Барбара Картленд - Вслед за тобой

— Я передумала. Я не продаю усадьбу…

Адвокат поглядел на нее удивленно. В темных глазах Роберта Шелфорда мелькнуло недоумение и легкая насмешка.

Да, Синтия и сама понимала, что ведет себя глупо. Придется, конечно, продать. Ничего не поделаешь. А сказанное только что вырвалось против воли, и она не сумела бы объяснить, почему. Презирая себя за слабость, Синтия поспешно добавила, не дав мистеру Далласу сказать ни слова:

— Во всяком случае мне нужно время, я хочу снова все обдумать.

— Не поздно ли, мисс Морроу? — раздраженно заметил адвокат, но его снова перебили, на этот раз Роберт Шелфорд.

— Легко понять мисс Морроу, кому захочется продавать «Березы»? — проговорил он тихо. — Я сам мечтаю об этой усадьбе и представляю себе чувства хозяйки — трудно расставаться с таким прекрасным домом.

Синтия бросила на него быстрый взгляд. Вместо благодарности за поддержку она испытала раздражение. Почему, спрашивала она себя, он зарится на «Березы»? И вообще надумал их приобрести? «Березы» принадлежат ей и только ей… Она с вызовом посмотрела на посетителей, словно защищая от них свое владение, но душу охватило иное, необоримое чувство: в нее закралась безнадежная опустошенность. Какой толк от проволочек? «Березы» неизбежно перейдут в чужие руки. Если не к Роберту Шелфорду, то к кому-то еще, кто вовсе не станет здесь жить, а просто купит земельное владение и начнет строительство или затеет что-нибудь столь же ужасное.

Но Синтия сознавала, почему у нее вырвалась фраза, нарушившая спокойную обстановку деловой беседы: она была не в силах стерпеть, что Роберт Шелфорд вознамерился сделать «Березы» своим домом. Ей казалось, будто кто-то, кто бесконечно ей дорог, готов оставить ее ради другой — только с горечью подобной утраты можно было сравнить ее муку и отчаяние.

К чему борьба? Для чего растравлять рану, отчаиваться еще горше? Придется продать «Березы». Месяц назад выяснилось, в каком хаосе остались дела отца. Уже тогда Синтия понимала: все потеряно, но с особой силой ощутила свою потерю в это утро, приехав пораньше из Лондона взглянуть в последний раз на родное гнездо, прежде чем будет подписан договор и ее владение перейдет к другому.

— Вам повезло, мисс Морроу, — сказал ей адвокат, известив о положении дел. — Крупно повезло! Мистер Шелфорд обратился в нашу контору после того, как узнал, будучи за границей, о предстоящей продаже «Берез». Он и раньше, как выяснилось, интересовался возможностью приобретения вашей усадьбы. В общем, было ясно: он действительно намерен ее купить, и я понял, какая это удача для нас, мисс Морроу. Мы всегда пеклись о вашем благополучии, и мои коллеги и я были крайне огорчены… как бы это сказать… одним словом, некоторой расточительностью вашего батюшки. Мы полагали, что сделаем благое дело, а вы сэкономите на комиссионных агенту по сделкам с недвижимостью.

— Спасибо, мистер Даллас, — поблагодарила Синтия с должной вежливостью, но сердце у нее разрывалось.

Она совершает кощунство! Она чувствовала, что предает и себя, и семейную традицию… Но какое, впрочем, это имеет значение? Ничто теперь не имеет значения. С тех пор, как Питер и она…

Синтия старалась не думать о Питере, о «Березах», однако неумолимо приближался день, когда надо поехать в усадьбу, проверить там все и проститься с родным гнездом. Поначалу она тешила себя мыслью, что все дела можно уладить в Лондоне, но в глубине души знала — это просто-напросто трусость, попытка уклониться от неизбежного. Адвокат подтолкнул ее к окончательному решению:

— Мистер Шелфорд хочет видеть вас, у него есть к вам вопросы. По-моему, разумнее встретиться с ним лично. Прежде всего, конечно, решить, кому из слуг положена пенсия. А еще он хочет знать историю дома.

Ничего не поделаешь — встреча с Робертом Шелфордом, придется говорить с ним — с человеком, который, по сути, отнимает единственное, что было ей в жизни опорой, что она по-настоящему любила… Впрочем, был еще Питер, но он и «Березы» неотделимы друг от друга, как части единого целого. Она снова почувствовала это, выйдя через калитку в такую знакомую аллею, где под сенью могучих дубов был подъезд к парадному входу.

Все эти три года за границей «Березы» снились ей чуть ли не каждую ночь. Даже если плохо спалось, и подушка была мокрой от слез, пролитых из-за Питера. Как смогу я опять жить там, если его не будет рядом? — спрашивала она себя тогда. А сны все снились — лебеди, гордо плывущие по серебряной глади озера, величественная лестница с геральдическими леопардами на стойках перил, нежный аромат бельевых шкафов, торжественная роскошь банкетного зала, картинная галерея, где портреты чопорных предков немного заносчиво взирали на них с Питером из своего временного далека.

Часто они танцевали вдвоем.

