчить душу (и заставить перестать жрать печенье). Сэм рассказал о двух курицах, которых съела лисица, о моркови и свекле, растущих в его огороде. Рассказал, как со всей дури пнул глушитель своего мотоцикла, когда в Рождество ушел из дома моих родителей, а потом так и не выправил вмятину, поскольку та служила немым укором и вечным напоминанием о том, как плохо ему было, когда мы перестали общаться. Каждый день Сэм раскрывался чуть больше, а я с каждым днем понимала его чуть лучше.

Кстати, я тебе говорил, что сегодня к нам заезжала Лили? Короче, я признался ей, что мы снова в контакте, а она дико покраснела и едва не подавилась жвачкой. Серьезно. Я даже испугался, что придется оказывать ей экстренную медицинскую помощь.

Я писала ему в основном в свободное время, когда не работала и не выгуливала Дина Мартина. Кратко описывала свою жизнь, рассказывала о том, как систематизировала и чинила предметы гардероба Марго, и посылала фотографии ее вещей, которые были сшиты словно на меня. Сэм сообщил, что повесил мои фото на кухне. Я рассказала, что идея Марго основать свое агентство по прокату одежды полностью завоевала мое воображение и сделала меня буквально одержимой. Рассказала я и о другой своей корреспонденции: о написанных тонким кружевным почерком открытках от Марго, по-прежнему полных радости от воссоединения с сыном, и о слащавых открытках с цветами от ее невестки Лэйни, в которых та извещала об ухудшающемся состоянии здоровья Марго, благодарила меня за мужа, сумевшего восстановить близость с родным человеком, и сетовала на то, что все это произошло слишком поздно.

Я написала Сэму, что мы с Дином Мартином начали поиски нового жилья, в ходе которых я постепенно открывала для себя прежде незнакомые мне районы, такие как Джексон-Хайтс, Квинс, Парк-Слоуп, пытаясь при этом одним глазом определить риск быть убитой в собственной постели, а другим — оценить вопиющее несоответствие цены и площади помещения.

А еще я рассказала о том, что теперь каждую неделю обедаю с семьей Ашока. Их безобидные подначивания и в то же время страстная любовь друг к другу невольно заставляли меня грустить о своем одиночестве. Рассказала, как постоянно вспоминаю дедушку, причем гораздо чаще, чем тогда, когда он был жив, и что мама, даже освободившись от невыносимого бремени ухаживать за больным стариком, по-прежнему тяжело переживает его смерть. Рассказала, что теперь, когда я впервые в жизни стала сама себе хозяйкой и живу в огромной пустой квартире, я, как ни странно, не чувствую одиночества.

Постепенно я дала Сэму понять, что рада снова впустить его в свою жизнь, слышать знакомый голос, звучащий в этих письмах, понимать, что я до сих пор ему нужна. И буквально на физическом уровне чувствовать присутствие некогда близкого мне человека, несмотря на разделяющее нас расстояние.

И наконец я призналась, что скучаю по нему. Но, нажав на кнопку «отправить», я тотчас же поняла, что на самом деле это ничего не меняет.


Ко мне на обед пришли Натан с Иларией. Натан принес упаковку пива, а Илария — свинину со специями и фасолевую запеканку, которую никто не стал есть. И у меня невольно возник вопрос: как часто Илария готовит блюда, которые никто не хочет есть? На прошлой неделе она притащила креветки в карри, которые, насколько я помнила, Агнес велела никогда больше не подавать.

Мы сидели, с мисками на коленях, бок о бок на диване Марго, макали кусочки кукурузного хлеба в густой томатный соус и, сыто рыгая, пытались перекричать работающий телевизор. Илария, спросившая меня о здоровье Марго, перекрестилась и печально покачала головой, когда я поделилась с ней уточненными данными. После чего она в свою очередь рассказала, что Агнес вышибла Табиту из квартиры, и это стало причиной очередного стресса у мистера Гупника, который, чтобы пережить образование новой трещины в семейных отношениях, стал еще дольше задерживаться на работе.

— Ну, если честно, то у него действительно в офисе много чего происходит.

— Это в квартире напротив много чего происходит! — Илария выразительно подняла брови, а когда Натан отошел в туалет, вытерла руки салфеткой и прошептала: — У puta есть дочь.

