Именно такой взгляд она видела тогда в Италии, когда он снял покрывало со стоящего перед ней зеркала. Она была творением его рук. Скольник считал ее порождением своего богатого воображения, предметом, в который он вдохнул жизнь. Она совершенно отчетливо поняла, что он считает ее своей Галатеей.

Охватившее Тамару смятение становилось все сильнее, ее все больше раздражали его непрекращающиеся ласки. Брюки с трудом скрывали его возбуждение, и на какое-то короткое мгновение ее охватила паника. А если кто-нибудь обратит внимание на поведение О.Т.?.. А что, если это будет Луи? Как она сможет объяснить ему, что она никак не поощряла О.Т.?

Она молча проклинала предательскую влагу между ног. Инстинктивная реакция ее собственного тела на его мужское прикосновение жгла ее, как пощечина. Что с ней происходит?

Его руки скользнули ниже, на ее ягодицы, она почувствовала, как его ладони накрыли обтянутые серебристой тканью половинки, а потом большой палец нажал на расщелину между ними.

Черт! Он и не думает останавливаться!

Ее раздражение переросло в яростный гнев. Очевидно, если просто не обращать на него внимание или пытаться дать ему мягкий отпор, это ни к чему не приведет. Здесь требуются гораздо более радикальные меры.

Продолжая сладко улыбаться, не разжимая губ и не пропуская ни такта, она ловко ударила коленом ему в пах.

Такого поворота событий Скольник никак не ожидал. Выкатив глаза, он с трудом удержался от крика. Лицо его побелело, как простыня, и на минуту на нем отразилось замешательство.

– Господи Ии-сусе! – только и мог вымолвить он, задыхаясь.

Тамара вдруг преисполнилась раскаяния.

– Прости меня, О.Т., но ты пробудил во мне такую страсть, что мое тело просто обезумело! – Она как клещами впилась в него своими покрытыми лаком ногтями. – Ты должен понять одну вещь, О.Т., – мягко сказала она, но голос ее звучал очень серьезно. – Я люблю своего мужа. Ничто на свете не сможет разлучить нас. Ничто и никто. Ни ты, ни кто-либо другой.

Он с уважением посмотрел на нее.

– Луис – счастливый человек.

– А я – счастливая женщина. И я никогда не забываю об этом, ни на минуту. – Она улыбнулась. – Что с тобой? Ты больше не хочешь танцевать?

– Черт бы тебя побрал, – проскрежетал Скольник. – Я теперь неделю буду разговаривать фальцетом.

Она высвободилась из его объятий и направилась обратно к столику.

Он смотрел ей вслед, горестно качая головой.


После шумной вечеринки очутиться в тихом доме было особенно приятно. За исключением холла, где горел свет, погруженный в темноту дом спал. Тамара сразу направилась было к винтовой лестнице, ведущей в комнаты, но Луис взял ее за руку и молча повел в гостиную. Отпустив руку жены, он начал, к ее удивлению, зажигать лампы.

Тамара увидела ее сразу, на стене над приставным столиком, купающуюся в круге света от лампы с открытым абажуром. Это была изысканная маленькая картина Матисса, написанная маслом, скорее намек на натюрморт, чем его изображение. Слезы заблестели у нее на глазах, она не могла вымолвить ни слова. Луис снова взял ее за руку и сжал своей теплой ладонью. Они долго стояли и смотрели на картину, не разжимая рук.

Наконец она взглянула на него своими блестящими от слез глазами.

– Тебе нравится? – нежно спросил он.

Тамара приподнялась на цыпочки и потерлась губами о его щеку.

– Очень, – хрипло прошептала она, проводя языком по его губам. – И еще больше мне нравишься ты. Сегодня был второй самый счастливый день в моей жизни.

– А какой был первый? Она улыбнулась.

– День, когда мы поженились.

– У нас еще будет много таких дней, – пообещал Луис.

И они действительно были. Она не знала, что он положил начало семейной традиции. Вторую годовщину свадьбы они отпразднуют в Хрустальном зале – главном зале отеля «Беверли-Хиллз», а потом Луис подарит ей большую картину Тулуз-Лотрека с изображением «Мулен Руж». После их третьей годовщины, которую они отмечали на лужайке перед домом О.Т., где по такому случаю были установлены шатры, Луис подарил ей поразительный, полный жизни пейзаж Ван Гога, который, казалось, светился странным внутренним светом.

Всякий раз при взгляде на эту картину Тамару охватывало чувство, что ее сознание смыкается с прекрасным безумием мастера, и она страстно хотела достичь такой же гениальности в своей профессии, какой Ван Гог достиг в живописи.

Но несмотря на то что каждый год ее коллекция пополнялась все более дорогими картинами, она по-прежнему больше всего любила маленькую картину Матисса – подарок на первую годовщину свадьбы. Она была самой первой, и потому самой дорогой.


«Анна Каренина», Тамара и Майлз Габриель были выдвинуты на соискание наград Академии.

Чтобы отметить ее выдвижение, Луис подарил Тамаре совершенно новенький белый «паккард» с откидным верхом, белыми шинами и красным капотом.

– Всякий раз, когда тебя станут выдвигать на «Оскара», я буду дарить тебе по белому автомобилю, – экспансивно заявил он. – А если ты выиграешь, мы повысим тебя до «роллса».

