Попытки побеседовать наедине с самыми отъявленными безобразниками ни к чему не привели: те, глядя в сторону, молча кивали и тупо повторяли, как маленькие: «я больше не буду». С Настиной точки зрения такое поведение могло быть простительным для малышни или, на худой конец, пятиклассников, но никак не для учащихся предпоследнего класса. Но когда она обратилась за советом к завучу, та предложила девушке не обращать внимания на столь мелкие нарушения дисциплины: мол, в других школах дети ведут себя куда хуже. – Реагируйте только на явное хулиганство, – посоветовала завуч, – на драку, мат или уход с урока. Если вы будете переживать из-за каждой мелочи, вас надолго не хватит.

С тех пор Настя старалась не раздражаться из-за мелких проказ. Правда, выдержка и лояльное отношение к нарушителям давались ей с большим трудом: ведь их поведение отнимало драгоценное время урока и в итоге приводило к плохому усвоению предмета.

Особенно безобразно вел себя на ее уроках белобрысый паренек Сеня Ладыгин. Когда Настя дважды попросила его убрать сотовый и взять в руки ручку, он заорал: «Блин! Чего вы ко мне цепляетесь? Мне позвонить надо!» Насте страшно захотелось выпроводить грубияна из класса, но она сдержалась: неизвестно, что он станет вытворять за дверью, – может, еще чего похуже выкинет, а ей потом расхлебывать. В другой раз, когда она стерла шпаргалку, написанную на обратной стороне калькулятора, он ляпнул, нимало не смущаясь: «Достали! Скоро на голову сядете!». И на других уроках этот парень вел себя крайне развязно, что признавали все учителя.

Настя не раз беседовала с ним и его мамой – но делу эти разговоры не помогали. Мама прямо сказала, что сын всегда был неусидчивым и с этим ничего нельзя поделать. А когда Настя резонно возразила, что из-за его выходок в классе страдает успеваемость, та только пожала плечами: мол, это ваши проблемы. Тогда Настя обратилась в родительский комитет. Пригласив четырех родительниц из комитета в школу, она призналась, что не может справиться с одним нарушителем дисциплины, который сам безобразничает и заводит других проказников. В результате класс, в том числе и их дети, усваивают физику хуже, чем могли бы. А ведь через год им сдавать ЕГЭ. Тут все четыре родительницы взвились и поклялись разобраться с Сеней и его мамой по-своему. Неизвестно, как они это проделали, но только Ладыгин сразу присмирел. Правда, учиться лучше он так и не стал, но хотя бы перестал досаждать на уроках – и то ладно.

Еще Насте очень мешала нехватка времени. Пока проверишь домашнее задание, ответишь на вопросы и разберешь трудные задачи, до конца урока остается минут пятнадцать-двадцать, – а когда объяснять новый материал и показывать опыты? В ее родном лицее все уроки были спаренными: сорок пять минут физики, потом короткий перерыв и еще сорок пять минут этого же предмета. При таком расписании можно было многое успеть: и разобраться в тонкостях нового материала, и продемонстрировать эксперименты, и порешать задачки, и просто поговорить за жизнь. А здесь: только успела призвать к порядку нарушителей и приступить к объяснению, как звенит звонок.

Особенно тяжело обстояли дела с практикой. Ведь задачи на взаимодействие электрических зарядов требовали знание геометрии с тригонометрией, – а с этими разделами математики у нынешних учеников дела обстояли крайне плохо. Не помогло и обращение к учительнице математики: та, махнув рукой, только и посетовала, мол, ей бы Настины заботы. Отчаявшись, Настя сама выписала на доске нужные математические формулы и потребовала выучить их прямо на уроке, а в конце провела летучку. Поставила полтора десятка пар и разрешила пересдать. После этого дела с решением задач физики пошли веселее, – правда, далеко не у всех.

Вот и сейчас: проверяя зачетные работы, Настя была вынуждена поставить сразу полтора десятка двоек: ни одна задача не была решена верно, а трое ребят сдали вообще пустые тетради. Наверно, я плохая учительница, уныло думала она, в нашем лицее мы столько пар никогда не получали. Но ведь у нас был такой отбор на вступительных, тут же возразила она себе, а здесь вынуждены учить всех подряд, даже ребят с умственными отклонениями, как сказала директор. Действительно, а куда их девать?

Вот еще одна тетрадка: начата задача верно, чертежи правильные и нужные формулы записаны. Но, определяя скорость электрона, этот умник путь умножает на время – когда надо делить. Дальше все решение коту под хвост. И такие же грубые ошибки во всех пяти задачах. В итоге тоже двойка. Чья же это работа?

Взглянув на обложку, Настя обмерла: Лида Меркулова, круглая отличница и лучшая ученица класса. Да что же это такое, огорчилась она, как же они будут сдавать ЕГЭ? Ведь завалят, а она, Настя, будет виновата: плохо учила. Но как научить без знания математики? Ведь физика куда труднее этого предмета: математика – это только математика, а физика – это математика плюс физика. Ольга Дмитриевна, милая, как же мне нужны ваши советы. Где вы сейчас, Ольга Дмитриевна? И ведь не к кому больше обратиться. К Воронову? Но он в школе не преподавал, да и Надежда Васильевна тоже. Может, действительно, довести этот десятый до лета и бросить? Пусть в одиннадцатом их учит кто-нибудь другой, зато не придется краснеть после ЕГЭ. Надо подумать.

