Таба-Табаки не смог отказать себе в удовольствии подойти и потрогать пальцем некоторые вещички — хрустальные пузырьки с благовониями, изящный гребень, инкрустированный сверкающими камнями, разные коробочки и футлярчики, скрывающие нечто, о чем он и понятия не имел.

«Надеюсь, Секандар-барк моется в другом месте», — ревниво подумал новый слуга, оглядывая полку с электроприборами. К своей радости, он не обнаружил ничего, похожего на бритву. Очевидно, этой ванной комнатой пользовались только женщины.

Уже собираясь покинуть ванную, он вдруг из любопытства нажал на какую-то блестящую кнопку, и бассейн стал быстро наполняться водой. Остановить этот процесс оказалось не так уж просто. Таба-Табаки исползал все вокруг, отыскивая устройство с обратным действием, пока наконец не сообразил, что требуется повторно нажать на ту же кнопку, чтобы все закончилось. Затем ему пришлось раздеваться и лезть в воду вытаскивать затычку. Утешал он себя только тем, что имел случай искупаться в бассейне Фейруз.

Оглядев напоследок свою бороду, Таба-Табаки пустился дальше странствовать по дому, поражаясь его роскошному убранству. Особенно хороша была зенана — женская половина, лишенная многих причуд и излишеств, которыми грешил вкус самого хозяина.

Он долго разглядывал музыкальный салон — большой круглый зал, вдоль стен которого стояли кресла с высокими резными спинками, а в центре, на овальном помосте из лакированного дерева, — рояль, которому, наверное, было не меньше столетия. Таба-Табаки позволил себе поднять крышку и коснуться пальцами желтоватых клавиш, однако извлечь звуки из инструмента не решился, опасаясь привлечь внимание, хотя соблазн сыграть что-нибудь на таком рояле был велик.

В высоком шкафу хранились ноты и музыкальные инструменты, многие из которых могли бы соперничать по возрасту с роялем, а иные, как, например, чуть поблескивающая старым лаком скрипка, в несколько раз превосходили его годами.

«Неужели Фейруз еще и музыкантша? — с восхищением думал любопытный слуга. — Почти все девушки нашего круга умеют играть, но чтобы посметь сесть за такой инструмент, человеку надо быть просто мастером. Надеюсь, мне случится услышать ее игру раньше, чем меня вышвырнут отсюда».

Ему очень хотелось осмотреть домашнюю библиотеку Малик Амваров, о которой приходилось слышать много лестного. Но когда он наконец нашел комнату, где она располагалась, выяснилось, что в ней работает сам хозяин. Опасливо косясь на его спину, склоненную над толстым томом в сафьяновом переплете, Таба-Табаки только издали оглядел идущие до самого потолка стеллажи, заставленные книгами. Оттого, что ознакомиться с ними не было никакой возможности, ему стало казаться, что тут обязательно должно быть все, о чем он мечтал и что не мог найти нигде, даже в лучших государственных хранилищах.

Разочарование было так велико, что Таба-Табаки решил вознаградить себя за перенесенный удар и отправиться в спальню Фейруз, хотя сначала у него совсем не было таких бестактных намерений. Найти ее труда не составило: он просто принюхивался у каждой двери и смело толкнул ту, из-за которой повеяло волшебным ароматом.

Комната была розовой — розовый ковер на полу, розовое покрывало на кровати и даже мебель из розового дерева. Непрошеный посетитель даже не смог бы сказать, понравилась ли ему эта хорошенькая девичья спальня — это как бы не подлежало оценке, ведь здесь жила сама Фейруз, это ее безраздельные владения — а значит, рай. Кто бы посмел сказать, что ему не слишком понравилось в раю?

Он не сразу решился переступить порог, пробовал взывать к собственному хорошему воспитанию, которое обязано было помешать ему это сделать, но то, что влекло его сюда, оказалось сильнее воспитания. Последней данью ему было то, что ложиться на розовый шелк покрывала пожилой седобородый слуга все-таки не стал. Он только погладил ладонью нежную ткань и, вздохнув, отвернулся к комоду, на котором стояли фотографии хозяйки. На одной из них она была снята еще ребенком — толстенькое щекастое существо в кружевах и огромных маминых серьгах. «Поди знай, что из такого надутого малыша вырастет очаровательная девушка!» — покачал головой господин Таба-Табаки, ставя на место портрет в деревянной раме. Другое фото понравилось ему куда больше. На нем Фейруз была уже взрослой и ласково улыбалась кому-то, стоя на террасе своего дома.

Улыбка показалась придирчивому посетителю такой нежной, что он стал уже подумывать, не начать ли ревновать к фотографу. «Вот бы стащить эту карточку!» — это желание было таким острым, что даже руки зачесались, готовясь схватить и спрятать портрет. Однако благоразумие взяло вверх — если в этой ситуации стоило вообще говорить о благоразумии.

Он подошел к туалетному столику, выбрал одну из склянок с духами и, открутив пробку, вдохнул чудесный аромат. Потом с сожалением поставил флакон на место и отошел к двери на балкон — тот самый, на который выходила Фейруз взглянуть, кто именно подает ей снизу вызывающе наглые сигналы.