Но «Анна Каренина» ушла с пустыми руками. Столь тщательно задуманный план Скольника провалился. В тот год на экраны вышло много хороших фильмов, в которых снимались отличные актеры. «Оскара» за лучший фильм года получила картина «Гранд-отель», представленная кинокомпанией «МГМ»; Элен Хейз была названа лучшей актрисой года за свою первую роль в кино в фильме «Грех Мадлон Клод», а Фредрик Марч и Уоллес Бири вошли в историю, впервые поделив между собой звание лучшего актера года, первый за фильм «Доктор Джекиль и мистер Хайд», а второй за фильм «Чемпион». Уолт Дисней был удостоен специального приза за «Микки Мауса».

Оскар Скольник кипел от злости. Майлз страдал. Тамара, счастливая, уже оттого что была названа в числе претенденток, и в душе никогда не верившая, что у нее есть хоть малейший шанс выиграть, восприняла поражение с философским спокойствием. Ей было важно лишь то, что члены Академии сочли ее достойной награды и что «Анна Каренина» имела оглушительный успех как с художественной, так и с финансовой точек зрения. Сборы от нее были намного выше, чем от «Марии Антуанетты», хотя и ниже, чем от «Вертихвостки» – фильма, который по-прежнему твердо удерживал позицию самого кассового фильма современности. Тем не менее она была одной из самых ярких звезд в этом городе, битком набитом знаменитостями, что – по любым меркам – было совсем не мало. Снявшись всего в трех фильмах, Тамара стала одной из самых узнаваемых звезд в кинобизнесе. Ее фотографии печатались на обложках стольких журналов, что она частенько шутила: «Я могу оклеить этими обложками свою гостиную, и у меня еще останется на кабинет». Рекламный отдел «ИА» присылал столько посвященных ей вырезок, начиная от уважительных статей и кончая самым возмутительным вымыслом, что она была просто не в состоянии прочесть их все. Каждую неделю приходило по пять тысяч писем от обожающих ее зрителей. Она находилась на вершине национальной популярности. Платиновый цвет ее волос вошел в моду. Стоило ей изменить прическу, как это сразу становилось событием, и парикмахеры по всей стране были вынуждены копировать ее. В ней не осталось ничего скрытого от публики. «Как странно, – часто с недоумением думала она, – вознесясь на вершину успеха, я совсем не чувствую, что изменилась». Основные перемены в ее жизни были связаны с тем, что другие люди изменили свое отношение к ней, с ее финансовой независимостью, которая ей очень нравилась, и с теми отвратительными неудобствами, которые она так ненавидела. Где бы она ни была – дома или на киностудии, – она чувствовала себя, как какая-то коронованная особа или бесценное сокровище, ограждаемое от публики телохранителями и глухими воротами. Разнаряженная, увешанная драгоценностями сирена, которая одним своим появлением на публике могла вызвать массовую истерию, в силу обстоятельств превращалась в самую настоящую затворницу.

Если только ее присутствие не было совершенно необходимо, Тамара предпочитала держаться подальше от людей. Она должна была дважды подумать, прежде чем выйти из дома. Охотники за автографами, фотографы и почитатели подстерегали ее на каждом шагу. Даже ее дом не был пощажен: толпы любопытных, вытаращив глаза в надежде хоть мельком увидеть ее, беспрестанно сновали перед ним взад и вперед. Поклонники даже звонили в дверь, предлагая бесплатные услуги по дому – они готовы были делать что угодно, лишь бы быть поближе к своей любимой звезде. Слежка за Тамарой превратилась в национальное времяпрепровождение. Она стала суперзвездой прежде, чем появилось такое слово.

И все же было несколько простых удовольствий, которыми ей не пришлось жертвовать, и ничто не могло доставить ей большего наслаждения, чем проводить время в полной праздности. Она ревностно охраняла те немногие свободные часы, которые выпадали ей, и старалась проводить их либо в саду, либо у бассейна. Здесь она чувствовала себя в безопасности от протянутых к ней рук, вопящих ртов и любопытных глаз. Благодаря десятифутовой стене и двенадцатифутовой живой изгороди живописный сад дарил ей и уединение, и чувство защищенности. Она полюбила и свой большой беспорядочный дом, и просторную территорию вокруг него. Здесь она чувствовала себя защищенной. Здесь был ее дом.

Стены надежно отгораживали ее от окружающего мира.

Она бы с радостью провела тут всю жизнь.


В конце мая 1932 года в один из солнечных дней Луис преподнес ей сюрприз. Это был день, о котором мечтают все художники. Безоблачное голубое небо подернулось едва заметной дымкой, температура поднялась за тридцать градусов, сад пышно цвел. Бабочки бесшумно порхали среди дельфиниумов, пчелы, жужжа, перелетали с цветка на цветок в поисках драгоценного нектара, изредка мимо проносилась колибри, так быстро порхая своими крылышками, что их почти не было видно. Довольная, Тамара полулежала в плетеном кресле на своем излюбленном месте под джакарандой. Рядом с ней на плетеном столике стоял полупустой стакан с охлажденным чаем и запотевший стеклянный графин. Она наслаждалась бездельем, на ее губах играла улыбка. Тамара с головой ушла в чтение романа «Земля» Перл Бак, опубликованного еще год назад, до которого у нее только теперь дошли руки. Сегодня был изумительный день для чтения, и она в кои-то веки могла полностью расслабиться. По крайней мере, сегодня ей не о чем было беспокоиться. У бассейна, в тени парусинового с бахромой зонтика, сидела Инга и, сдвинув на нос бифокальные очки, что-то шила.