Рядом с ним, подперев подбородок наманикюренным указательным пальцем с дорогим перстнем и склонив луноликую голову, хлопала накрашенными ресницами его любовница — яркая красавица Радха.

Ее внешний вид, нравственные устои и устремления были бесконечно далеки от своей легендарной сестры Радхи — идиллической пастушки и верной супруги бога Кришны. Жуя бетель и призывно улыбаясь, она смотрела по сторонам мутными глазами. Серьги в ее ушах то и дело покачивались, тщетно соревнуясь с пестротой зала и украшениями богатых дам в вечерних туалетах.

Авенаш вонзил серебряную вилку в европейское блюдо — телятину с почкой — и, резким движением ножа отрезав солидную порцию, отправил ее в рот. Сочная прожаренная плоть заполнила полость рта. Глоток красного вина, закипев, легко сопроводил «добычу» по пищеводу в желудок.

Еда, как самая интимная связь с материальным миром, переходя в сытое чревоугодие, овладела посетителями ресторана.

Мощные лопасти вентиляторов, подвешенных к потолку, трудолюбиво вгоняли в приподнятые жалюзи террасы запахи дыма от хукк, сигар и сигарет, кофе и пряностей. Официанты сновали между столами со скоростью гималайских ласточек. Метрдотель, верный сын Ислама, похожий на обгоревший пень во фраке, важно укоренившись у входа в зал, медленно и изнурительно потел. Его голова без шеи, крепко впрессованная в плечи, важно поворачивалась из стороны в сторону вместе с туловищем. Круглые каштановые глаза ассамского гиббона пылали из-под нависших бровей, как мангалы в сезон осенних дождей в хижине бедняка.

Авенаш поглядывал на танцовщицу. Его сердце без руля и ветрил плавало в море энергетической зыби, рожденной алкоголем и обильной мясной пищей, приправленной экзотическими пряностями его Родины. Гибкие бедра танцовщицы мягко, словно хобот слона, покачивались в страстном и бурном ритме музыки.

Радха раздраженно сплюнула бетель в медную плевательницу, отпила из бокала глоток вина и долгим немигающим взглядом уставилась на Авенаша. Она была девица не промах. В свои двадцать с небольшим лет она уже побывала замужем, но муж выгнал ее за измену, застав в своем загородном доме с каким-то коммивояжером из Калькутты. Этот эпизод своей биографии Радха тщательно скрывала. Она владела небольшим ателье мод на Майо-роуд, недалеко от музея Принца Уэльского. Место было бойким, и ей почти не приходилось тратиться на рекламу. Жила она безбедно, ни в чем не нуждаясь. У нее была прекрасная квартира на восьмом этаже дома, расположенного рядом с ее ателье, машина и неплохой гардероб. Казалось бы, чего еще не хватает? Но у нее не было главного — мужа, если не считать такой безделицы, как счастье.

«Пусть нет у женщины украшений, муж — лучшее ее украшение. Пусть прекрасна, лишенная мужа — нет у нее красоты».

— Ну, что, дорогой, выгнал жену? — лукаво прищурившись, с сарказмом спросила Радха, явно потешаясь над захмелевшим Авенашем.

«Этого молодого осла неплохо было бы прибрать к рукам! И я это сделаю! Ну и дура же его жена! Небось малолетка», — размышляла она.

— Молчишь? Уплыли денежки, богатство, роскошь — и ты выгнал жену… И тебе не стыдно, мой мальчик?..

— Замолчи, Радха! Я ее не выгонял. Выгнала ее мать. Она полновластная хозяйка в доме.

— Ну и ну!.. Хорош муженек! — не отставал Радха, продолжая «сверлить ему бока шпорами». — Юная красавица бродит где-то по панели, а муж развлекается в ресторане.

У нее чуть не сорвалось с языка: «на чужие деньги», но она вовремя спохватилась, зная характер Авенаша.

— У каждого своя судьба, — промямлил он, прикуривая сигарету.

— Если кое-кто в нее вмешивается, — едко вставила Радха, но он ее не понял. Тогда она подошла с другого бока. — А если она беременна, Авенаш?

— Кто?

— Кто? Твоя жена, разумеется…

— Об этом я не подумал.

— А надо было бы все сначала взвесить как следует, а уж потом совершать преступление.

— Какое преступление? — уставился на нее Авенаш, мгновенно протрезвев.

— А как же еще это называется? Ты выгнал жену на улицу в сезон дождей, без гроша в кармане, в то самое время, когда она только что схоронила отца и потеряла все свое состояние! — ее лицо вспыхнуло вызывающей улыбкой.

Авенаш был потрясен.

— Тебе ее жалко? — вдруг спросил он.

— А тебе нет? — строго и резко выпалила Радха.

— Мне… мне, — любовник опустил глаза, — нет! Мне ее не жалко! Она дочь брахмана, не пропадет. Пусть о ней родственнички позаботятся… А впрочем, хватит об этом! — Авенаш стукнул кулаком по столу. На них стали оглядываться.

Радха бросила любопытствующим свою очаровательную улыбку со словами извинения: перебрал, мол, парень, дело обычное.

— Я не буду сегодня больше говорить об этом, Авенаш. Обещаю. Но так, как ты, за счет жены, настоящий мужчина не живет! Запомни это. Все… А теперь поцелуй меня! — она обняла Авенаша левой рукой за шею, притянула к себе, и его губы встретили теплую и трепетную погибель ее уст… Этот поцелуй оказался лучшим лекарством для них обоих. Авенаш наполнил бокалы и торжественным шепотом произнес:

— Давай выпьем за нас, Радха, за нашу любовь!

