Галя зябко запахнула на груди белую шаль, которая упала ей на плечи в коридоре, и печально проговорила:

– Да, ты! Если хочешь, мы можем развестись… Хоть завтра…

Сашка нервно вздохнул, облизнул вмиг пересохшие губы и натужно, будто слова застревали где-то внутри напрягшегося горла, проговорил:

– То есть тебе все равно… есть я, нет меня… Так, значит?

– Нет, это не так… – горячо отозвалась Галя. Она прислушалась к себе и поняла, что вовсе не так равнодушна к своему мужу, как он это пытается представить.

– А как? – воскликнул Сашка, и в его голосе послышалась такая мука, что Галочка бросилась к нему на грудь и горячо зашептала в ухо:

– Не так, не так… Ты для меня… Я не знаю, как сказать, но… в общем, очень важный человек… Мне с тобой спокойно, Саша, как никогда ни с кем… Мне даже дома, с родителями, не было так хорошо, как с тобой…

– Но все-таки не любишь?

– Я… я не знаю… – Галя продолжала неловко прижиматься к мужу тугим животом.

– Этого нельзя не знать! Я точно знаю, что люблю! Как можно не знать!

– А если любишь… то… потерпи еще, Саша…

Галочка подняла на мужа свои чистые голубые глаза, а он невольно потянулся к ее губам, нежно-розовым, чуть припухшим. И она не смогла отвести от него своего лица. И он поцеловал ее так, как не посмел в первую брачную ночь, чистую и целомудренную. И уж совсем по-другому, если сравнивать этот поцелуй с тем, первым, в нише из овощных ящиков. От этого нового поцелуя у юной женщины все поплыло перед глазами. Она еще не знала, что поцелуи могут действовать так странно. Даже когда ее целовал Якушев, все было совсем не так. С Колькой она будто пробовала на вкус взрослую жизнь, проверяла, насколько она хороша и насколько подходит ей. Колькины поцелуи ей подходили, а вот все остальное – нет. Но именно из этого «остального» и образовался в ее организме ребенок, которого она почему-то, вопреки нынешнему полному неприятию его отца, уже любила изо всех сил.

Якушев тоже пробовал Галочку, юный муж – любил. И через этот поцелуй его любовь перелилась в Галю живительной, горячей струей. Глаза беременной женщины широко раскрылись, удивляясь, а губы уже сами тянулись к Сашке – надо срочно проверить: будет ли во второй раз так же хорошо, как в первый. И было хорошо, и было еще лучше, чем в первый! А в третий еще лучше, чем во второй! И если бы не восьмой месяц беременности, то…

Галя даже сказала Сашке тихим интимным шепотом:

– А знаешь, женщины в консультации говорят, что вообще-то… если осторожно… то можно и…

Она в смущении не договорила и спрятала лицо на груди мужа.

– Нет, Галя… – дрогнувшим голосом отозвался Сашка. – Честно говоря, я даже не знаю, как это сделать, когда такой живот… Навредим еще… Не надо… Недолго уж осталось. Ты роди, а там… Если ты меня… в общем… если мы с тобой…

Последние слова утонули в новых поцелуях, количество которых по-прежнему продолжало переходить в качество. И в конце концов Галя уже кляла свой живот, который не позволял ей того, чего уже так страстно хотелось.


Накануне Дня Советской армии и Военно-морского флота у Гали Вербицкой отошли воды. Когда Сашка увез жену в роддом, свекровь недовольно сказала мужу:

– Ну ты подумай, Илья! Ведь прямо к Сашенькиному празднику ее угораздило! Не раньше, не позже, а именно ко Дню Военно-морского флота!

– Брось, Тамара, – отозвался он. – Нашла тоже праздник! Что флот дал Сашке, кроме хромоты? Он вообще чуть не сдох там!

– Что ты такое ужасное говоришь о собственном сыне! Прямо как о шелудивом псе: сдох! Как можно! А Сашенькина хромота почти и незаметна!

– Как есть, так и говорю! И хромота заметна! И, чувствую, никогда не пройдет, вопреки предсказаниям этих эскулапов… этих вивисекторов!!!

Тамара Ивановна не знала, кто такие вивисекторы, но поняла, что муж здорово зол на врачей госпиталя, и поспешила опять вернуться к той теме, на которую ей больше всего хотелось поговорить:

– И все равно! Несмотря на эту хромоту… повторяю: легкую и едва заметную, любая девушка с радостью пошла бы за Сашеньку, а ему теперь мыкайся с чужим ребенком и с этой…

Тамара Ивановна в сердцах даже не захотела произнести имя своей невестки.

– Да неужели же ты не видишь, как Сашка ее любит? – возмущенно выкрикнул Илья Петрович.

– Он-то любит, а вот она…

Суровый и строгий директор Григорьевского завода вдруг совершенно неожиданно улыбнулся, приобнял жену за плечи и сказал:

– Знаешь, Томка, мне показалось, что их отношения несколько изменились!

– Что ты имеешь в виду? – Тамара Ивановна даже приподняла домиками нарисованные черным карандашом бровки.

– Мне кажется, что Галя… ну… скажем так: наконец увлеклась нашим сыном!

– Что ты имеешь в виду? – Тамаре Ивановне очень не понравились слова мужа. Ей не хотелось, чтобы вдруг взяла да и заладилась семейная жизнь сына. Ей мечталось, что Сашенька в конце концов не выдержит и разведется с девкой, которая неизвестно с кем спала. Впрочем, очень даже известно – с уголовником Лагутенком. А кто знает, сколько у нее еще всяких ухажеров было до Васьки! А Сашенька как разведется, так на него сразу гроздьями повиснут девушки вроде Люсеньки Скобцевой, и ему останется только выбрать из прекрасных самую лучшую.

