– В-веснушки… – с большим трудом хрипло выговорила Тамара и, потеряв дар речи, изумленно уставилась на незваного гостя. Он так непринужденно прислонился к стене, спокойно разглядывая ее сквозь лениво полуприкрытые веки с густыми, темными ресницами, что вся ее злость разом угасла. Казалось, боевой задор вдруг покинул Тамару – почти сам по себе, – и негодующе поднятая рука опустилась. Но ее глаза не могли оторваться от его глаз.

«Почему я смотрю на него? Я просто любуюсь им!»

Какова бы ни была истинная причина, в этом человеке чувствовалось что-то обезоруживающее. Может быть, его неровная, ослепительная улыбка, обнажавшая резцы и вызывавшая ямочки на щеках и подбородке? Или этот кошачий блеск его темных глаз, когда он так пристально, так проницательно разглядывал ее, что на мгновение ей показалось, будто его взгляд проникает ей в самую душу? Что бы это ни было, от него исходила какая-то могучая сила, которая околдовывала и полностью подчиняла себе все ее чувства и против которой она была совершенно бессильна.

В нем не было ничего деланного, ничего напускного – именно таким мужчинам, как он, и стремились подражать киноидолы. На вид ему было лет двадцать восемь; загорелое, худое, скуластое лицо с острым раздвоенным подбородком – прекрасный образец для скульптуры; волосы густые и темные, волнистые и непокорные; рот чувственный и жестокий, и, будь его нос другой формы, его красивое лицо можно было бы назвать надменным: орлиный, почти римский, и с такой высокой переносицей, что, казалось, она начинается прямо между темными бровями. Несмотря на то что его большие глаза искрились озорным весельем, казалось, они таят печаль и какую-то неясную уязвимость, противоречащую его врожденной самоуверенности. Тамара почувствовала, что перед ней сложный человек, состоящий из многих пластов, и что придется снять не один слой, прежде чем она сможет добраться до его глубоко запрятанного истинного «я».

Она почувствовала замешательство. В незнакомце было нечто, что способно играть на ее сердечных струнах, соблазнительно и умело, как это делает опытный музыкант, кончиком пальца перебирающий струны идеально настроенной лиры. Волны возбуждения прокатывались у нее по спине, пробуждая давно забытые желания и вызывая чувства, каких она не испытывала даже при знакомстве с Луисом.

Тамара пыталась оторвать от него взгляд и не могла. И в то же время сознавала, что и сама произвела на него сильное впечатление. Несмотря на его небрежное поведение, было ясно, что он очарован ею. Его глаза казались ленивыми, но в зрачках уже отражались произошедшие в его душе перемены.

– У нас нет времени. – Шум в ее голове приглушал звук его голоса. – Чем скорее вы оденетесь, тем быстрее мы сможем тронуться в путь.

Она по-прежнему держала перед собой покрывало, понимая, что ее застенчивость и скромность смешны. В конце концов, на ней все же была ночная рубашка.

Не выпуская покрывала из рук, Тамара нашла в себе силы проговорить:

– Вам придется подождать в каком-то другом месте, если хотите, чтобы я оделась.

Он покачал головой.

– Я и без того слишком рискую, находясь здесь. Не думаю, что будет правильно, если я стану ждать вас снаружи. Это может привлечь ко мне внимание, да?

Он и в самом деле ловкач, у него на все готов ответ.

– Ванная! – Черт бы побрал ее голос! Он был громким, пронзительным и резким. – Она… она внизу по коридору, всего через две комнаты отсюда, слева. Заприте дверь, и вас никто не увидит.

Улыбка на его лице стала еще шире, но он не двинулся с места.

– Я буду готова через пять минут, – быстро проговорила Тамара. – А сейчас идите. Идите!

Он просунул большие пальцы за брючный ремень.

– Мне кажется, вы пытаетесь избавиться от меня. Вы меня боитесь, да? Или просто стесняетесь?

– Стесняюсь. Я очень застенчива. – Она сделала глубокий вдох. – Как только я буду готова, я пройду через холл и сообщу своей подруге Инге, что уезжаю. Затем постучу к вам в ванную комнату. – Тамара пыталась разорвать цепь, сковавшую их взгляды, но из этого ничего не вышло. Мысленно она начала считать и на счет «три» с огромным усилием оторвала от него глаза. Затем повернулась и подошла к шкафу. – Между прочим, куда мы направляемся?

– Недалеко отсюда, в кибуц под названием Эйн Шмона. Только, пожалуйста, не говорите этого своей подруге. Чем меньше людей будут знать…

– Тем в большей безопасности будет мой отец. Сколько времени я буду отсутствовать?

– День или два. Максимум три.

– Что вы посоветуете мне взять с собой?

– Возьмите небольшой чемодан с самым необходимым. Не берите ничего лишнего и оденьтесь попроще. Это суровая земля.

Тамара кивнула, старательно глядя поверх его головы.

– А сейчас уходите… – Она торопливо подошла к двери и отворила ее. С минуту он стоял неподвижно, как бы бросая ей вызов и предлагая попробовать вышвырнуть его силой. Она ждала, чувствуя, как краска заливает ей лицо, но тоже не двигалась. Затем он изобразил губами безмолвный поцелуй и бесшумно выскользнул в коридор.