— Люблю обнимать тебя, — сказал он однажды. — И невыносимо представить, что ты можешь танцевать с другими. — Голос его звучал ревниво. — Не смей, не позволю, ты принадлежишь мне!

Сияющая, счастливая Синтия подняла на него глаза и прошептала еле слышно:

— Тебе одному…

— Как странно, необычно — мы так давно знаем друг друга и никогда не думали: ведь нас связывает любовь!..

— Быть может, она жила у нас в сердце.

Синтия чуть-чуть отстранилась, подняла голову и, наморщив лоб, посмотрела на него.

— Наверное, юнцы вообще не осознают этого чувства.

— Мы и сейчас не старики. Дай подумать, тебе в следующем месяце — двадцать один, а мне в январе — девятнадцать.

— Достаточно взрослые, можем сами принимать решения! — воскликнул юноша пылко и уверенно.

— Конечно. — Синтия придвинулась к нему ближе. — И вообще, что они понимают? Каркают, причитают, попрекают кровным родством. Что мы можем поделать, если мы двоюродные, но любим друг друга?

— А ты забудь об этих глупцах!

Ах, Питер, Питер!.. Думая о «Березах», как же не думать о нем? И воспоминания нахлынули потоком, словно ушедшее вернулось.

Вот Питер будит ее ранним осенним утром, и они отправляются поглядеть охоту на лисиц…

Вот он приезжает на школьные каникулы и высокомерно заявляет, что Ходжсон-старший терпеть не может девчонок. И это так обидно! Усевшись на подоконник в библиотеке, Синтия горько плачет в одиночестве…

Этот широкий подоконник, выложенный подушками, связан и с другими минутами, полными нежности и любви.

Вот здесь, за старинными вышитыми портьерами, Питер — ему недавно исполнился двадцать один год — просит ее выйти за него замуж. Опустив в застенчивости глаза, он перебирает ее пальцы, шепчет, как мечтает жениться на ней. И она слушает, не дыша, полная немыслимого счастья. Питер!.. Питер!.. Разве нужно просить согласия, ждать ответа! Ведь она всегда любила его, с детства, с того самого дня, когда Питера взяли к ним на воспитание после смерти его родителей. Наконец, он взглянул на нее, и увидел на ее лице все, что хотел узнать.

— Моя любимая… — еле слышно вымолвил он.

И они целовались в первый раз — быстро, жадно, неумело. Пугающая, невыразимая страсть!..

Питер! Каждый камень, кирпич, каждый уголок дома повторял его имя. Избавится ли она когда-нибудь от тоски и одиночества? И надо ли пытаться? Бессмысленно. Всю войну и потом в ней жила надежда побороть страдание. После Дня Победы Синтия перевелась в военный госпиталь в Индию. Там с головой ушла в работу, всегда брала на себя самые тяжелые обязанности, но, постепенно, к великому огорчению, поняла, что ей не по плечу чрезмерная нагрузка. Она попросту надорвалась. В результате — демобилизация и возвращение в Англию — навсегда. Дальнейшая жизнь в усадьбе в полном одиночестве! Но где еще могла Синтия найти приют, как не в «Березах»? Надо вновь обрести силы и здоровье под родным кровом.

Отца больше нет, однако смерть эта значила для нее так мало, что в глубине души ей было стыдно за свое полное безразличие к утрате. Полковник Морроу всегда был в жизни дочери лишь строгим наставником, облеченным какой-то неведомой властью. Это он не дал сбыться ее заветной мечте: расстроил их свадьбу, убедив Питера, когда разразилась война, что теперь не время для женитьбы. Отцу нет прощения, казалось тогда Синтии. Теперь и ненависти к нему не осталось. Он был в ее памяти как полузабытая тень.

Мать, наверно, поняла бы. Будь она жива, все могло обернуться по-иному, но матери не стало, прежде чем дочь успела посвятить ее в свои с Питером планы.

Задолго до смерти матери Синтия осознала: отец ей чужой навсегда. И судьба у нее такая же, как у Питера, тот — сирота, и она словно прозябала в сиротстве, тем более что отец страстно мечтал о сыне и не простил дочери крушения своей мечты. А мать так долго и тяжело болела — чем могла она помочь? Лишь ласковыми словами, доносившимися из огромной постели.

Оставался только Питер, никого больше у нее не было. Он заменил всех — отца, мать, братьев и сестер. А потом стал ее возлюбленным. О, Питер, Питер!.. Неужели прошлое так и не отпустит, настойчиво преследуя даже теперь, по прошествии восьми лет?

— Легко понять мисс Морроу, если она не пожелает расстаться с «Березами»…

Эти слова вызвали у Синтии негодование. Где ему понять ее чувства? Самодовольный рыжеволосый красавец, для которого жизнь, похоже, — веселая шутка. Лишь только радостно-говорливый мистер Даллас и его клиент появились на террасе, Шелфорд уже держался так, будто это новый хозяин. Когда он увидел Синтию, глаза у него насмешливо блеснули, и Синтия испытала странное тяжелое чувство, похожее на подступающий неконтролируемый гнев.

Да, она сразу же возненавидела Роберта Шелфорда, в особенности, когда он стал восхищаться усадьбой и сказал, что мечтает ее купить. Не помогло и его обещание восстановить здесь все в былой красе.