— Бабба! Так рано?! — воскликнул он. Его рот расплылся в широкой улыбке, отчего щеки поползли вверх, как песчаные дюны в пустыне, гонимые ветром, и заслонили глаза, так что видны были только верхние веки и полоски редких черных ресниц, словно вехи, обозначающие место погребения источников влаги и зрения.

Чатури принадлежал к касте писцов — каястх, которая по иерархической лестнице находится рядом с брахманами.

— О, великий из великих! Вас приветствует ваша рабыня! Она готова, если вы прикажете, принести чай!

— Боу-ди! — почтительно обратился он к женщине. — Скажите, а как по-арабски «великий»? — его щеки вновь поплыли к глазам. Улыбка, лукавая и победоносная, вновь расцвела на его добродушном лице.

Сита зарделась.

«Боже, неужели он догадался?!» — подумала она и сказала:

— Ваша проницательность потрясает меня, господин Чатури!

— По-арабски великий — «акбар», моя дорогая пери! — воскликнул он и тоненько захихикал. — Император Акбар был низкорослым и толстым, но это не мешало ему быть, вернее стараться быть, великим.

— Это так, — стыдливо опустив глаза, промолвила секретарша и положила перед ним уже заготовленную карточку учета. — Здесь имя, номер телефона и адрес импресарио Аниты Дели, шеф.

Чатури одобрительно кивнул головой и взял карточку в руки.

— Анита здесь, в Бомбее. Изредка она дает представления в «Эросе». Ее адреса они не знают и посоветовали обратиться к ее импресарио.

— Хорошо, Сита! Ты молодец! — он немного помедлил и попросил принести чашку чая с печеньем.

Когда Сита вышла, мягко ступая по ковру, он быстро набрал номер полицейского участка и попросил лейтенанта, своего однокашника, работавшего в сыскном отделе.

— Мною заинтересовались, как я и предполагал. Пока их нет, — скороговоркой сообщил он в трубку, — я думаю, они придут не сюда…

— Не беспокойся! За твоей конторой уже следят. Обрати внимание на велосипедиста в голубой ангочхе. Это наш человек, — успокоил его друг.

— Спасибо! — и адвокат ласково положил трубку на рычаг. «Опять эти «издержки» профессии!..»


Не успели еще птицы склевать остатки поминального пинда — мелких шариков из вареного риса — по усопшему Венашу Бабу, а неугомонная и алчная бенгалка Кишори уже носилась по дому, меча громы и молнии налево и направо, словно совершая обряд прихода огня.

Зависть испепеляла ее. Черные глаза в ореоле мелких морщин подергивались. Щеки обвисли. Некогда гибкое и изящное тело истощилось и, казалось, состоит из одних туго натянутых жил, за которые, садистски ухмыляясь, дергает демон тьмы. По ночам она просыпалась в холодном поту. Ей снилась гроза, дождь, крик ребенка и пронзительный вопль снохи. Злодейку била мелкая дрожь, зубы стучали, и она долго не могла уснуть. Эти кошмары стали повторяться все чаще и чаще… Бессонница изводила Кишори. Ее воспаленный мозг требовал разрядки.

«Месть! Меня спасет только месть! Мой сын — наследник всего! Он — хозяин! А эту тварь надо уничтожить!» — не раздумывая, решила она.

— Что с ней делать, ума не приложу! — бросила она Авенашу в надежде, что он поймет ее намек. — Упрямой оказалась! Кто бы мог подумать?! — Ей показалось, что сверкнула молния. Кишори вышла на террасу. Небо было чистое, безоблачное. Стояла пора «созревания роз» — бабье лето. В ужасе схватившись за голову, она забегала по комнате кругами.

— У, несчастное отродье! — проклинала она Аниту, и перед ее глазами вновь заплясали картины «выдворения» снохи из дома. — Я, наверное, схожу с ума! — возмущенно сказала мамаша и с криком рухнула на толстый ковер, смягчивший удар бренных костей о мрамор.

Авенаш медленно подошел к матери и лениво помог ей подняться.

— Что делать? Что делать? Надоело мне все это! Пора кончать! — ворчал он.

— Да, да, сынок! Надо что-то предпринять! Нельзя упускать такое богатство, такой дворец! Я схожу с ума от одной мысли о том, что мы можем потерять все это!

— То, что частная собственность священна и неприкосновенна, — лозунг для дураков! — в бешенстве закричал сынок. — Я прикоснусь к этой собственности! Еще как прикоснусь!..

— Это богатство — твое, Авенаш! Зачем оно ей, этой никчемной твари?!

— Ты права, мама! — Авенаш сел на диван и, чтобы успокоиться, извлек из сигарницы сигару и закурил. Выпустив струю дыма в окно, он продолжил свою мысль: — Но мне кажется, с ней этот вопрос не решить, не уладить…

— Значит, придется обратиться в суд? — растерянно спросила Кишори, и на ее лице застыла гримаса неутоленной жажды мести.

— Какой там суд, если адвокат на ее стороне! К тому же, если панчаят ее касты узнает правду о том, как мы с ней поступили… — он многозначительно посмотрел на мать. — Нет, о суде и думать нечего! Кроме того, дело осложняется еще одним фактом… — потеряв самообладание, Авенаш бросил сигару на ковер.

