Наконец женщина, по пояс извлеченная из колодца, перекинулась через его бетонное кольцо головой вниз. Бету быстро схватил ее под руки. К нему подоспела Божанди. Сообща им удалось окончательно вытянуть ее наружу и положить на траву.

Мальчик быстро снял веревку с ее рук. Женщина дышала. Через минуту она открыла глаза, но взгляд у нее был пустой и безразличный.

— Божанди! Быстро одеяло! — скомандовал Бету.

Хануман быстро принесла одеяло. Они осторожно уложили на него женщину и поволокли на нем спасенную ими утопающую, каждый ухватившись за край одеяла, домой.

* * *

Тонга, скрипя колесами, медленно катилась по мостовой. До магазина оставались считанные шаги, и, как это обычно бывает в конце пути, силы Берджу были на исходе.

Вдруг до его слуха донесся свирепый голос полицейского:

— Эй ты! Куда везешь свою тележку? Стой!

Полицейский сержант в синей с коричневой полосой пилотке, покачиваясь на кривых, как у ассамского гиппопотама ногах, уставился на Берджу. В его больших выпученных глазах отразилась луна.

— Стоило мне только остановиться, как я уже не смогу сдвинуться с места, — тяжело дыша, глухо ответил тонга-вала Берджу.

— И не удивительно! — проревел сержант. — Ты знаешь, какой у меня голос? Даже самолеты в воздухе останавливаются.

— Ты, наверное, спятил, братец, — устало сказал Берджу по простоте душевной, за которую тут же поплатился.

Полицейский, выпятив грудь и наклонившись к Берджу, отчего его ноги скривились настолько, что между ними вполне мог бы проехать мотоцикл, провизжал, словно колесо на крутом вираже:

— Что ты сказал?

В лицо Берджу ударила плотная струя перегара, и, поскольку он был непьющим, ему стало не по себе.

— Ты назвал сержанта Хохуна Сингха сумасшедшим? — икнул полицейский, словно поставив после своего вопроса многоточие. В его голосе звучала угроза и вседозволенность.

— Извините меня! — спохватившись, искренне и мягко сказал ему Берджу.

Медленно переминаясь с ноги на ногу, он вытер левой рукой пот, выступивший на лбу.

Воздух был влажным и душным. Мундир полицейского мерцал в лунном сиянии. В голове артиста стучало и гудело, ноги слабели, и ему казалось, что он вот-вот упадет.

— Выходи и предъяви! — рявкнул сержант, надвигаясь на Берджу.

— Что, господин, означают ваши слова? — спросил стража закона бедный уличный комедиант, отец семейства, в поте лица зарабатывающий свой хлеб.

Но тупая голова сержанта с мутными глазами буйвола, лежащего в теплой грязной жиже, была лишена какого-либо воображения и здравого ума, не говоря уж о сердце и душе, которые полностью утратили свое человеческое назначение в непосильной работе по обслуживанию этой глыбы, состоявшей из массы костей, мяса, сухожилий и слизи…

— Не путай меня, а предъяви пропуск! Ты тащишь тележку туда, куда входить запрещается! — проинформировал его страж закона, закосневший в частом злоупотреблении наивностью и невежеством бедных людей. Его ум работал в одном направлении: напустить страху и заставить жертву откупиться.

Берджу это понял и не стал с ним пререкаться, а только произнес:

— Сжальтесь, господин! Меня всегда преследуют неудачи! Где уж тут пропуск!

— Где пропуск? Ты неудачник?! — полицейский, слегка откинув голову назад, снова посмотрел на бедного извозчика так, будто только что увидел его. — Ты неудачник? — это слово зацепило в нем какую-то струну, некое больное место в его биографии.

— Я тоже неудачник, — вдруг признался сержант. — Меня заставили пятнадцать раз сдавать экзамены. И сдал я их только потому, что сильно надоел комиссии. Но это страшная тайна! — глухо заключил он, покачав толстым, как банан, указательным пальцем перед носом Берджу.

Фокусник оживился и заговорщицки произнес:

— Я вас не выдам! Я почему-то подумал, что вы проскочили через экзамены точно таким же образом, каким и я сейчас пытаюсь выскочить из создавшейся ситуации.

В голове полицейского, где-то на периферии мозгового полушария, с трудом зашевелилось несколько мыслей, которые сразу же погрузились в небытие, и он, побагровев, рявкнул:

— А? Что? Не смей поучать меня! Не смей поучать! — он схватился волосатой рукой за оглоблю, и тонга покатилась вперед. — Может, ты хочешь сесть в тюрьму? Так я тебе покажу! — захлебываясь прохрипел сержант, сотрясая лунное сияние ночи. — Ты знаешь, что это такое? — принялся он «наводить тень на плетень». — Это нарушение закона!..

— Не стращайте меня, господин! Прошу вас! — взмолился Берджу. — Дома меня ждут жена и маленькие дети. Если вы заберете меня в полицию…

— Ага! — утвердительно кивнул сержант, прервав Берджу.

— То я не приду ночевать домой.

— Ага!.. Не придешь.

— А если я вовремя не приду домой, то могут произойти сразу два больших несчастья.

— А? — полицейский покрутил головой.

