Она нежно обхватила руками его мощную грудь и прижалась лицом к его теплой спине. Он продолжал стоять, как каменный.

Сенда нахмурилась, но заставила себя проговорить беспечным голосом:

– Кажется, я все выучила.

Шмария по-прежнему молчал.

Она отодвинулась от него и принялась массировать его плечи.

– Ты очень напряжен.

– А чего ты ожидала? – спросил он голосом, полным тихой горечи.

Сенда в удивлении отпрянула от него.

– Что произошло, Шмария? – тихо, чтобы не разбудить ребенка, спросила она. – Разве ты не рад, что я пришла? Теперь остаток ночи принадлежит нам двоим.

– Весь день я тебя почти не видел.

– Мне надо было все повторить, чтобы как следует запомнить. Ты ведь знал это.

Он резко повернулся к ней лицом. Ее поразила ярость, сверкавшая в глубине его прищуренных глаз, которую не могли скрыть ни тусклый свет, ни кажущаяся сдержанность лица. Нескончаемо долгое мгновение они пристально смотрели друг на друга. Затем он снова отвернулся к окну.

– Эта безумная идея с выступлением ударила тебе в голову, – грубо сказал Шмария. – Так же как эта вопиющая роскошь. Полагаю, помещения для прислуги недостаточно хороши для тебя? Поэтому ты провела в этом театре весь день и половину ночи.

Она изумленно уставилась на его спину.

– Но… ты ведь сам согласился, чтобы мы завтра выступили здесь. И нам нужна эта работа. – Она снова придвинулась и потянулась к нему рукой, но, опередив ее, он резко отпрянул в сторону. Затем шагнул в глубь комнаты.

В глазах Сенды застыла обида.

– Шмария. – Слезы застилали ее глаза. – Что случилось? Какая кошка пробежала между нами?

– Ничего. – Он засунул руки в карманы брюк и уставился в пол. – Наверное, я просто чувствую себя здесь как в клетке. За нами все время следят. Ходят по пятам, как будто мы мелкие воришки. Может быть, мне просто нужен свежий воздух.

Сенда пристально посмотрела на него. Затем тихонько вздохнула.

– Ты уверен, что это все? – с сомнением спросила она. – Просто чувство, что тебя заперли?

– А что еще это может быть?

Полный ненависти взгляд превратил лицо Шмарии в уродливую маску. Сенда была изумлена и подавлена его неистовой реакцией. До недавних пор, если только она не заговаривала о его политической деятельности, он всегда был сердечным и любящим другом.

– Если это так важно для тебя, мы можем уехать отсюда прямо сейчас, – тихо сказала она. – Ни одно выступление не стоит твоего несчастного вида. Мы слишком любим друг друга.

– Давай, ты будешь делать то, что должна, – холодно проговорил он, – а я буду делать то, что должен я.

– Не надо ссориться, Шмария, – мягко попросила Сенда, отчаянно вцепившись в его рукав. В глубине души у нее все еще тлел огонек то ли полунадежды, то ли полубезумия. – Давай займемся любовью! Давай не будем спорить из-за пустяков и… вспомним прошлое. – Она помолчала и, понизив голос, добавила: – Если не ради нас, то хотя бы ради Тамары.

Шмария с безучастным видом смотрел на нее, а она, поддавшись внезапному порыву, потянулась к нему и обняла за шею. Встав на цыпочки и закрыв глаза, Сенда поцеловала его, ища языком его язык, но ее губы коснулись рта, казалось, высеченного из камня, такого же холодного и безжизненного, как у тех несчетных статуй, что выстроились вдоль бесконечных дворцовых коридоров.

Тяжело вздохнув, в каком-то оцепенении она подошла к окну и раздвинула шторы. Снегопад усилился, но Сенда ничего не замечала. Одинокая слеза оставила влажный след на ее щеке; за ней последовала вторая, потом третья. Сколько месяцев прошло с тех пор, как они со Шмарией последний раз любили друг друга? С тех пор как он сжимал ее в пламенных объятиях и целовал ее, страстно стремясь к удовлетворению, которое могло родиться лишь из бездонного колодца их обоюдных желаний? С болью в сердце она начинала понимать, что колодец пересох, во всяком случае, с его стороны.

Все это – следствие недоразумения. Все это – потому, что он решил, что она предала их веру, а значит, и его самого.

Сенда беззвучно плакала. Как сильно все переменилось! Как мало Шмария понимал ее. То, что она сделала, она сделала не потому, что хотела причинить ему боль, а просто для того, чтобы облегчить им всем жизнь. В России евреи считались отверженными только из-за религии. Переход в русскую православную веру мог открыть двери любому еврею даже в высшее общество, и многие из них таким образом добились завидного положения в самых высших кругах царской России. И потому четыре месяца тому назад, для того чтобы защитить себя и особенно Тамару, Сенда перешла в православие. Во время их странствий она встречала и других честолюбивых актрис, которые поступили точно так же и рассказали ей обо всем.

Ее заботила лишь их безопасность, вопрос о социальном статусе никогда не приходил ей в голову. Воспоминания о погроме были еще слишком свежи. Сколько раз она видела его в кошмарных снах и просыпалась в холодном поту. Наверное, Шмария смог бы понять ее, если бы она, несмотря на его яростные возражения, приняла православие сама, но она окрестила и Тамару. Он воспринял это как личное оскорбление, оскорбление всего, что было свято для него. Сенда же руководствовалась в своих поступках лишь практической необходимостью, желанием застраховать на будущее свою жизнь и жизнь своей дочери.