— Сынок, что с тобой? — мать бросилась к его ногам, подняла дымящийся окурок и положила его в пепельницу. — Какой еще факт? О чем ты? Наше богатство должно принадлежать нам, а не ей! — не сдавалась старуха, ослепленная злобой и алчностью.

— Я слышал, она обвенчалась с этим бродягой — комедиантом…

— Неужели это правда?! — взвизгнула Кишори, молитвенно сложив руки. — Господи! За что такое наказание?! Ну и тварь, ну и потаскуха! Да я задушу ее собственными руками! Шлюха подзаборная! — Она схватилась за голову, пальцы ее судорожно сжались, выдернув из прически седую прядь. Ее вид был ужасен и жалок. В ушах у нее снова прогремел гром, перед глазами сверкнула молния. Кишори со стоном упала на пол и забилась в истерике. На посиневших губах показалась пена.

Авенаш не на шутку испугался.

«Не умерла бы, — подумал он. — И где это Радха запропастилась, почему не звонит?»

Не без труда ему удалось водворить мамашу на диван. Она все еще продолжала стонать и всхлипывать. Минут через пятнадцать Кишори стала приходить в себя, и Авенаш велел слуге приготовить кофе. Тот быстро исполнил приказание и поспешно удалился, даже не спросив, не нужно ли чего еще. В другой раз Авенаш не спустил бы ему этого, но сейчас было не до него. Он знал, что верный слуга покойного отца ненавидит его.

— Ну ничего, я их всех заставлю любить меня! Они будут целовать мне пятки! — прошипел он. — Не в суд надо обращаться, мать. Обращаться придется не туда… — Он допил кофе и, резко поднявшись с кресла, добавил зловеще: — В этом деле понадежнее будут другие люди… — и пошел к выходу. Резко хлопнув дверью, Авенаш спустился вниз, сел в машину и уехал. Через час он разговаривал с Гафуром.

Уголовник, слегка сутулясь, расхаживал по своему убежищу — полуразрушенному старому зданию цирка. Его «приближенные» ходили на цыпочках и заискивающе улыбались. Авенаш, хрустя щебенкой бетонного пола, подошел к Гафуру и поприветствовал его. Тот, с трудом скрывая презрение, бросил:

— Говори, чего пришел? — и отвел в сторону свои буйволиные глазки. В этот момент он напоминал Нандина — быка Шивы, а его клиент — по меньшей мере «скакуна» Шиталы-деви, то есть осла, ибо богиня оспы Шитала ездила на осле. Именно это сравнение пришло на ум Гафуру.

Авенаш дрожащими руками извлек из портмоне ассигнации и протянул бандиту.

— Вот двадцать пять тысяч. Это задаток, остальные я…

— И остальные от меня не уйдут, — прокаркал тот, — но сумма будет вдвое больше этой, — и поднял на клиента свой непроницаемый взгляд. Через несколько секунд он смягчился и заговорил повежливее: — Ты вот что объясни: ее одну убирать или еще кого? О смерть! Вечная моя спутница! — продекламировал он скрипучим голосом.

— Да, да! — оживился Авенаш. — Я совсем забыл… еще и адвоката! — злорадно добавил он, и его глаза сверкнули отнюдь не небесным огнем.

— Опять адвоката! — взревел Гафур. — Сколько можно! — и он забегал по пыльному мрачному помещению цирка, словно средневековый мавр. Потом почесал грудь, на которой красовалась татуировка, изображавшая косматого орла с широко раскинутыми крыльями, несущего в когтях женщину, и согласился: — Ладно, придется избавиться еще от одного адвоката!

Авенаш сложил руки у подбородка и тихо удалился.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Приближалось время праздников. Индийская осень — это символ яркости, радости, жизнеутверждения и расцвета. Повсюду, где только есть кусочек незанятой земли, росли и цвели розы.

Скоро по всей Индии будут праздновать Дасеру, торжественно и пышно. Дасера — значит «десятидневница», потому что этот праздник длится десять дней. Его же называют и Наваратри — «девятиночница», потому что девять праздничных ночей лежат между этими десятью днями. Дасера — это праздник, который призван утверждать в сердцах людей веру в то, что добро обязательно победит зло, и справедливость восторжествует на земле во что бы то ни стало. В эти дни особо почитают всех богов и героев, которые боролись с демонами зла и побеждали их; происходят торжественные моления перед изображением Дурги — Великой матери, супруги бога Шивы, — идет Дурга-пуджа. Происходит много мистерий, театр выходит на улицу.

Семья Берджу усиленно готовилась к празднику, тщательно отрабатывая все элементы и мизансцены своей программы. Берджу посоветовал сыну каждый день, утром и вечером, упражняться в приемах дзю-до, которым он учил его с малых лет, а также прыгать, бегать и делать несколько йоговских асан.

Хануман, священная и сильнейшая на земле обезьяна, умеющая перелетать в ветки на ветку быстрее мысли, вдохновлял Божанди на сложнейшие «антраша», которым ее учил хозяин.

Бахадур не позволял себе лениться, а опытный глаз Берджу следил за его диетой, поскольку его супруга и помощница то и дело подкладывала в заветную миску пса две-три лишних косточки.

Анита разучивала с Алакой сложнейшие па танца катхак.