Закрыв дверь, она прислонилась к ней, чувствуя себя совершенно растерявшейся. Какое-то странное беспокойство, в котором смешались возбуждение, мука и опустошенность, завладело ею.

Тамара закрыла глаза и потрясла головой, как бы желая избавиться от образа незнакомца, но что-то подсказывало ей, что он все время будет возникать в ее сознании, как бы сильно ни пыталась стереть его и как бы далеко она ни пыталась убежать.


– Мы приближаемся к Эйн Шмона, – наконец проговорил Дэни, когда после утомительной, продолжавшейся всю ночь поездки, они преодолели особо крутой подъем. Тамара выпрямилась, стремясь разглядеть созданную, в пустыне с помощью ее отца общину. Мысленно она уже представляла ее себе. Пыльную, скудную и пустынную, вроде тех пограничных поселков, что так часто показывают в вестернах.

Но тут узкая дорога в последний раз изогнулась, огибая расщелину в неолитовых скалах, и они выехали на ровное пространство. Дальше бесплодные горы обрывались вниз в почти плоскую каменистую пустыню.

– Вот он! – проговорил Дэни, и Тамара устремила взор в направлении, куда указывал его палец. У нее захватило дух. Все сомнения, которые она когда-либо испытывала, сразу отошли в прошлое. Место даже отдаленно не напоминало пограничный поселок, созданный ее воображением. Отсюда, сверху. Эйн Шмона представлял собой ровный круг, в центре которого теснились яркие домики и откуда, как лучи, исходили полосы покрытых пышной растительностью полей самых разных оттенков зеленого цвета.

«Этого не может быть, – говорила она себе. – Это противоречит всем законам природы. Посреди пустыни просто не может существовать цветущая сельскохозяйственная община. Это мираж, или игра моего воображения, или какой-то фокус».

Но, по мере того как они подъезжали все ближе. Тамара начинала понимать, что Дэни говорил правду: в пустыню в самом деле вдохнули жизнь. Она буйно цвела.

Он высадил ее у дома, где жил отец, на самом дальнем от центра поле, засаженном салатом-латуком и зелеными бобами. Тамара обратила внимание на то, что дома здесь располагались на гораздо большем расстоянии друг от друга, чем в центре. По всей видимости, этот дом вместе с другими, стоящими по периметру общины, составлял первую линию обороны. По мере приближения к центру кибуца, защита от вражеских арабских налетов становилась все надежнее. В центре располагались школа, детский сад, клуб, лазарет и сараи для домашнего скота.

Принадлежащий отцу дом оказался непритязательным коттеджем с плоской крышей, выстроенным из розовато-белых грубо отесанных каменных блоков. Дэни распахнул перед Тамарой толстую, тяжелую дверь, которая оказалась незапертой. Сам он заходить отказался.

– Пожалуйста, подождите внутри, – сказал он, передавая ей ее небольшую сумку. – Ваш отец скоро придет.

Несмотря на царящую снаружи обжигающую жару, в доме было восхитительно прохладно, как в пещере. Толстые каменные стены служили надежной изоляцией от палящего зноя. Сквозь деревянные ставни, закрывавшие небольшие окошки, косо падали солнечные лучи, отбрасывая на пол и противоположную стену тонкие полоски света.

Здесь жил ее отец.

Какую-то долю секунды она колебалась. Затем, стараясь не обращать внимания на угрызения совести, принялась осматриваться вокруг.

С того самого момента, когда она в Калифорнии впервые увидела отца, ее не оставляло желание узнать, как он живет – с удобствами или по-спартански; каким цветам отдаст предпочтение; какие любит книги; откуда черпает силы и чему радуется. Он по-прежнему оставался для нее загадкой, и она была намерена узнать о нем все. А разве есть лучший способ узнать человека, чем исследовать его жилище?

В доме было две комнаты, и сейчас Тамара находилась в большей из них. По одну сторону от входной двери располагалась вешалка, на которой висели шляпы, по другую – небольшое, испещренное точками зеркало. Прямо над порогом висела маленькая, оправленная в серебро mezzuzah.[1]

Медленно кружа по комнате, она скользила глазами по сторонам, стараясь ничего не пропустить. Шершавые каменные стены гладко оштукатурены и затем покрыты побелкой с едва заметным оттенком бледно-розового цвета, деревянные потолочные балки также побелены, что придавало легкость низкому потолку. С центральной поперечной балки свисала высушенная виноградная лоза.

Небольшие молитвенные коврики с восточным орнаментом, разложенные в нескольких местах на вымощенном каменными плитками полу, вносили в обстановку комнаты элемент роскоши. В дальнем конце у наружной стены расположился массивный викторианский комод «под черное дерево», на котором стояло зеркало в витиеватой резной раме. По обе стороны от него возвышались шкафы, битком набитые книгами; везде, где можно, поверх аккуратных вертикальных рядов лежали книги. Тамара присела перед одним из шкафов, пробежав указательным пальцем по корешкам и читая про себя названия: «Самоэмансипация» Иуды Пинскера; «Der Judenstaat» Теодора Герцла, «Старая новая земля» тоже Герцла. Помимо них, она обнаружила потрепанный экземпляр старинного издания Ветхого Завета, несколько словарей и книги по политике на иврите, немецком, русском и английском языках.