Погруженная в эти невеселые мысли, она добралась до школы и чуть не столкнулась в коридоре с директором, – та едва увернулась от налетевшей на нее практикантки.

– Что случилось, Анастасия Олеговна? – директор внимательно вгляделась в лицо девушки. – Проблемы? – Проблемы, – горестно кивнула Настя, – за контрольную по электростатике в 10 «Б» вынуждена поставить девятнадцать двоек. Просто руки опускаются.

– Ну-ка зайдите ко мне. – Директор направилась в свой кабинет, Настя уныло поплелась за ней.

– Запомните, Настя, – директор строго посмотрела на нее. – Когда учитель ставит две-три двойки на класс, он ставит их нерадивым ученикам. А когда он ставит девятнадцать двоек, он ставит их себе. Ну-ка покажите мне работы.

Перелистав все тетради, она покачала головой: – Так я и думала. Настенька, у вас слишком высокие требования. И задачи вы решаете чересчур трудные. Вы дайте им две-три задачки попроще, в одну формулу, а еще две – посложнее, но уж, конечно, не олимпиадные, как у вас во втором варианте. У нас ведь не наукоемкий лицей: в вузы собирается меньше половины выпускников и далеко не всем сдавать физику. А с этими контрольными поступим так: вы корректором отметки эти закрасьте и поставьте тройки там, где есть хотя бы верно записанные формулы. А тем, кто решил правильно одну-две задачи, поставьте четверку.

– Так ведь никто не решил правильно и двух задач. Даже Меркулова.

– И что вы ей поставили?

– Двойку. У нее ни одна задача не решена.

– Запомните, Анастасия Олеговна. – В голосе директора зазвучал металл. – Лиде Меркуловой вы будете ставить только пятерки! – это мое категорическое требование. Даже если она сдаст пустую тетрадь – только пять! Вам понятно?

– Но как же? – растерялась Настя. – Как это можно: пять в пустую тетрадь? А что дети скажут?

– Оставьте девочку после урока, объясните еще раз и пусть она при вас все перерешает. А мелкие ошибки можете исправить сами – ничего страшного. Но чтобы у нее по вашему предмету в журнале стояли только пятерки. Девочка идет на медаль. И, кроме того, вы знаете, кто ее отец?

– Не знаю и знать не хочу. – Настя начала злиться. – Для меня, Анна Михайловна, ваши требования неприемлемы. При чем здесь отец?

– При всем! Только благодаря ему мы справились с ремонтом школы. Если бы не он, у нас бы до сих пор потолки протекали. Вы человек пришлый, вам не понять наших трудностей. И интерактивные доски им обещаны. Да я ради этого шестерки его дочке готова ставить. Поэтому, надо – занимайтесь с девочкой дополнительно, но чтобы ни одна, не то что двойка, четверка не стояла против ее фамилии.

– Анна Михайловна, я так не могу. Как это будет выглядеть? Ребята ведь все поймут.

– Думаете, они и так не понимают? Да они больше нашего с вами понимают – жизнь такая! Идите и выполняйте, иначе нам не по пути.

Настя не помнила, как провела урок. Ребятам сказала, что тетради еще не проверила, и после уроков закрылась в классе. Корректор у нее был с собой, поэтому большинство двоек она переправила, но когда дошла до работы Меркуловой, у нее опустились руки. Чтобы поставить там пятерку, нужно было переписать всю работу заново. Она представила, как оставляет для этого Лиду после уроков, как диктует решение, ставит пятерку, – и ей стало так тошно, что она поднялась и снова направилась к директору.

– Простите меня, Анна Михайловна, – опустив голову, сказала Настя, положив на стол заявление об уходе, – но я не могу. У меня рука не поднимается ставить Меркуловой пятерку. И заниматься подтасовкой я тоже не стану: для меня все дети одинаковы. В общем, я отказываюсь работать в вашей школе.

– Значит, бросаете класс в середине четверти? Сбегаете? – Директор гневно посмотрела на Настю. – Чистенькой хотите остаться? А если я позвоню в университет и скажу, что вы практику запороли? Не боитесь?

Настя молчала. У нее не было ни малейшего желания вступать в пререкания. Да и что тут скажешь – все и так ясно.

– Ну ладно. – Директор тяжело вздохнула. – Идите. Никому я, конечно, звонить не стану. Наверно, на вашем месте я бы так же поступила – по молодости. Ничего, жизнь вас обкатает. Повозит пару раз носом по стенке, глядишь, и станете не такой принципиальной. Только где же мне теперь физика взять? Хоть самой становись к доске. Ладно, идите. В бухгалтерии вас рассчитают. – И она горестно махнула рукой.

Вот и все, думала Настя, глядя на проплывающий мимо окон электрички сосновый лес. Кончились мои уроки. А жаль – работа интересная и с ребятами вроде нашла общий язык. Неужели во всех школах заставляют завышать оценки? Тогда мне в школу нельзя, я так не смогу. Конечно, понять Анну Михайловну можно, – если действительно отец Меркуловой все делает для школы. Наверно, он какой-нибудь олигарх или крупный начальник. Но ведь это неправильно, школу должно обеспечивать государство, а не чьи-то папы.