Сейчас ее мучил только один вопрос: найдет ли когда-нибудь Шмария в себе силы простить ее? Сможет ли он когда-нибудь смириться с тем, что считал преступлением против их веры, их религии, и любить ее как прежде? Так же сильно, как она продолжала любить его.

Эти мысли кружились в ее мозгу так же стремительно, как снежинки за окном.

Слезы туманили взор, но не собственные рыдания вывели ее из забытья. Она быстро подошла к детской кроватке. В маленькой комнатке вновь стало холодно. Огонь погас. Тамара зашлась в плаче. Холод и голод разбудили ее. А может быть, подумала Сенда, малютка даже в глубоком сне чувствовала, что что-то случилось, и так же сильно, как и она сама, нуждалась в утешении?

И только тут Сенда обнаружила, что Шмарии в комнате больше нет. Поглощенная своими переживаниями, она не заметила, как он ушел. Ужас опутал ее ледяными щупальцами, зародив в душе новые страхи. Где Шмария? Куда он ушел? И, ради всего святого, что он задумал?

«О Господи, – молча взмолилась Сенда, – пусть он делает все, что считает нужным, только бы это не повредило Тамаре».


Казалось, прошла вечность, прежде чем охранник вразвалку просеменил в дальний угол узкого коридора, отвернулся и закурил папиросу. Шмария воспользовался удобным моментом. Бесшумно прикрыв за собой дверь, он скользнул вниз по лестнице на первый этаж. Остаться незамеченным оказалось нелегким делом. Пока супруги Даниловы спали, какая-то часть прислуги усердно готовилась к предстоящему празднику. Добравшись до парадных покоев на первом этаже, он подумал, что ему, пожалуй, удалось никому не попасться на глаза.

Полы в безлюдных коридорах и гостиных являли собой шедевр искусства их создателей: превосходный инкрустированный паркет был отполирован до зеркального блеска. Несмотря на тепло, излучаемое изразцовыми печами и паровыми радиаторами, Шмария, у которого на ногах не было ничего, кроме носков, чувствовал, как деревянные узоры источают безжалостный холод. Держа ботинки в руках, он на цыпочках бесшумно перебегал от одной темной ниши к другой, прижимаясь к ледяным статуям при каждом отдаленном звуке. В конце концов, проскользнув за два ряда тяжелых портьер, он отодвинул щеколду, запиравшую высокую створчатую дверь из граненого стекла в одной из великолепных гостиных, вышел наружу и затворил ее за собой, заклинив большой щепкой, чтобы можно было открыть на обратном пути. Затем обулся при тусклом желтом свете, льющемся из окна на втором этаже.

Он стоял на огражденной перилами террасе, откуда открывался вид на парк, спускавшийся вниз к покрытой льдом реке. На улице было страшно холодно. Несмотря на то что Шмария оделся тепло, он сразу же почувствовал, как от резкого ветра его кровь буквально превращается в лед. Чтобы не отморозить щеки, он обмотал лицо шарфом. Его и страшило, и одновременно приводило в восторг всепоглощающее чувство свободы.

Несколько минут он неподвижно стоял, притаившись в тени, опасаясь, что его могут увидеть, задержать или, еще хуже, проследить до того места, куда он направлялся. Убедившись, что за ним нет «хвоста», он стал пробираться вдоль дворца, держась как можно ближе к стене. У входа для прислуги до его слуха донеслось какое-то звяканье и стук; подойдя ближе, он увидел сани, запряженные парой тягловых лошадей.

Шмария сморщился от отвращения: это были не роскошные ездовые сани, а зимний вариант мусоровоза, доверху набитого дневными отходами. Работающие на кухне и в доме слуги как темные тени сновали взад и вперед, опорожняя в него содержимое ящиков и бочек.

Между тем Шмария подкрадывался все ближе и ближе. Уже лишь несколько футов отделяли его от саней. Со своего места он разглядел, что мусор сбрасывали в большой короб, грубо сколоченный из неровных, неструганных деревянных досок, поставленный на пару широких и крепких металлических полозьев. Шмария удовлетворенно вздохнул. Поскольку это громоздкое сооружение загораживало собой место возницы, незаметно забраться в него будет довольно легко.

Он натянул свой поношенный шарф на нос: несмотря на сильный мороз, запах был нестерпимый. Зато можно не беспокоиться, что охранники у ворот захотят покопаться в мусоре.

Наконец отбросы были погружены, и Шмария увидел, как два дюжих возницы тяжело взобрались на свои сиденья. Один отхлебнул глоток из фляжки и передал ее напарнику; из-под низко надвинутых шапок, высоко поднятых воротников и плотно повязанных шарфов были видны только их глаза. Дверь черного хода с шумом захлопнулась. Послышался звук запираемого засова. Стало намного темнее.

Неожиданно поднялась метель. Шмария тихо выругался. Как будто одного холода мало. Однако времени для раздумий о перемене погоды не было. Послышался свист рассекающего ночной воздух хлыста, Шмария весь подобрался. Лошади заржали, и сани быстро заскользили прочь, звоном колокольцев предупреждая встречных о своем приближении.