– Я вижу, что Галя, – отозвался Илья Петрович, – теперь совсем другими глазами смотрит на Сашку. Я, конечно, понимал, что она вышла за него от безысходности и без особой любви, но сейчас… В общем, лед тронулся, милая моя Томусенька! – И директор завода, сочно расцеловав жену, ушел в свой кабинет к бумагам, которые, несмотря на выходной день, срочно должен был разобрать и завизировать… а может быть, наоборот, не завизировать – смотря по обстоятельствам. Какие могут быть выходные у директора завода! Надо постоянно держать руку на пульсе вверенного ему предприятия.

Оставшись одна, Галина свекровь опустилась на недавно купленный необыкновенно модный диван и угрюмо задумалась. Неужели Илья прав, и эта девка все же втрескалась в Сашеньку? Впрочем, оно и неудивительно! Удивительно другое: как она могла так долго нос от него воротить? И что же теперь? Неужели развода не будет? Неужели ей, Тамаре, придется нянчить ублюдка? А что? Уж в своих собственных мыслях она может не церемониться с выражениями…

И Тамара Ивановна вообще перестала церемониться и с выражениями, и с мечтами. Ей вдруг привиделось, как ненавистная Галька корчится в тяжких родах, как врачи изо всех сил пытаются ей помочь, но… не могут… ни ей… ни ее ребенку…


А «ненавистная Галька» действительно корчилась в родовых муках. Ей казалось, что от невыносимой боли стонет и выворачивается наизнанку каждая клеточка ее тела. Шаркая ногами и полуприкрыв глаза, Галя бродила туда-сюда по коридорчику между «родилкой» и туалетом, потирая то поясницу, то живот. Через определенное время, назначенное врачом, она останавливалась у прикроватной тумбочки и пила необыкновенно горький порошок, который женщины называли хиной. Периодически она подходила к дежурному врачу – мужчине, который преспокойно пил чай с вареньем, ничуть не смущаясь соседством со стонущими и даже благим матом орущими женщинами. Вообще-то у врачей была ординаторская, и он мог бы пить свой чай там, но, увлекшись статьей, которую кто-то положил под стекло столика, дежурный вразрез с правилами санитарии притащил в «родилку» не только стакан, но еще и кусок ватрушки.

Глядя на ватрушку, от которой у нее мутилось в голове, Галя просила врача сделать ей какой-нибудь укол, чтобы она заснула и перестала так мучиться, на что врач с набитым ртом равнодушно отвечал:

– Перебьешься. Не ты первая, не ты последняя… – и продолжал читать статью.

Галя улеглась на отведенную ей кровать и попыталась заснуть сама. Она была уже так измучена болью, что действительно мгновенно отключилась. Когда она очнулась, тут же перевела взгляд на настенные часы: может, пора уже и родить. Часы были к ней безжалостны точно так же, как жующий врач. Их стрелки показывали, что она проспала ровно пять минут. Галя снова закрыла глаза и опять провалилась в сон на короткие пять минут. Видимо, организм таким образом отдыхал между схватками. А схватки между тем учащались и учащались, и уже не удавалось заснуть ни на минуту. Вообще ничего не удавалось. Галя перестала соображать от непрекращающейся боли, которая, как ей казалось, уже разрывала ее на части.

В какой-то момент кто-то умудрился стащить ее с кровати. Поскольку Галины ноги не слушались и подгибались, с другой стороны ее подхватили еще чьи-то руки. Галю куда-то вели, потом взгромоздили на что-то белое и холодное. Чей-то голос, который она слышала, как через вату, велел ей тужиться. Она не знала, как это делать, но ее тело само приняло нужное положение. Галя еще успела подумать о сакральной памяти предков, и ее организм заработал самостоятельно, казалось, совершенно не подчиняясь сигналам мозга.

Когда бедная Галочка окончательно решила, что теперь вся ее жизнь будет состоять из одной разрывающей боли, ее организм вдруг поднатужился и исторгнул из своих глубин мокрый скользкий комок. Боль сразу прекратилась. До Гали донесся такой мощный крик младенца, которого она никак не ожидала от новорожденного. Родился-таки!!! Мальчик!! Сереженька!! Конечно!! Разве девочки могут так трубно кричать!

– Мальчик? – еле слышно прошептала Галя, чтобы все-таки удостовериться.

– Все в порядке, мамаша, – пробубнили над ней сразу несколько голосов.

Гале хотелось взглянуть в личико младенца, и она даже умудрилась приподняться на локтях, но ребенка уже унесли в другую комнату, где он продолжал надрываться от плача.

– Он плачет, – опять пролепетала Галочка, неотрывно смотря на дверь, за которой страдал ее сын, на что услышала равнодушный голос:

– Все дети плачут. Хуже было бы, если бы ребенок не плакал. А так… нормально…

И Галя как-то сразу успокоилась. Конечно же, все маленькие дети плачут! Это нормально! У них с сыном все нормально! У нее, бывшей Хари, нынешней мужней жены Галины Вербицкой, наконец-то все нормально. У нее есть настоящая семья: любящий муж, ребенок, которого тот непременно полюбит. А она, Галя, уже готова любить Сашку изо всех сил. Да что там! Она его уже… наверно… любит… Разве можно его, такого… не любить…