Ему повезло, потому что он сразу увидел, высунувшись на улицу, что во двор въезжает автомобиль, который привез, скорее всего, из колледжа саму хозяйку. Пора было уносить отсюда ноги, и престарелый слуга с завидным для его возраста проворством пустился бежать вниз, на первый этаж, где находилось множество помещений, в которых он рассчитывал найти убежище.

Он выбрал для этой цели одну из кладовых, надеясь чем-нибудь там полакомиться — идти обедать со всеми слугами было бы слишком рискованно, так как за столом он вполне мог допустить какую-нибудь непростительную с точки зрения прислуги промашку. Однако кладовая предназначалась преимущественно для специй, так что все, что удалось раздобыть здесь, это несколько сушеных плодов инжира. Таба-Табаки отправил их в рот без малейших угрызений совести. «Во-первых, я уже натворил тут такое, что несколько сухофруктов общей картины не изменят, — думал он, с удовольствием работая челюстями, — а во-вторых, должна же семья Малик Амваров хоть как-то отблагодарить меня за то, что я помыл им пол на террасе!»

В кладовке было бы совсем неплохо, если бы не одно обстоятельство: запах специй оказался так силен, что через некоторое время у Таба-Табаки закружилась голова и из глаз потекли слезы. С трудом выбравшись оттуда в коридор, он еще несколько минут стоял, покачиваясь и соображая, где он и как здесь оказался. «Не хранилище для специй, а прямо склад конопли!» — охнул он, понемногу приходя в себя. И тут его, еще не пришедшего в себя, поймал дворецкий, уже сбившийся с ног в поисках новою слуги, на которого хозяева возлагали такие большие надежды.

— Немедленно в столовую! — приказал он, подозрительно оглядывая чуть шатавшуюся фигуру. — Будешь стаканы перетирать. Полотенца на кухне.

Хозяева, как оказалось, уже пообедали, что было для Таба-Табаки большим сюрпризом. «Сколько же времени я провел в кладовой?» — поразился он и попробовал выяснить, который час, у той самой горничной, что так грубо обошлась с ним утром. Девушка, тоже направленная сюда перетирать посуду, не удостоила его ответом, только, презрительно фыркнув, указала на массивные напольные часы — как ей казалось, их заметил бы и слепой, не то что человек, позволяющий себе подсматривать за горничными.

«Восьмой час! Ну и ну! — удивился Таба-Табаки и подумал, что стоит, пожалуй, рассказать об эффекте специй знакомому анестезиологу. — Если верить предсказанию повара, мне осталось в этом доме не так уж много!»

Он был даже не уверен, хватит ли ему времени для того, чтобы разделаться с этой горой бокалов, тарелок и столовых приборов, ждущей его на столе. «Ели бы руками, как истинные лакхнаусцы, — с тоской подумал он, глядя на кучу ножей и вилок, — а то мне тут до ночи не управиться…»

Горничная, протерев салатницы и чайные чашки, исчезла, решив, очевидно, что сделала все, что могла, и Таба-Табаки остался с работой один на один. Наконец, он нашел способ примириться с нею, вообразив, что бокалы — это рифмы, ножи — восклицательные знаки, глубокие и мелкие тарелки — пышные и скромные метафоры. Получился аккуратный сонет, занявший как раз полстола. Часа через два Таба-Табаки с удовольствием осматривал уже свою работу. Единственное, что отравляло ему праздник, это то, что он догадывался — горничная добилась бы тех же результатов минут за пятнадцать.

Но, словно желая вознаградить его за тяжкий труд, из музыкального салона послышались прекрасные звуки. Он замер, боясь спугнуть их, но убедившись, что кто-то всерьез решил поиграть, на цыпочках отправился по коридору к салону.

Дверь в него была настежь распахнута, и Таба-Табаки, как неожиданно сбывшуюся мечту, увидел за инструментом Фейруз в синем домашнем платье. Музыка сделала ее еще прекраснее, хотя он и не предполагал, что можно улучшить совершенство. Глаза девушки сияли, как будто отражая все, что слышалось в вызываемых ее искусством звуках, руки метались над клавиатурой, сохраняя плавность даже в напряженном ритме пьесы, которую она играла.

Таба-Табаки не смог бы сказать наверняка, что именно звучало, была ли Фейруз виртуозом или это его сердце придавало такой блестящий стиль ее игре. Он просто наслаждался тем, что слышал, ничуть не меньше того, что видел, а зрелище было чудесным — во всяком случае, для него.

Вдруг музыка оборвалась и, резко повернувшись к своему затаившемуся слушателю, Фейруз внятно сказала:

— Входите же, господин поэт Джавед Сафдар!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Эффект, произведенный словами Фейруз, был совершенно неожиданным. Пойманный на месте преступления слуга бросился прочь, как испуганная птица. Однако обнаружив, что вновь стоит у стола с посудой, он принял мужественное решение и вернулся в музыкальный салон, откуда теперь доносился веселый смех девушки.

Он стал еще радостнее, когда в дверях появилось смущенное лицо и, сделав несколько неловких шагов, недавний Таба-Табаки подошел к роялю.