— Главное, моя семья ляжет спать голодной, а второе — они могут пойти искать меня.

— Да неужели? — сержант выпучил круглые, как фары, глаза.

— А поскольку они будут голодные, то оба несчастья произойдут по вашей…

Но сержант не дал ему договорить, поскольку ничего не понял в его логике, а лишь почувствовал, что его пытаются учить, а этого он не позволял делать никому, за исключением своего начальника.

— Э-э! Не смей меня поучать! Я не люблю этого! — строго отчеканил он.

К счастью Берджу, они уже достигли магазина. Двое грузчиков быстро сняли с тонги мешки. Хозяин незаметно для полицейского расплатился с артистом.

— Вы нарушили закон! — снова повторил полицейский.

— Господин! Меня ждут жена и дети! Я же вам сказал.

— Я должен увидеть это своими глазами. А может, ты бродяга и вор? Пойдем к тебе!

Берджу катил пустую тонгу, а рядом с ним, переваливаясь, пыхтел страж закона.

«Все обойдется, может быть. Но вот насчет жены, я зря обманул! А вдруг он захочет ее увидеть?» — мысленно волновался Берджу, легко ступая под горку.

* * *

Тонга, подталкиваемая Берджу, стуча по камням, вкатилась во двор его дома. Навстречу выскочил радостный Бахадур и, подпрыгнув, лизнул его подбородок, но, увидев полицейского, ощетинился и громко залаял, преградив ему путь к двери.

— Не смей лаять на начальство! Не смей! — прикрикнул на него тот.

Пес облизал острые клыки, брызгая слюной.

— Ты слышишь? Тебе говорю! — покачиваясь на пороге, гудел сержант на собаку. — Он зарегистрирован? А? Или зарегистрирован улицей? — укрепившись на пороге, спросил он, держась руками за стойки дверной коробки.

— Не волнуйтесь, господин сержант, не волнуйтесь! — повторял Берджу, довольный, что вернулся домой, и уверенный, что отсюда его будет забрать нелегко.

«Денег я ему все равно не дам, даже под страхом смерти», — подумал он.

— Что? Безобразие…

— Пес дрессированный.

— Дрессированный? Что-то не видно! — усомнился сержант. — Вот если я дрессированный, так я не лаю!

— Подождите, господин, минуточку, выслушайте меня! — вежливо упрашивал его Берджу.

Пес лаял не переставая.

— Что еще?! — «господин» высокомерно, но с опаской, повернулся к псу.

— Это домашняя собака. Ее не боятся даже дети.

— Дети? А где они? — вспомнил полицейский цель своего прихода в дом бедняка.

— Вот, посмотрите! — артист показал рукой на притихших в углу Бету и Алаку, которые, как по команде, выросли перед «грозным дядей в мундире».

— Добрый вечер! — хором и звонко поприветствовали они его.

Полицейский чувствовал, что теряет последние зацепки из своего арсенала и, чтобы все-таки добыть себе на выпивку, бросил козырь, который явно напугал Берджу:

— Без матери не бывает детей!..

Бахадур вновь громко залаял.

— Не лай на начальство, я сказал, псина!

Но тот продолжал лаять, так как ему явно не нравился этот грубый и злой человек, тем более что Берджу его не останавливал. Он немного отошел в сторону, следя за малейшими движениями кривоногого, как гиббон, толстяка.

— Не обижайтесь, господин! Он ведь охраняет малышей.

— А где же мать? Ну-ка, взгляну! — сержант вошел в комнату и, подойдя к стоявшей у стены кровати, увидел, что на ней лежит женщина, укрытая стеганым одеялом. Рельефный изгиб ее тела свидетельствовал о том, что под одеялом спала женщина с очень хорошей фигурой. Он немного подобрел.

— Эй, парень! Она и вправду мать? И эти дети… ты уверен, что они принадлежат ей? Но уверен ли ты в том, что она твоя жена?

— А вы сомневаетесь, господин? — подавляя улыбку, спросил Берджу, искренне радуясь, что дети умело соорудили на постели нечто, сильно напоминающее спящую женщину.

— Конечно! Я всю жизнь сомневаюсь! И когда слышу, и когда глаза видят, я все равно сомневаюсь. Закону нужно только доказательство. А оно, парень, лежит у тебя на кровати. — Тут он вдруг спохватился: — Да! Я совсем забыл! Я покинул свой пост! Мне надо идти! А то меня могут уволить! — и бесшумно удалился.

Провожая толстяка до дверей, пес не издал ни звука.

Довольный Берджу уселся на циновку, подвернул, как йог, ноги и с улыбкой принял от ханумана чашку горячего кофе.

— Ox! — облегченно вздохнул он. — Здорово вы разыграли этого идиота! Настоящие фокусники! Хвалю! — и Берджу обвел сияющими глазами, полными любви и восхищения, обступивших его детей.

Бету и Алака торжествующе смотрели на отца. Их глазки так и светились восторгом. Они были возбуждены.

— А ты взгляни! — изрек Бету, величественным жестом руки указав на кровать. — Там и вправду женщина!..

Чашка выскользнула из рук артиста, но Божанди ловко подхватила ее и поставила на стол.