— Давай, дорогой!

Любовники выпили.

Катхак закончился, и заиграла легкая музыка. Несколько пар медленно двигались, плотно прижавшись друг к другу и млея от страсти, подогреваемой и направляемой ритмом музыки. Хрипло, тягуче и пронзительно обволакивали сознание звуки саксофона-тенора. За окном лил дождь, и казалось, что ему не будет конца.

Авенаш глубоко вздохнул и посмотрел на Радху. Она явно захмелела. Последний бокал был, видимо, лишним, как всегда бывает все последнее. Ею овладевала страсть, и она ничего не могла поделать с собой… Придвинувшись вплотную к Авенашу, она левой рукой взяла его за руку, а правой играла золотой запонкой белоснежной манжеты. Горячо обдавая его лицо своим дыханием, она принялась расточать в его адрес цветистые любезности. Взгляд ее глаз как бы занавешивал розовой пеленой все мысли Авенаша. Он был целиком в ее власти.

— Милый, дорогой мой, господин мой! Авенаш! Я буду любить тебя еще крепче. Женись на мне! И ты увидишь, какой верной и преданной женой может быть Радха! Я стану истинной Радхой для тебя. Я буду услаждать тебя, как гетера, в постели, а в остальное время буду твоей рабыней… О, Авенаш! Неужели мы будем мужем и женой? — Она отпустила его руку и откинулась на спинку стула. — Ты хочешь этого? — и прижала его ладонь к своей груди. — Слышишь, как бьется мое сердце? Это сердце принадлежит только тебе, любовь моя!

Авенаш почувствовал, как ложбинку его ладони упруго боднул сосок, передав электрический ток страсти, созревшей в захмелевшей молодой самке. Глаза Радхи увеличились и подернулись синеватой пламенеющей пеленой. Она больно сжала его ладонь и вырвала запонку из манжеты. Авенаш привык к экстравагантностям своей любовницы, но вокруг было слишком много любопытных глаз, и он сказал:

— Все, Радха, поедем! Я сыт и пьян! С меня довольно! — Он взял из ее пальцев, унизанных дорогими перстнями, свою запонку и положил ее в нагрудный карман пиджака.

Они вышли из ресторана под проливной дождь. Авенаш подозвал такси. Машина, миновав Колаба-роуд, выехала на Марин-драйв… Авенаш закурил и под мерное урчание мотора предался своим мыслям. Радха положила голову ему на плечо. Водитель, обогнув Хаджиали-парк, спросил, как ехать дальше.

— На Тардео-роуд, пожалуйста, — пробормотала Радха.

— Да, да… — подтвердил Авенаш, — так ближе.

Через пять минут они вышли из такси у подъезда дома Радхи. Позабыв обо всем на свете, Авенаш погрузился в пучину пьянства и разврата на долгие дни.

«Лжи блюдиси и пьянства, ибо в них погибает душа и тело», — эта великая истина была для него пустым звуком.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Спутница юности — наивность и вера в безгрешность мира спасли Аниту от тяжелых последствий пережитых потрясений. Ее глубоко травмированное сердце все же не было сломлено натиском несчастий, выпавших на ее долю. Она, как вешний цветок, лишь закрыла свои лепестки: инстинкт самосохранения сработал верно. Беременность придала Аните сил и уверенности в себе. Втайне она надеялась, что сердца свекрови и Авенаша потеплеют к ней, если она принесет им ребенка. Этими надеждами она и жила.

Родители ее подруги предоставили в ее распоряжение небольшой загородный дом. В нем были: слуга, садовник — добрый и участливый старик, приверженец индуизма и старых национальных традиций. Он носил простую, грубую одежду: дхоти — набедренную повязку. С его стриженой головы свисал седой чоти — специально оставленный пучок волос.

Деньги у Аниты пока еще были, а драгоценностей и украшений становилось все меньше и меньше. Работать она не могла. И даже если бы она захотела устроиться на работу, ее, в таком положении, никто бы не взял.

Шло время. Человеческая жизнь столь ничтожна во времени в сравнении с вечностью, быстро течет к своему концу и своему началу. Ибо конец там, где начало. Только поэтому конечной нам и кажется жизнь…

Анита родила девочку. Родила, как и предназначено, в муках, но легко. Через неделю ее выписали из больницы.

Молодая мать, ощутив чувство материнства, чем-то сходное с ощущением надвременности и вечности, сама как бы родилась вновь. Хотя ребенок, появившийся на свет, похищает молодость матери, все же к ней вернулась уверенность, спокойствие и, главное, надежда, что ее теперь примут в доме мужа. Ведь у дочери есть отец, и он, должно быть, будет рад увидеть свое «произведение», данное Богом.

Спустя несколько дней Анита, запеленав девочку и покормив ее грудью, вышла на улицу и села в автобус. Она ехала на Западное побережье — к тому дому, где она родилась, где познала первые радости любви, разочарование и горе… Шел дождь. Грозовые тучи все теснее громоздились над городом. В автобусе было свободно, и Анита устроилась с ребенком на переднем сиденье, за спиной водителя. Блеснула молния, и через несколько секунд раскат грома, перекрыв грохот проезжающих мимо автомашин и соединившись с ним, заставил задрожать обшивку автобуса. Дождь усилился. «Дворники» на лобовом стекле автобуса едва успевали разгонять потоки дождя.