— Я знаю.

— Она приезжает погостить вместе с сестрой puta. — Илария фыркнула и принялась теребить зацепку на штанах. — Бедное дитя! За что ей такое наказание?! Ведь она будет жить с этими чокнутыми.

— Ты присмотришь за ней, — ответила я. — У тебя это хорошо получается.

— Да уж, нехилый цвет для туалета! — К нам снова присоединился Натан. — Не знал, что уборные отделывают кафелем нежно-зеленого цвета. Там стоит лосьон для тела тысяча девятьсот семьдесят четвертого года выпуска!

Илария сделала большие глаза и поджала губы.

Натан ушел в четверть десятого, и, как только за ним закрылась дверь, Илария шепотом, словно опасаясь, что Натан услышит, рассказала, что он сейчас встречается с персональной тренершей из Бушуика, причем ходит к ней в любое время дня и ночи. Бедняга разрывается между мистером Гупником и этой девчонкой, поэтому у него теперь ни на кого другого вообще нет времени. Ну и что, скажите на милость, с этим делать?

— Ничего, — ответила я. — Каждый волен делать то, что он хочет.

Она кивнула, словно я поделилась с ней некой великой мудростью, после чего закрыла за собой дверь и зашлепала по коридору в квартиру напротив.

* * *

— Могу я тебя кое о чем спросить?

— Легко. Надия, детка, отнеси это бабушке! — Мина вручила девочке пластиковую чашку воды со льдом.

Вечер выдался на редкость жарким, и все окна в квартире Ашока были распахнуты настежь. Несмотря на два лениво жужжащих вентилятора, воздух оставался неподвижным. Мы готовили ужин в крошечной кухоньке, и я то и дело прилипала к мебели выпуклыми частями тела.

— Ашок когда-нибудь делал тебе больно? — (Мина тут же отошла от плиты и повернулась ко мне лицом.) — Я имею в виду не физически, а морально. Просто…

— Ты о моих чувствах, да? Хочешь узнать, не ходил ли он на сторону? Если честно, то он не по этому делу. Правда, однажды он выкинул фортель, когда я сорок две недели вынашивала Рачану и в результате стала похожа на китиху. Но когда мои гормоны улеглись и все такое, то я вроде его даже поняла. Хотя он мне за это дорого заплатил! — Мина раскатисто засмеялась. — Ты опять про того парня из Лондона?

— Он мне пишет. Каждый день. Но я…

— Ты что?

Я пожала плечами:

— Мне страшно. Я так его любила. И ужасно переживала, когда мы расстались. Ну а теперь я боюсь, что если позволю себе снова в него влюбиться, то в случае чего буду страдать еще больше. Короче, все очень сложно.

— А кто сказал, что будет легко? — Мина вытерла руки о фартук. — Это жизнь, Луиза. Давай покажи мне.

— Что показать?

— Письма. Брось! Только не вкручивай мне, будто не таскаешь их собой! Ашок говорит, ты вся светишься, когда получаешь эти письма.

— А мне казалось, консьержи умеют держать язык за зубами.

— У моего мужа нет от меня секретов. И ты это знаешь. Более того, мы очень внимательно следим за всеми поворотами твоей жизни здесь. — Она со смехом протянула руку, нетерпеливо пошевелив пальцами.

После секундного колебания я бережно извлекла пачку писем из сумочки. И Мина, не обращая внимания на суматошливую беготню ребятишек, на доносящийся из-за двери смех своей матери, смотревшей по телику какую-то комедию, на шум, духоту и ритмичное пощелкивание вентилятора над головой, склонилась над моими письмами и начала их читать.

Странная вещь, Лу. Итак, я потратил три года на строительство этого проклятого дома. И думал исключительно о том, какие рамы установить, какую душевую кабину выбрать, какие электрические розетки купить — белые пластиковые или никелированные. А теперь дом закончен, или почти закончен, но уже точно останется в таком же виде. И вот я сижу один в своей безупречной гостиной, выкрашенной нужным оттенком бледно-серого цвета, с отреставрированной печью, шторами с французскими складками, которые помогла выбрать мама, и думаю: «А на хрена мне все это? На хрена я построил этот дом?»